А. Конан-Дойль Кольцо Тота
Мистер Джон Ванситтарт Смит, член Королевского ученого общества, отличался редкой энергией в достижении намеченной цели, а также ясностью и четкостью мысли. Такие данные бесспорно могли бы выдвинуть его в первые ряды ученых. Но, к сожалению, он иногда оказывался жертвой всеобъемлющего честолюбия, которое побуждало его постигать разные науки, вместо того чтобы сосредоточиться на одной из них. В юности мистер Смит проявлял интерес к зоологии и ботанике, и друзья даже склонны были видеть в нем второго Дарвина. Но когда кафедра была почти в его руках, он вдруг забросил свои исследования и переключил всю энергию на химию. Труд о спектре металлов принес ему звание члена Королевского ученого общества. Но он снова проявил легкомысленное непостоянство в науке, забросил лабораторию и через год вдруг вступил в Общество Востока и напечатал труд о иероглифических и демотических надписях Эль-Каба. Этим он окончательно доказал как многогранность, так и непостоянство своего таланта.
Однако даже самый ветреный человек в конце концов останавливается на чем-либо одном. Так случилось и с Джоном Ванситтартом Смитом. Чем более он углублялся в египтологию, тем более поражался и огромными горизонтами, раскрывающимися перед ним, и чрезвычайным значением этой науки, которая обещала осветить начальные ступени цивилизации и происхождение большинства видов современных искусств и наук. Мистер Смит был так увлечен египтологией, что женился на молодой леди, занимающейся этой наукой и написавшей научный труд о шестой династии. Таким способом мистер Смит обеспечил себе солидные исходные позиции для дальнейших работ и приступил к сбору материалов, которые объединили бы исследования Лепсиуса[1] и Шампольона[2]. Этот большой научный опус потребовал срочных поездок в Лувр для изучения имеющихся там великолепных египетских коллекций. В результате своей последней поездки, которая была предпринята им в середине октября, Джон Ванситтарт Смит оказался вовлеченным в очень странную и примечательную историю.
Поезда запаздывали, канал был бурным, и поэтому ученый прибыл в Париж в несколько одурманенном и беспокойном состоянии. Сняв номер в «Отель де Франс» на улице Лаффит, он бросился на диван, чтобы часа два отдохнуть, но, убедившись, что не в состоянии уснуть, решил, несмотря на усталость, сейчас же пойти в Лувр. День был дождливый и холодный, мистер Смит надел пальто и отправился пешком через Итальянский бульвар по аллее Оперы. В Лувре он чувствовал себя как дома и тут же пошел в отдел рукописей, где хотел навести необходимые справки.
Даже наиболее ярые почитатели Джона Ванситтарта Смита не решились бы утверждать, что он красивый мужчина. Нос его напоминал птичий клюв, а подбородок резко выдавался вперед. Впрочем, эти черты лица соответствовали его энергичному характеру и проницательности ума. Голову мистер Смит держал как-то по-птичьи, а когда в разговоре приводил свои доводы или подавал реплики, делал головой движения, напоминающие птицу, что-то долбящую клювом. Стоя перед витриной с поднятым до самых ушей воротником пальто, он, конечно, имел возможность убедиться по отражению в ней, что его вид довольно необычен. И все-таки его будто ударило током, когда он услышал за спиной громко произнесенную по-английски фразу:
— Посмотри-ка, какой чудной парень!
Ученый обладал изрядным запасом тщеславия, проявлявшегося в подчеркнутом пренебрежении к своей внешности. Он сжал губы и сурово посмотрел на лежащий перед ним свиток папируса. Но сердце его было полно горечи и негодования против отвратительного племени путешествующих бриттов.
— Да, — подтвердил другой, — это действительно замечательный тип.
— Знаешь, — проговорил первый голос, — можно прямо таки подумать, что от постоянного созерцания мумий этот чудак сам наполовину превратился в мумию.
— У него определенно египетский тип лица, — ответил второй.
Джон Ванситтарт Смит резко повернулся, чтобы несколькими едкими замечаниями пристыдить своих бесцеремонных соотечественников, но к собственному удивлению и большому облегчению обнаружил, что оба молодых человека, только что говоривших друг с другом, стоят к нему спиной и разглядывают одного из служителей Лувра, который в этот момент в другом конце зала усердно наводил глянец на какие-то медные предметы.
— Картер уже ждет нас в Пале-Рояле, — сказал один из туристов, взглянув на часы. Оба поспешили к выходу, оставив ученого наедине со своими папирусами.
