Он расписался на открытке, которую загодя приготовила Марина, и подумал, что бы еще сказать, но слова не шли на ум. Среди людей младшего поколения, заполнивших площадку, Варлицкий чувствовал себя каким-то динозавром. Он не понимал их язык, их разговоры, их интересы. Они принадлежали к совершенно другой эпохе — гаджеты, компьютеры, вай-фай, навигаторы, чувак, типа того, офигеть… Он наблюдал за ними, как за какой-то разновидностью человекообразных животных, и, наблюдая, не мог не признаться себе, что они ему на редкость неприятны. Актеры, кое-как произносившие на камеру слова в сериалах, были непрофессиональны, режиссеры притворялись всесильными, но бледнели от одного окрика продюсера, и многие люди, присутствующие на съемочной площадке, разбирались в чем угодно, только не в том, как надо делать кино. Как Гамлет, которого он некогда играл, Варлицкий говорил себе: «Век вывихнулся» — и понимал, что исправить что-либо он уже бессилен. Он заботился лишь о том, чтобы добросовестно отрабатывать гонорар, и зачастую играл почти на автомате — выручали наработанные за годы актерские клише. Впрочем, у актера такого уровня, как Варлицкий, даже клише смотрелись как оригинальная работа — расслабляться себе он не позволял.
Он нашел все же несколько любезных фраз для Марины и даже похвалил ее сценарий. Однако она уже знала цену актерским похвалам, и вполне искренне сказала:
— Я думаю, после тех ролей, которые вы играли, вам это должно быть не очень интересно… И мне ужасно стыдно, поверьте, что я больше ничего предложить вам не могу.
В нашем кино люди редко прибегают к извинениям, и Варлицкий впервые посмотрел на Марину с любопытством.
— Знаете, вы меня удивили, — задумчиво сказал он. — Это какой-то вселенский заговор, что ли? Все понимают, что занимаются чепухой, но… почему-то прекратить никак не могут!
И оба рассмеялись.
— Я не хочу сказать, что советское кино было лучше, — продолжал Леонид Юрьевич, посерьезнев. — Но там все же присутствовало такое понятие, как искусство. Когда все вокруг думают только о деньгах, это ужасно.
— Сейчас все решают рейтинги и сборы, то есть количество зрителей, — вставила Марина. — Но в общем вы правы: это те же деньги.
— Наше кино сейчас напоминает мутный поток, — добавил Варлицкий. — Пошлость, насилие ради насилия и отсутствие оригинальности.
Марина кивнула. В сущности, он только выразил ее собственные мысли. Сотрудничая с самыми разными компаниями, она так и не смогла добиться, чтобы был принят к постановке ее самый оригинальный, самый удачный, как она считала, сценарий. Всем нужны были только детективы, мелодрамы, а в последнее время из-за успеха «Заколдованного интерната» все стали требовать еще и мистику, но обязательно недорогую, и такую, чтобы не напрягать мозги.
«Неглупая, похоже, девочка», — подумал Варлицкий.
— Однако я что-то разболтался. Все киношники одинаковы: все горазды порассуждать о Чехове и Шекспире, а, когда доходит до дела, снимают очередное убогое зрелище и глотку готовы друг другу перегрызть, чтобы протолкнуть его в прайм-тайм на Первый канал».
В бар вошел Геннадий Спиридонов и, увидев, что Марина разговаривает со звездой советской эпохи, нахмурился. Оператор уже решил для себя, что непременно затащит Марину в постель, и, так как он подозревал других окружающих ее мужчин в тех же мыслях, ему не понравилось, что она общается с Варлицким.
— Как вам дедуля? — не удержался он от колкости, когда Марина наконец вернулась к столу Дины и Нади.
— Он прекрасный актер и замечательный человек, — твердо ответила сценаристка. — Извините, мне надо идти.
— Куда?
— Переписывать сценарий.
— Могу проводить вас до номера, — довольно-таки двусмысленно заметил оператор.
— Не стоит.
— А я все равно провожу.
Дина и Надя прервали животрепещущий разговор о шмотках и с любопытством воззрились на насупившуюся Марину и оператора, который явно проявлял настойчивость выше обычного.
— Я не заблужусь.
— А вдруг!
Судя по всему, Геннадий принадлежал к той породе мужчин, которые считают, что если они не отстанут, то рано или поздно добьются своего.
Справедливости ради стоит заметить, что такая тактика действительно порой приносит успех, — по крайней мере, с женщинами, которые не умеют говорить «нет». Однако Марина к их числу не относилась.
— Что-то мне подсказывает, что нам по пути, — добавил Спиридонов с широкой улыбкой.
Марина пристально посмотрела ему в лицо и поняла, что тут надо действовать грубостью.
— Старик, мне не нужны пирожки с тухлыми яйцами, — проговорила она. — Оставь их при себе.
