Вода жизни - Андрей Дашков

Андрей ДАШКОВ ВОДА ЖИЗНИ

Он в сотый раз задал себе этот вопрос: что делать, если… Если женщина, которую ты боготворил, оказалась насквозь лживой, лицемерной, пустой, самовлюбленной, недалекой мещанкой. Если тебя предали люди, которых ты считал близкими друзьями и доверял то, чего и матери не всегда доверишь. Если завистники и враги погубили твою карьеру. Если во всем мире не осталось ни одного живого существа, которому ты был бы нужен — именно ты сам, а не твои услуги, твои деньги, твоя благосклонность или твоя рабочая сила… Ответ он, конечно, знал: завести собаку. Но этот ответ его почему-то не устраивал.

Временами ему хотелось завыть, и временами он делал это — в ночное небо или в потолок своей квартиры, на луну или на абажур светильника, разделявшего с ним тлеющий ад бессонницы. Он глухо стонал, тоскуя по той, что была недостойна даже легкого сожаления, не говоря уже о стихах, которые он ей писал. Ими он всего лишь вдоволь потешил дешевое тщеславие весьма ограниченной бабы. Ему следовало знать раньше: женщина, предавшая один раз, предаст и второй, и третий, и десятый…

Он был просто наивен. Он думал, что она нуждалась в его любви и заботе. И разве он не слышал давным-давно: «Господи, защити меня от друзей, а с врагами я как-нибудь справлюсь сам»? Тем не менее у него была воля. Он держал себя в форме и не собирался спиваться. Он знал, что самоубийство — это на самом деле выход для сильных. И он держался до конца.

Впрочем, конец был не за горами. Он лишился работы, денег и доброго имени. Он очутился на самом краю пропасти, в которой рано или поздно оказываются все, но одни падают туда, испачкав дерьмом штаны, а другие мягко планируют на заранее приобретенных ангельских крылышках.

У него хватило ума стать лицом к лицу со своей болью. Он держал в руках свое разбитое сердце, он видел в гробу свою разбитую жизнь. Он запер себя в лабиринте, состоявшем из одних тупиков, он таскал в своем теле омертвелую душу, и у него не оставалось времени, чтобы вырастить протез. Он сказал себе: «Ладно. Пытка еще не закончилась. Я слабак, я дерьмо, я неудачник. Вот мое страдание, вот мой позор, вот мои грехи, вот все мои непоправимые ошибки. Выжжены в мозгу, как клеймо на скотине. С этим можно жить дальше? Если да, то живи, проклятый слизняк, и пей из своего проклятия. Если нет, то прибери меня, судьба. Сегодня же».

С этой молитвой он вышел на ночную улицу. Он оставил позади дом, с которым не стоило и прощаться. Он двигался, чтобы найти эту молчаливую суку судьбу, которая сообщает о себе невнятными знаками из алфавита глухонемых, а потом удовлетворенно глядит на то, как очередной дурак, проглядевший знамение, корчится в предсмертных муках.

Судьба не попадалась ему. Ее не оказалось среди головорезов, поджидавших в темном переулке жертвенного ягненка. Она не сидела в черной машине с пьяным водителем, носившейся по улицам со скоростью кары Господней. Она, эта стерва судьба, не удосужилась даже обернуться каким-нибудь занюханным «несчастным случаем» в совсем уж лажовой игре в ночные «кошки-мышки».

Ножом. В конце концов она могла бы стать простым ножом в руке безбашенного отморозка. Ножом, который в ту ночь ОБЯЗАН был найти себе плоть для проникновения.

Да, она настоящая стерва. Она ускользает, когда хочешь встретиться с ней лицом к лицу, она непременно желает догонять, бить на взлете; в момент твоей эйфории и простительной забывчивости она любит пошутить в присущем ей стиле: ненавязчиво похлопать сзади по плечу и сунуть тебе под нос своего джокера.

Тот, кого она походя растоптала и уже забыла, тщетно пытался найти ее снова. Она из тех шикарных шлюх, которые дают только один раз, принуждая всю оставшуюся жизнь глухо тосковать об этом единственном разе, довольствуясь половинчатым сексом с карьерой, успехом, славой и мыслями о посмертной тишине.

Бродя по городу, он выбился из сил. Вода реки, несущая в себе звезды, текла под ним, не принося утешения. Его глаза были черны от отчаяния. Его разинутый рот был черен от немого крика. В его мозгу вращалась старая пластинка: предательство, измена, одиночество, покинутость, заброшенность, пустота, холод — одним словом, жизнь. В этом наборе не хватало только смерти.

