– - Кто над вами надругается, коли вы сами того не пожелаете… Никто бы не тронул вас. Держали бы ухо вострей да пословицу помнили бы: на то и щука в море, чтоб карась не дремал…
– - Больше ничего не скажешь?
– - Ничего.
Сразу осеклась Настасья, съежилась как-то.
– - Так бог с тобой! Дай бог тебе счастья… -- сказала она словно не своим голосом.
Повернулся Николай Васильич и пошел от нас прочь как ни в чем не бывало.
Отошел он. Настасья как зарыдает -- и грохнулась оземь. А и стою как обухом пришибленная: не знаю -- ни что говорить, ни что делать. "Батюшки мои, -- думаю, -- вот какие дела-то делаются! Да как же это, господи боже мой!"
И поняла я, отчего Настасья так переменилась после святок и упиралась замуж идти, и грустила все, и гуляла так в масленицу, и зачем сюда работать пришла. Жалко, жалко мне ее стало!
Опамятовалась я маленько, подошла к Настасье, стала ее поднимать да уговаривать.
Обошлась маленько девка, перестала плакать, принялась за дело…
Дело у нас после этого плохо клеилось; кое-как добили мы до вечера, пошли к управителю, разочлись и отправились домой.
– - Настя, да неужто правда, -- говорю я дорогой, -- с тобой такой грех случился?
Вздохнула Настасья и тихо говорит:
– - Случился… Ты и не думала?
– - И во сне не видала и не чаяла… Ведь это диво дивное… Да как же это, когда?
– - На святках нонче. Помнишь, чай, он со мной больше всего занимался-то? Мне это по душе пришлось; как ни говори, а парень завидный. Я с первого дня стала об нем думать… Догадался он про это, должно, да в Новый год, как с вином и гостинцами-то приехал, и шепнул: "Нужно, говорит, мне с тобой два слова сказать наедине. Как, говорит, это сделать лучше?" -- "Говори здесь", -- сказала я. "Нет, говорит, здесь неудобно, услышат". -- "Ну, на улице". -- "Нет, говорит, и на улице не складно, -- увидят другие, начнут судачить… Мы лучше вот что сделаем: я поеду домой, выеду за деревню да поворочу по дороге за сараи, а ты выйди туда, там и потолкуем". -- "Да об чем толковать-то?" -- "Дело важное есть да хорошее, -- вот увидишь". Поверила я, думала, что правду говорит он, вышла, а он подхватил меня в саночки, да и марш. Хотела я закричать, а он говорит то да се: "Я женюсь на тебе, будешь моя навеки". От его слов-то, от вина-то, что выпили тогда, помутилось у меня в голове, да вспомнилось, что нагадала-то я в первый вечер. Сбывается, думаю, -- и сделалась сама не своя… Думала я, что на другой день или на третий меня сватать приедет или пришлет кого, а от него и слуху нет: не шлет никого и сам не показывается. Эх, Парашенька, знала бы ты только, что у меня тогда на душе творилось! Ад кромешный, -- хуже, чем сейчас.
– - Плохо дело, -- говорю я. -- Да авось, бог даст, обойдется все.
– - Нет, -- говорит, -- не обойдется.
– - Отчего? Замуж выйдешь.
– - Как же я замуж пойду, когда я с ним совсем связана?
– - Как же связана, -- говорю, -- когда он вон что говорит?
– - Пущай что хошь говорит, а у меня от него под сердцем бьется.
– - Неужели правда?
– - Ей-богу, так!
Как услыхала я это, не знаю, что и сказать; подрал меня мороз по коже, а язык в горле колом стал.
Пришли домой мы уже поздно -- и прямо по домам. Поужинала я, легла спать и долго-долго об Настасье думала, и что ни мекала, все выходило -- плохие ее дела.
VIII
На другой день мы не пошли на поденщину -- незачем было. Дома сказали, что работы там больше нет, и занялись домашними делами: я стала платки строчить, а Настасья шить что-то.
Дня два прошло уж и фоминой недели. На третий к Настасье опять приехали сваты, опять из хорошего дома, и шибко сватали ее; выговоров, каких хотела, давали, но Настасья ни на что не глядела, -- уперлась, да и все тут.
Так и уехали сваты ни с чем.
Только уехали сваты, пошла я проведать Настасью. Вошла в избу, смотрю -- сидит она в чулане, угрюмая такая. Дядя Василий по избе ходит злой-презлой, а тетка Марина под окном сидит и тоже невеселая. Только вошла я в избу, она и говорит:
– - Погляди: твоя подруга-то сдурилась, да и все тут. Никак не уговорим замуж идти. И чего она только хочет?..
– - Сам дьявол не поймет, до чего она добивает, -- сказал дядя Василий. -- Дураками нас, что ли, хочет оставить.
– - Да что вы об этом очень хлопочете-то? Ну, не пойду, и все тут. Что же вы очень горюете-то об этом?
– - Да ведь тебе добра желают, дура, ты пойми это! Ведь не миновать замуж идти? Чего ж хорошие места-то упускать!
– - Да, може, я совсем не пойду замуж…
– - Да отчего? Скажи на милость!
Настасья соскочила с места, вышла вон из чулана; глаза у нее так и горят, румянец по щекам разошелся.
– - Оттого я нейду замуж, что тяжела я!
