— Ну что, Лешенька? Мираж? Галлюцинация? Диапозитив?
Лешка смолчал.
— Н-да, диво!.. — раздраженно проворчал Толя. И вдруг мы вздрогнули от Наташиного истошного:
— Чок! Чок!
То ли, пошевелив наружными извилинами, Чок решил принести добычу хозяину, то ли ему просто захотелось рассмотреть поближе, что там такое, — трудно сказать. По словам Наташи, он легко, одним прыжком проскочил между соснами туда, в экран, в картину, в «диво», на миг остановился обалдело и помчался вперед, оставляя на песке ямки следов.
— Чок! — заорал Володька. — Чок! — Он пронзительно засвистел, но Чок игнорировал все наши призывы. Характерец у него всегда был более чем самостоятельный…
В какой момент Володька ринулся вслед за ним, я не заметил — только услышал сдавленное Лешкино: «Стой, кретин!», а потом меня сшибло, и мы оказались на земле — все трое: Лешка, Володька и я.
— Держи его! — скомандовал Лешка, и я рефлекторно вцепился во что-то — не то в руку, не то в ногу, успев предварительно получить хороший удар по скуле.
— Вот теперь вы и в самом деле ополоумели! — Над нами стояла Наташа. Она сказала это так отчужденно, что мы сразу остыли.
— Где мои очки? — спросил Лешка, поднимаясь на ноги, вид у него был сконфуженный, — никто их не видел?
— На. — И Наташа отвернулась, глядя в «диво». Мы тоже посмотрели туда. Багровое солнце поднялось выше. А из песка фантастически быстро, как в замедленной киносъемке, прорастали какие-то черные стебельки. Вблизи они еще только высовывались на поверхность, по мере удаления становились крупнее и на глазах раскрывались навстречу солнцу, напоминая выгнутые стрекозиные крылья. Чок потерялся в этих проросших зарослях.
Володька вскочил, протянул мне руку. Я тоже поднялся и отряхнул брюки и рубашку от хвои.
— В герои-первопроходцы захотел? — спросил Лешка зло. — А как вернуться, ты подумал? А если там воздух ядовитый?
— Чошка-то там дышал! — возразил Володька.
— Допустим. Но про всякие местные вирусы и прочую мелочь мы понятия не имеем… И вообще, пора кончать эту самодеятельность. Хватит. Так знаете до чего доиграться можно?
— До чего? — наивно спросил Володька.
Лешка промолчал.
— Что ты предлагаешь, Лекс? — поинтересовался я.
— Для начала — пойти позавтракать. И посоветоваться. А там видно будет.
Поминутно оглядываясь, мы молча пошли к палаткам.
За завтраком было решено, что Толя с Наташей отправятся в город. Напрямик отсюда до Греминки километров тридцать, так что, идя налегке, к последней электричке на Усть-Урт успеть можно. Вот только как притащить сюда «научную общественность»? Лешке пришла мысль обратиться к Трумину: он знает нас и должен поверить, а там уже поверят ему — как-никак доктор исторических наук, профессор…
И мы остались втроем.
Володька весь день просидел перед «дивом», хотя кидаться в него очертя голову уже не порывался. Чок не появлялся, даже не вернулся по собственному следу. Что с ним?
Настроение у нас было смутное: и подавленное, и одновременно приподнятое, ибо мы соприкоснулись с чудом, и тревожное, потому что неизвестность всегда порождает тревогу…
Солнце «дива» закатилось около шести часов вечера. Теперь между деревьями повис провал почти абсолютной тьмы, кое-где пронзенной тончайшими жалами мелких и редких звезд. Но чернота этого провала казалась… Как бы это сказать? Живой, пожалуй. Да, другого слова, кажется, не подобрать.
— Ноктовизор бы сюда, — вздохнул Лешка. — В инфракрасном бы посмотреть…
Ноктовизора у нас, увы, не было, и мы пошли ужинать. Темнело. Напряжение наше чуть-чуть спало, и мы понемногу разговорились, потому что надо же было в конце концов — не обменяться мнениями, как утром, а просто поговорить. Лешка выудил из недр своей «абалаковки» плоскую четвертинку коньяка.
— Черт с вами, поглощайте НЗ. Как раз к случаю… Настоящий. Армянский ереванского розлива.
Мы развели растворимый кофе, причем не в обычных кофейных дозах, а в поллитровых эмалированных кружках. Володька обвел это хозяйство глазами и вдруг задумчиво спросил:
— Между прочим, мне только кажется, что мы сегодня не обедали, или это в самом деле так?
Вот что значит остаться без женской заботы! Мы сразу же почувствовали зверский голод, который едва утолили тремя банками тушенки с хлебом.
— Вот теперь и выпить не грех, — изрек Володька, бросив опустошенную банку в костер. Бумажная обертка вспыхнула, искристо затрещали остатки жира.
