Светлана Ягупова Фантариум
Дом
Старый, обшарпанный, он скрипит-охает каждой половицей. Летом в его распахнутые окна вкатывается гул прибоя, оркестрованный курортной музыкой, а зимними вечерами в высоких кафельных трубах расцветает пламя, и промозглый норд-ост, подметая безлюдную набережную, забивается в трубы погреться.
Построенный в начале века богатым купцом, дом снаружи выглядит прочной крепостью, которая, кажется, простоит еще не одно столетие. Два не по-современному высоких этажа и теремковая крыша придают ему стройность, некоторую сказочность, и хотя напротив стоит девятиэтажка, рядом с ней он вовсе не смотрится карликом, есть у него свое лицо и даже вроде бы достоинство.
Курортный горсовет давно хлопочет перед исполкомом, чтобы передать это здание санаторию «Ласточка», к которому оно примыкает. И деньги вроде бы отпустили, и никто в принципе не против, но дело из года в год откладывается, вероятно потому, что дом отведен под общежитие и, прежде чем отдать его санаторию, нужно построить новый. А кому, какому ведомству строить, если уже лет тридцать комнаты этого маленького, на пятнадцать человек, общежития, занимают одинокие женщины самых разных профессий, и пока не выйдут замуж или не получат квартиру на своем предприятии, живут здесь, как на вокзале в ожидании поезда, а точнее парохода, потому что дом ближе к морю, чем к железной дороге. Наиболее энергичные его жильцы, с легким нравом и некапризным отношением к миру, обычно долго не задерживаются в этих стенах, и тогда справляется очередная свадьба, девушек провожают в иную, теперь уже семейную жизнь, многим незнакомую и потому заманчиво желанную. Да так громко отмечают это событие, что всему городу слышно.
Но пятеро здесь подзадержались. В былые времена их назвали бы попросту старыми девами. Пять старых дев на небольшой дом — не много ли? Однако нынче вряд ли у кого повернется язык приклеить одинокой женщине такое обидное звание, потому что и одиноки-то все по-разному, и порой именно одинокие, чтобы противостоять судьбе, намеренно обретают репутацию, противоположную пошлому определению.
Библиотекарь, массажистка, нянечка, таксистка и дворничихи составляют ядро общежития. Это те, кто живет здесь более четырех-пяти лет, а баба Верониха так и все тридцать. Остальные — студентки медицинского и художественного училищ, уверенные в своей удачливой будущности девочки, к дальнейшей судьбе дома относящиеся равнодушно.
Но первый этаж надеется на перемены. Единственный человек, не ждущий их, — Верониха, о которой ходят слухи, будто она получает письма от своего жениха, то ли погибшего на войне, то ли в пятидесятые годы утонувшего на рыбацком баркасе в памятный горожанам шторм, когда волны перехлестывали через клумбы парка и подкатывали к самой трамвайной линии. Лет десять назад Веронихе дали однокомнатную секцию в новом доме, откуда она через полгода сбежала, а поскольку ее прежнюю комнату уже заняли, старуха поселилась в полуподвале общежития, и теперь никакая милиция не может ее выселить оттуда. Свое странное поведение Верониха объясняет тем, что ей попались зловредные соседи: невзлюбили живность в ее квартире и то и дело науськивали на нее санэпидемстанцию. Но ходит по городу молва, что главная причина в письмах жениха, не нашедших нового адреса Веронихи. Так или иначе, теперь в ее распоряжении весь полуподвал, летом часть его она сдает курортникам и уходить отсюда не помышляет.
Старожилки дома пользуются некоторыми привилегиями: живут внизу и у каждой пусть смежная, но своя комната, в то время как студентки селятся по два-три человека. Только что со школьной скамьи, медички и художницы относятся с легким презрением к житейскому неустройству нижних, хотя никто ведь не застрахован от того, что и сам когда-нибудь не спустится с заоблачных небес второго этажа на трезвую грешную землю первого, как это случилось с Людой Милютиной и Клавкой Шапкиной. В душе студентки держат к ним молодое небрежение, хотя по возрасту разделяют их всего пять-шесть лет. Вероятно, здесь сказывается и неприятие той женской доли, что выпала нижним жильцам, и безотчетное нетерпение юности поскорей приступить к выполнению своей биологической программы. В то же время девушки считают старожилок в некотором роде хозяйками дома и аристократками, так как те получают зарплату и одеваются модно и добротно.
Умудренный житейскими бурями нижний этаж, в свою очередь, недолюбливает верхний за то, что вокруг дома вечно шастает какой-нибудь хахаль девчонок, и порой можно услышать такой диалог между этажами:
— Эй, вы, соплюшки, заткните глотку своему магу — Зойка после дежурства отсыпается!
— Теперь ясно, отчего вы там все замуж не повыходили: счастье свое проспали!