Но с нею он встретился вскоре. В баре под названием «Вода жизни», куда загнала его предутренняя стужа. Бар был открыт круглосуточно. Возможно, всеми подобными заведениями владела смерть через подставных лиц, ибо разве в наше время она не выглядела бы нелепо, разъезжая верхом на коне по базарам и грозя пальцем своим многочисленным клиентам? Нет, те дикие обычаи канули в прошлое, и теперь у нее есть цивилизованные уютные уголки: приятная музыка, мягкий свет, алкогольные нимбы, вуали сигаретного дыма, шепот старых девушек…

Он расстался с половиной наличных и уединился с бутылкой в дальнем углу. Он мало что замечал вокруг себя, сосредоточенный на внутренней пульсации. Боль пульсировала, как живое существо, паразит, поселившийся в желудке. Багровый ритм. Шторм в асфальтовом море. Крики глубоководных рыб терзали его слух. Призраки хлестали его по лицу стальными ладонями. Он убегал от собственной тени, удивляясь тому, что она становится все больше и больше, разбухает, ворует его мясо, перекачивает в себя его кровь, засасывает его мысли: он уже видел их — блуждающие огни над трясиной собственного близкого безумия…

Он выпил половину бутылки, но легче не становилось. Только искры мерцали по краям предметов, напоминая о том, что весь этот мир должен сгореть, когда дьявол будет готовить себе жареного феникса.

Изгой опускался на дно. Все более гулкими становились звуки. Кто-то периодически менял воду и рыбок в этом аквариуме. За соседним столиком некоторое время торчал жирный сом. Потом он куда-то пропал. Была парочка золотых рыбок. Была да сплыла. И рак-отшельник приковылял сюда, а затем поволок дальше свою треснутую раковину. Улитки. Улитки оставляли повсюду слизистые следы…

Он выпил больше, чем когда-либо раньше. В баре появилась странная личность — бородатый старик в костюме из огнеупорного материала. Он положил перед изгоем тетрадь, на обложке которой было написано: «Жалобы. Предложения». Человек, которого покинула судьба, раскрыл тетрадь и прочел последнюю запись: «Хочу, чтобы все поскорее кон…». Он послал бородатого старика подальше, и тот удалился, извинившись за причиненное беспокойство.

И вот, после того как ему на глаза в очередной раз навернулись слезы и он смахнул их ладонью, он увидел перед собой женщину: иссиня-черные волосы и взгляд, полный любви.

— Все равно ты будешь моим, — сказала она низким голосом, от которого защемило у него в груди, — это был голос его матери. — Но я согласна подождать.

— Долго?

— Да хоть пятьдесят лет.

— Мне достаточно этой ночи.

— Тогда как там насчет последнего желания?

Он усмехнулся:

— Наверное, самое время прочесть «Книгу мертвых».

— А, брось. Книги — жалкое утешение для тех, кто не умеет ни жить, ни умирать.

— Значит, и для меня тоже.

— Но сейчас ведь тебе не до книг, верно?

Да, она была права. При виде книг он испытывал разочарование, как при разговоре с человеком, от которого ждал гораздо большего, чем тот мог дать.

— Тогда сними с меня эту боль.

— Что ты знаешь о боли, мелкий слизняк! — сказала она презрительно. — Сидишь тут и жалеешь себя, сопливый идиот. Разве тебя сжигали заживо на костре? Или, может быть, ты подыхал с развороченным животом на поле боя? Или тебя поносили ничтожества, когда ты волок свой крест вверх по дороге? А может, ты умирал в затонувшей подводной лодке — так долго, что предпочел перегрызть себе вены?.. Ты даже не попытался убить никого из тварей, уничтоживших тебя.

Что он мог возразить? Ничего. Она была права. Но от этого ему не становилось легче. Его тошнило от отвращения ко всему, ко всем и в первую очередь к себе.

— Я сделаю все, что ты скажешь. — Он не стал говорить о том, какую награду (или подачку?) хотел бы получить за свою верность. И так было ясно. Она видела его насквозь.

— Я единственная, кто знает о боли нечто окончательное, — сказала она, и почему-то в ее устах это не прозвучало самонадеянно. — Ведь я могу прекратить любую боль. Боль — вода жизни. Однажды она перестанет течь…

Он всмотрелся в ее прекрасное лицо и вдруг увидел сквозь кожу обугленный череп. Только на мгновение. В это мгновение он заподозрил, что разговаривает с тенью. Или сочетанием теней. И эти магические глаза — всего лишь игра фонарного света на кристаллах инея, покрывавшего оконное стекло.

— Да-да, меня ведь еще нет здесь, дорогой, — промурлыкала она с придыханием. — Я всегда в будущем. Где-то рядом с напрасно отложенными деньгами, мечтами, раскаянием и любовью. И хорошими манерами. А потом я становлюсь настоящим — и будущее исчезает. Предельно просто…