— Но, — в отчаянии продолжал настаивать Себастиан, — по мере приближения к Солнцу истинные размеры должны увеличиваться и диск должен становиться различимым через телескоп. Даже в случае слабого отражения света диск не мог не заслонять находящиеся за ним звезды.
— Верно, — согласился Хейс. — Не хочу сказать, что тщательное картографирование полярной области не обнаружило бы его, но оно производилось очень давно, а сегодняшние беглые поиски новых звезд особого спектрального типа вряд ли можно назвать тщательными. Кроме того, по мере приближения к Солнцу супернейтрон становился видимым только на рассвете и закате, как вечерняя и утренняя звезда, что еще больше затрудняло наблюдения. Таким образом, он не был обнаружен, как и следовало ожидать.
Снова молчание, и я почувствовал, как бешено стучит сердце в груди. Два часа, и мы не смогли уличить Хейса во лжи. Следовало либо быстро доказать лживость его утверждений, либо умереть от ожидания. Все не спускали глаз с часов.
В борьбу вступил Левин.
— Вы не считаете исключительно странным совпадением тог факт, что этот супернейтрон направляется строго на Солнце? Каковы шансы того, что ничего не произойдет? Не забывайте, что, отвечая, вы определяете шансы признания вашей истории правдивой.
Я решил вмешаться.
— Считаю протест неправомерным, мистер Левин. Недостаточно назвать историю неправдоподобной, какой бы невероятной она ни казалась. Только полная невозможность или противоречие может стать причиной дисквалификации.
Но Хейс махнул рукой.
— Все в порядке. Я отвечу. Если рассматривать отдельный супернейтрон и отдельную звезду, вероятность лобового столкновения ничтожно мала. Но с точки зрения статистики, если вывести во Вселенную достаточное количество супернейтронов, со временем произойдет столкновение с каждой звездой. Пространство, вероятно, заполнено супернейтронами, плотность составляет, скажем, один на каждый кубический парсек, поэтому, несмотря на огромные расстояния между звездами и относительную незначительность размеров целей, каждый год в одной галактике возникает порядка двадцати новых звезд, то есть ежегодно происходит порядка двадцати столкновений супернейтронов со звездами.
В действительности ситу ация отличается от бомбардировки урана обычными нейтронами. Только один нейтрон из ста миллионов попадает в цель, но со временем взрывается каждый атом. Если такой бомбардировкой руководит находящийся вне Вселенной разум — всего лишь гипотеза, никак не относящаяся к приводимым мной доводам, — наш год является для них лишь бесконечно малой долей секунды. Для них частота ударов, вероятно, составляет несколько миллиардов в секунду, их секунду. Энергия вырабатывается, скорее всего, до точки, где материал, из которого состоит Вселенная, нагревается до газообразного состояния или состояния, которое считается там газообразным. Вселенная расширяется как газ.
— Тем не менее то, что самый первый супернейтрон, попавший в нашу систему, направился прямо к Солнцу... — пробормотал Левин.
— Боже правый! — воскликнул Хейс. — Кто вам сказал, что первый? Возможно, сотни прошли сквозь нее за геологическую эпоху. За последнюю тысячу лет один или два, кто знает? Астрономы не смогли обнаружить даже тот, что летит прямо на Солнце. Возможно, это единственный супернейтрон, который попал в нашу систему с тех пор, как был изобретен телескоп, или раньше. Не забывайте, что, не обладая гравитацией, они могут проходить сквозь систему, не оказывая влияния на планеты. Видимым является только попадание в Солнце, когда уже поздно что-либо предпринимать.
Он посмотрел на часы.
— Два часа пять минут! Мы уже можем его видеть на фоне Солнца!
Он встал и поднял шторы. В комнату ворвался солнечный свет, и я отошел от пыльного луча. Во рту пересохло, как в пустыне. Мерфри вытирал пот со лба, но капли отчетливо проступали на его щеках и шее. Хейс раздал всем кусочки засвеченной фотопленки.
— Я хорошо подготовился, — сказал он, поднял кусочек пленки к глазам и, прищурившись, посмотрел на солнце. — Вот оно, — сказал он безмятежным тоном. — Расчеты показали, что перед столкновением он будет находиться между Землей и Солнцем. Очень удобно.
Я тоже посмотрел на солнце и почувствовал, как замерло сердце. На ярком диске солнца было отчетливо видно идеально круглое черное пятно.
— Почему он не испарился? — пробормотал Мерфри. — Он уже почти вошел в атмосферу Солнца.
Мне показалось, что он больше не пытался опровергнуть рассказ Хейса. Мерфри просто хотел получить информацию.
— Я уже говорил, — объяснил Хейс, — что он прозрачен почти для всего спектра излучения Солнца. В тепло превращается только поглощаемая им часть излучения, то есть крайне незначительная. Кроме того, вряд ли он состоит из обычного вещества. Вероятно, его огнестойкость выше любого существующего на Земле вещества, а температура на поверхности Солнца составляет всего шесть тысяч градусов по Цельсию.
Он показал большим пальцем за спину.
— Два часа девять с половиной минут, джентльмены. Супернейтрон нанес удар, и нас всех ожидает скорая смерть. Осталось всего восемь минут.
Мы онемели от чувства, которое можно было назвать только невыносимым ужасом.
Я помню, как Хейс безразличным, как мне показалось, голосом произнес: «Меркурий исчез,— потом, через несколько минут: — Венера уничтожена, — и наконец: — Осталось тридцать секунд, джентльмены».
Секунды тянулись мучительно медленно, но наконец прошли, потом прошли еще тридцать секунд и еще...
На лице Хейса появилось выражение полного изумления. Он вынул часы и долго смотрел на них, потом еще раз посмотрел на солнце сквозь пленку.
— Он исчез! — Хейс повернулся к нам. — Невероятно. Я думал об этом, но не смел провести аналогию с атомом. Вы знаете, что не все ядра атомов взрываются при попадании в них нейтрона. Некоторые — кадмия, например, — впитывают нейтроны, как губка — воду. Я...
Он помолчал, глубоко воздохнул и продолжил мечтательно:
— Даже в состоящем из чистейшего урана блоке содержатся ничтожно малые следы других элементов. Во Вселенной, состоящей из триллионов звезд, действующих как уран, что значат какие-то несколько миллионов, похожих на кадмий? Ничего! Тем не менее Солнце оказалось одной из них. Человечество это не заслужило!
Он продолжал говорить, но мы наконец почувствовали облегчение и не слушали его. Находясь в почти истерическом состоянии, единодушным одобрением мы избрали Гилберта Хейса пожизненным президентом, а его рассказ назвали самой чудовищной ложью.
Но меня беспокоит другое. Хейс отлично справляется с обязанностями президента, общество процветает как никогда, но я думаю, что Хейса стоило дисквалифицировать. Его рассказ соответствовал второму условию — звучал правдиво. Но на мой взгляд, он не соответствовал первому.
Я думаю, все рассказанное им было правдой!