Однако антагонизм верха и низа не идет дальше ворчливого брюзжания, косых взглядов и редких реплик. Между этажами вспыхивают и симпатии, и дружба, и в целом не считается, что они враждуют. Да и нет между ними такого уж резкого контраста, потому что и нижний этаж не поставил на себе крест, живет мечтами, как верхний, и весь этот дом полон женских голосов и надежд.
Как только расцветает акация, за невысоким забором из желтого ракушечника на территории санатория «Ласточка» по вечерам начинаются танцы. Было бы смешно и неестественно, если бы обитательницы верхнего этажа общежития, высыпав на шаткие лесенки, лишь издали любовались чьим-то праздником души. Услышав треск динамиков и пробную песню на магнитоле, они спешно бросают конспекты, пудрятся, подводят тенями веки и, облачившись в нарядные вечерние платьица, спускаются вниз, чтобы, свернув за угол, оказаться на танцевальном пятачке.
Нижний этаж менее легкомыслен, так как в одной из его комнат живет в прямом смысле плод таких вот танцевальных вечеров — годовалый сын Люды Милютиной. Да и после работы хочется отдохнуть, поваляться с книжкой или посидеть у телека, только уж кому очень скучно, идет развеяться на танцы. Лишь Клавка Шапкина без устали танцует на площадке вот уже пятый год, ослепляя курортников рыжим множеством веснушек, рассыпанных по лицу, рукам, и пламенем курчавых от природы волос. Нет в ней ни душевной, ни физической усталости, и приезжие со всех концов страны восхищаются этой огненной девахой в пестрых юбках. Однако у порога Клавкиной комнаты восторг исчезает, так как, поманив своим пламенем, Клавка решительно захлопывает двери перед самым носом рвущегося в ночное приключение удальца. Правда, порою кто-нибудь удостаивается ее милости.
Интересно, что второй этаж этого дома как бы смазан, неопределен, бросается в глаза лишь всеобщей миловидностью студенток. Зато на первом что ни человек — то лицо. А поскольку о доме уже давно слагают небылицы, то и о каждой из жиличек первого этажа ходят разные слухи.
В прошлом году хулиганистый восьмиклассник Генка Южаков из девятиэтажки взял доску, на которой его мать тесто раскатывает, написал на ней коричневой эмалью непонятное словцо «Фантариум» и прибил эту доску к фасаду дома, рядом с уличным номером. То ли девчата поленились снять ее, то ли понравилось им это название, только висит дощечка и по сей день, вызывая у прохожих улыбки или такое любопытство, что некоторые заглядывают во двор, интересуясь значением этой надписи. Тогда выходит кто-нибудь из девчат и тоном экскурсовода с серьезным видом объясняет, что жильцы этого дома в полночь осуществляют на чердаке контакт с внеземными цивилизациями, что растет в доме ребенок, отец которого проживает на неизвестной астрономам планете Тутти-Фрутти и так далее.
Здесь важно до конца сохранить серьезную мину. Лишь когда недоуменный слушатель видит, что его разыгрывают, или начинает подозревать в рассказчике некоторый сдвиг и со смущенной боязливостью пятится со двора прочь, можно, забежав в комнату, расхохотаться до слез.
Вот так хохотали девчата, хохотали, пока однажды не нашли в почтовом ящике письмо от инопланетян, о чем вскоре узнал весь черноморский городок и почти не удивился: ежели Верониха получает весточки от погибшего тридцать лет назад жениха, то почему бы не прийти письму с какой-нибудь далекой планеты или из иного измерения? Никто, конечно, всерьез не принимает такого рода побасенки, нынче и малые дети в чудеса не верят, так как с люльки смотрят по телевизору вполне реалистические сказки. Но хотя все знают, что в век космических кораблей и джинсов совсем нет места аномальным и непонятным явлениям, все равно не желают расставаться с ними. Видать, заложен в человеке эдакий приемничек, вечно жаждущий чуда.
Чердак во вселенную
За два месяца до прихода инопланетного письма Нине Чесноковой приснился чудной сон. Будто она стоит на берегу моря и смотрит вверх, а там, закручиваясь в спирали, стремительно движутся в темноте яркие звезды. Море зеркально отражает это звездное кружение, и кажется, что два мира, встретившись, подают друг другу руки. На фоне звезд неожиданно появился огромный экран с цветным изображением, и она почему-то удивилась, узнавая на нем кадры из собственной жизни. Вот с чемоданчиком, в штапельной макси-юбке, она впервые перешагнула порог общежитской комнаты и села в раздумье, рассматривая свое новое жилище. Чье-то рыжее, в сплошном цветении веснушек лицо проступило на кафельных плитках, и вот уже сама Клавка Шапкина вылезла откуда-то из печного поддувала огненной чертовкой и закружилась по комнате, разбрасывая вокруг пестрые наряды.