И, крепко сжав свою сумочку, она проследовала мимо слегка оторопевшего оператора к выходу. Она ненавидела прибегать к таким выпадам, но бывают ситуации, когда только хамство и способно выручить.
— Вот сука! — сокрушенно молвил Спиридонов ей вслед.
Он хмуро покосился на девушек, прячущих улыбки. Н-да, завтра вся съемочная группа будет судачить о том, что какая-то недоделанная сценаристка дала ему от ворот поворот.
Да что она о себе вообразила, в самом деле?
Он оператор от бога, больше двадцати лет снимает фильмы. Даже Голубец, который вначале едва с ним ладил, теперь советуется по поводу каждого кадра и принимает почти все его замечания…
Как и все мужчины, Спиридонов был склонен путать форму и содержание. Когда женщина принимает решение, нравится ей мужчина или нет, она не думает о том, какой он оператор и сколько фильмов наснимал. Она, если угодно, мыслит инстинктом, а как раз инстинктивно Геннадий Ипполитович Марине совсем не нравился.
Вечером оператор выпил больше обычного, и на следующий съемочный день был зол как черт. Он с трудом заставил себя вслушаться в то, что говорил режиссер.
— Наташу снимаем в профиль, — сказал Голубец.
— Нет у нее никакого профиля, — с отвращением ответил Спиридонов. — Ни у одной нашей актрисы, ни у одного актера профиля порядочного не водится. Нет профилей в этой стране! Курносые пятаки и носопырки картошкой в счет не идут…
— Ладно-ладно, не кипятись, — примирительно промолвил режиссер. — Забей.
— На что забить? — подозрительно осведомился Спиридонов, косясь на него.
— Наш оператор сегодня не в духе, — заметила Надя Васе на другом конце съемочной площадки. — Сценаристка его отшила.
— Сценаристка — это которая?
— Да вот она. — Немного удивившись, Надя показала ему Марину, которая стояла в толпе недалеко от Барщака.
— Это в шортах, что ли?
— Да нет, та, которая в синем платье. Видишь?
— И что она тут делает?
— Славу не устроил сценарий, и он ее вытащил, чтобы переписать некоторые сцены. Прямо на ходу… — Надя поколебалась, но потом все же спросила: — Как вчера гонки прошли, хорошо?
— Гонки?
— Ну, вы вроде с Наташей наперегонки ездили, нет?
— А, это! Фигня, я ее обогнал. Да и ездит она на мотоцикле хреново. Продюсер сегодня на меня наорал…
— С чего это?
— Ну, типа мы не имели права этого делать. Если она упадет с мотоцикла или я разобьюсь, что со съемками будет? — Вася пожал плечами. — Я ему сказал, что никакой опасности не было, но он стал орать еще громче. Достал…
— А я бы хотела увидеть, как ты гоняешь, — прищурилась Надя.
Вася скользнул безразличным взглядом по ее многочисленным сережкам, по пирсингу и как-то враз посмурнел. Надя закусила губу, сердясь на себя.
— Вася! — бодро закричал Голубец. — Наташа, Коля, Леонид Юрьевич! Репетируем!
…Актер Андрей Глазов, который заменил попавшего в цепкие объятия зеленого змия Дымова, прибыл вечером. Он попросил пару часов на то, чтобы прийти в себя, а потом Марина в номере продюсера пересказала ему сценарий и передала распечатку сцен с репликами, которые надо было выучить уже к завтрашнему дню.
У Глазова было мясистое лицо, в жизни не слишком выразительное, и холодные карие глаза.
Темные волосы он тщательно подкрашивал и неизменно зачесывал назад со лба. Вот лоб у него был хорош — высокий, красивый, но остальные черты больше напоминали прижимистого лавочника или кулака, готового удавиться за копейку.
Он играл банкиров, играл бандитов, играл вообще всяких малосимпатичных персонажей, и делал это профессионально, каждый его герой оставался в памяти. У него была постоянная группа поклонниц, состоявшая в основном из дам среднего возраста, которые боготворили его и ходили чуть ли не на все его спектакли. О нем поговаривали, что он скуп, злопамятен, своего не упустит, и вообще человек не слишком приятный, но обязательный и в работе не создающий проблем. Как такой вроде бы малосимпатичный тип ухитрился пять раз жениться и завести семь человек детей, оставалось загадкой. Еще загадочнее казалось то, что бывшие жены, каким бы скверным ни было расставание, через некоторое время порывались обязательно к нему вернуться и в интервью расточали «милому Андрюше» такие похвалы, что читатель поневоле начинал думать, что у них не все дома, раз они разошлись с таким чудесным, обаятельным и замечательным мужчиной. На Марину он произвел впечатление абсолютно закрытого, непроницаемого человека, и она ломала себе голову, гадая, чего от него можно ожидать.