Дядя Василий как остановился у стола, так и плюхнулся на лавку, а тетка Марина всплеснула руками и заголосила:
– - Батюшки мои, родные мои! До чего мы дошли-то, до чего дожили!
И заплакала она горько-горько и головой об стол ударилась.
Дядя Василий перевел дух маленько, поглядел на Настасью сердито так и сказал:
– - Так вот что!.. Вот как!.. хорошо… спасибо, дочка! Разуважила!
И не стал он больше в избе сидеть, а вскочил с места, схватил шапку да вон…
А тетка Марина как набросится на Настасью и начала ее ругать:
– - Ах ты, плеха этакая, паскудница, что ты наделала сама с собой? Загубила ты свою головушку… и нас совсем осрамила! Разве на то мы тебя растили?.. Для того заботились?..
Опустила голову Настасья и пошла опять в чулан. Вижу я, что мне тут уж делать нечего, вышла от них и пошла домой.
"Ну, что-то будет! -- думаю. -- Подняла бурю Настасья, и как это у ней смелости хватило…"
Весь день до вечера у меня сердце ныло, ждала я чего-нибудь плохого после этого. Пришел вечер, легла я спать, и уж успела уснуть, -- думаю, что петухи уж тогда пропели, -- вдруг слышу, в окно стук-стук.
– - Прасковья дома?
Слышу -- тетки Марины голос.
– - Дома, -- говорит моя мать.
– - Вышли ее ко мне.
Накинула я на себя зипун, вышла к ней.
– - Что такое? -- спрашиваю.
– - Настюшка у тебя не была недавно?
– - Нет, -- говорю.
Заплакала тетка Марина.
– - Куда ж это она делась-то?
– - Батюшки мои! А что, -- спрашиваю, -- или дома ее нет?
– - Да, -- говорит, -- нету.
– - Давно ли?
– - Вскоре, как скотину убрали, ушла.
– - Куда же?
– - Не знаю. Пойдем со мной, я тебе расскажу, как было дело.
Пошла я с теткой Мариной, и стала она мне рассказывать:
– - Василий-то после того в кабак прямо пошел, выпил там и пришел домой пьяный и сердитый такой, каким я его сроду не видала. Как вошел в избу, я его и не узнала даже: лицо страшное, глаза как у волка. Только он через порог переступил, как заревет: "Где наша шалава-то?" Я было хотела схоронить куда-нибудь, сказать, что нету, -- пока обойдется-то он, -- а она, как на грех, вышла сама из чулана: "Что тебе, батюшка?" Заревел мужик еще пуще: "Ты что наделала-то? А?!" Да как набросится на нее, как вцепится руками в косы, да как грохнет ее об пол головой, -- и давай тузить: и кулаками-то, и сапогами. Бросилась я было к ней -- заступиться хотела, -- а он как саданет меня наотмашь -- я так горошком и отскочила… Уж так-то он ее бил, так-то бил, а она хоть бы пикнула: валяется это на полу, зубы стиснула, побелела вся, из глаз слезы катятся, а голосу не дает. Наколотился он досыта, схватил за руку ее и потащил из избы вон. Я за ними -- гляжу, что будет. Притащил он ее через двор да в заднюю калитку на огороды и выпихнул. Хотела я к ней выскочить, а он запер калитку, схватил меня да тоже отдул, -- отдул да в омшаник под горенкой и запер, а сам ушел, не знаю куда. Уж я билась-билась там, и кричала-то, и молила -- никто меня не услыхал. Как мне выбраться? Стала потолок пробовать; расшатала одну потолочину да в горенку и вылезла да на огороды. Прибегла я туда, а там Настюшкина и духа нет. Хотела было я по соседям пойти, спросить, нет ли у кого ее, да побоялась: будут придираться, спрашивать, почему ушла да зачем. И что я буду рассказывать? До того ли мне!.. Так и решилась тебя позвать на помогу к себе. Поди, родимая, по соседям, послушай; може, она у кого-нибудь у них сидит.
I X
Пошла я по дворам, по заоконью, думаю: "Если у кого сидит Настасья, то, верно, не спят те, а разговаривают". Обошла дворов десять -- ни у кого ни гугу: все спят. Так и воротилась ни с чем к тетке Марине.
– - Ну, что, нету? -- спрашивает.
– - Должно, нету, -- говорю, -- ни у кого не слыхать.
– - Ах ты, батюшки! Где же это она делась-то?
– - Давай, -- говорю, -- за дворами поищем; може, она где в овине сидит или в половине.
Заплакала тетка Марина.
– - Давай, давай! -- говорит. -- И что же это такое делается-то, батюшки мои!
Пошли мы по овинам, обошли в нашем конце все -- нигде нет Настасьи. Пропели вторые петухи, месяц взошел, видно таково стало. Говорю тетке Марине:
– - Пойдем, поглядим следы за двором; земля сырая -- видны, чай, они. Може, скорей найдем.
– - Пойдем, пойдем! -- говорит.
Пошли мы ко двору, стали глядеть следы: сперва незаметно было, потом -- смотрю -- ступня на земле, другая, да чисто так, и в разные стороны разбиты; видно, тихо шла девка и пошатывалась. Кое-где от рук следы видны, -- знать, падала она. Пошли мы по следу, -- за овины вел он, а там по полосам, да как раз в лесок, что за полем был. Догадались мы об этом… Тетка Марина еще пуще заплакала.