Мы по очереди приложились к бутылке. Коньяк и впрямь был хорош.
Володька, слава богу, совсем отошел. Он растянулся на спине, заложив руки за голову и попыхивая зажатой в губах сигаретой.
— А знаете, братцы, что меня больше всего беспокоит? Появилось диво нежданно-негаданно, вдруг, уже при нас. Значит, и исчезнуть может аналогично. Найди мы его уже существующим, было бы спокойнее…
— Логично, — согласился Лешка. — Хотя и не обязательно.
— А я ничего, между прочим, не утверждаю. Я только высказываю свое мнение. Вотум сепаратум, так сказать. Есть у нас свобода слова или нет?
— Есть, — подтвердил я, — есть, Володечка, только ты на всякий случай сплюнь через левое плечо. Троекратно. А то накаркаешь еще…
Володька поплевал.
— И все же что оно такое — наше диво? — вздохнул я. — Неужели действительно выход в какой-то мир, пресловутая нуль-транспортировка?
— Похоже. Во всяком случае мне ничто другое в голову не приходит, — сказал Володька. — Меня другое интересует: где те, кто этот самый переход создал?
— А ты уверен, что его кто-то создавал? — спросил Лешка. — Представь: прилетел на Землю какой-нибудь шестиногий и жукоглазый марсианин, увидел шаровую молнию и спросил: «А где те, что создали эту великолепную магнитную бутылку с плазмой?..»
— Спонтанное образование? — удивился я.
— А почему бы и нет? Сам посуди: если бы проход кто-то создал, то воспользовался бы им. Логично?
Я кивнул.
— А может, он им уже воспользовался, только мы не заметили? Или — до того, как мы нашли диво. Или мы его и не можем увидеть? — возразил Володька.
— Цивилизация человеков-невидимок? — В Лешкином голосе опять зазвучало ехидство. — Романы бы тебе писать, дружок!
— Но ведь и обратного утверждать нельзя, — вступился я. — Зря ты язвишь, Лекс.
— Что гадать! Теоретически тут все равно ни до чего не додумаешься. Володька сел, бросил окурок в костер. — Да и не важно это. Не по нашим зубам орешек. Паче того: самая сверхкомпетентная комиссия сразу не разберется, если вообще разберется. А главное — и так ясно. Нам открылся выход в чужой мир. Не земной. И мы — на пороге. Шагнул — и там. Этакое окно в Европу…
— Только где она, Европа твоя? Астрономы радиоисточник с оптическим объектом и то не всегда идентифицировать могут. А тут как?
— Спроси что-нибудь попроще, а? — Володька потянулся, зевнул. — Все-таки недоспали мы сегодня крепко, ребята… Лишь бы окошко раньше времени не захлопнулось! Кстати, я там поснимал кое-что. Жаль, что кинокамеры нет, так что в динамике не получится. Но на худой конец сгодится. Две пленки нащелкал, а больше нету — не взял с собой…
— Ты гений! — возгласил Лешка. — Преклоняюсь перед твоим величием!
— А вам не кажется, что мы не о том говорим? — Я встал, прислонился спиной к дереву. Рельефная кора вдавилась в кожу. Говорить было трудно, каждое слово приходилось напряженно подбирать. — Мы идем по пути наименьшего сопротивления. Конечно, рассуждать о физической природе явления проще — это область категорий рациональных. Но ведь мы с вами в этом некомпетентны, и вряд ли наши суждения будут иметь значение для кого-то, кроме нас самих.
— А кто компетентен? — спросил Лешка. — Ты знаешь такого?
— Не знаю. И ты не знаешь. Но когда соберут здесь роту ученых — надеюсь, в сумме одна компетентная единица получится. И вообще — не перебивай, Лешка, сбиться я и сам могу. По-моему, сейчас главное — область категорий эмоциональных. Мы соприкоснулись с чудом. Перед нами открылась волшебная дверь в…
— Куда? — Лешка порой бывает попросту невыносим.
— Почем я знаю, куда?! А мы сидим тут и спокойненько рассуждаем, как будто решаем, сколько десятков тысяч ангелов может разместиться на острие швейной иглы. Разве это не парадоксально?
— Что, и тебя заело, Дим? Это похоже на… Черт, забыл, как оно называется! Ну да ладно! Знаете, в музеях есть такие ящики со стеклом, а внутри — фигурки… Какое-нибудь там Ледовое побоище или охота питекантропов на мамонта… В детстве я их ужасно любил. И мне всегда хотелось самому стать таким маленьким-маленьким… Как мальчик с пальчик… Чтобы войти в жизнь этого закрытого мира. Смотреть на нее через стекло — не интересно. Вернее, нет — интересно, но извне видишь всегда не то, что изнутри. Конечно, это я теперь так формулирую. А тогда просто чувствовал — смутно, нутром, как говорится.