«Любопытно, что эти болтуны считают египетским типом лица», — подумал Джон Ванситтарт Смит и слегка повернулся, чтобы взглянуть на служителя.
Он вздрогнул, поглядев на него. Это был действительно тип лица, так хорошо знакомый мистеру Смиту благодаря его познаниям в египтологии. Правильные величавые черты, широкий лоб, округленный подбородок и смуглый цвет кожи — все это было копией бесчисленных статуй, мумий и рисунков, которые украшали зал. Не могло быть и речи о простом совпадении. Этот человек безусловно был египтянином. Достаточно взглянуть на угловатость плеч и на его узкие бедра, чтобы убедиться в этом.
Джон Ванситтарт Смит нерешительно направился в тот конец зала, где работал служитель, намереваясь заговорить с ним. Он не умел завязывать разговор. И ему казалось очень трудным найти золотую середину между покровительственным гоном лица, стоящего на более высокой ступени общества, и дружеским тоном заинтересованного собеседника. Когда мистер Смит приблизился к служителю, тот повернулся к нему в профиль, хотя взгляд его все еще был опущен на работу. Джон Ванситтарт Смит был поражен чем-то противоестественным и нечеловеческим в облике служителя. Особенно его поразила кожа лица: на висках и скулах она блестела, как лакированный пергамент. На ней не было даже намека на поры. Было невозможно представить себе хотя бы каплю влаги на этой иссушенной поверхности. Начиная со лба и кончая подбородком, кожа была заштрихована бесчисленным количеством морщин, которые переплетались друг с другом, будто природа в каком-то причудливом настроении хотела показать, какой странный и сложный узор она может создать.
— Где коллекция Мемфиса[3]? — спросил ученый с неловким видом человека, придумывающего вопрос только для того, чтобы начать разговор.
— Там, — сухо ответил служитель, указывая головой в направлении другой части зала.
— Вы египтянин, не правда ли? — спросил мистер Смит.
Служитель поднял голову и обратил свои странные темные глаза на англичанина. Таких глаз мистер Смит еще никогда не видел — прозрачные, с неясным сухим блеском. Глядя в них, он заметил, что в их глубине возникает какое-то чувство, которое все растет, усиливается и, наконец, обнаруживается ясно, — ненависть и отвращение.
— Нет, мсье, я француз.
Служитель резко отвернулся и снова склонился над своей работой. Некоторое время ученый с изумлением глядел на него. Потом устроился в отдаленном углу зала за одной из дверей и стал делать заметки о сведениях, только что почерпнутых им из папирусов. Но его мысли никак не могли войти в привычное русло, они все время возвращались к загадочному служителю музея с лицом сфинкса и пергаментной кожей.
— Где я видел такие глаза? — спрашивал себя Ванситтарт Смит. — В них есть что-то, напоминающее ящерицу… пресмыкающееся, в них будто видна мигательная перепонка змеи, — размышлял он, вспоминая свои работы по зоологии. — Это она придает глазам такой блеск. Но в этих глазах скрывается еще что-то… Сила, мудрость, а также усталость, невероятная усталость и отчаяние, которые невозможно выразить словами. Может быть, все это только плод моего воображения, но я никогда не чувствовал ничего подобного. Черт возьми! Я должен еще раз заглянуть в эти глаза!
Он встал и прошелся по египетским залам, но человек, возбудивший его любопытство, исчез.
Ученый снова уселся в свой уютный уголок и вернулся к работе над заметками. Ему удалось почерпнуть из папирусов все необходимые сведения, оставалось только записать их, пока они были свежи в памяти. Сперва его карандаш быстро бегал по бумаге, но вскоре строчки стали менее ровными, слова менее четкими и, наконец, карандаш упал на пол, а голова ученого тяжело опустилась на грудь. Переутомленный путешествием, он так крепко заснул в своем уголке за дверью, что ни говор туристов, ни шум шагов сторожей, ни даже громкий хриплый звонок, возвещающий закрытие музея, не могли его разбудить.
Сумерки сменились ночным мраком. Шум с улицы Тиволи, сперва усилившийся, затем затих, далекие колокола Нотр-Дам пробили полночь, а темная одинокая фигура ученого все еще сидела в тени. Только около часу ночи от внезапного удушья и глубокого вздоха Ванситтарт Смит пришел в себя. Сперва у него мелькнула мысль, что он заснул дома в своем рабочем кресле. Лунный свет проникал через незанавешенное окно. Взгляд ученого упал на мумии, пробежал по бесконечным рядам витрин. Только тогда он понял, где он и как сюда попал. Ванситтарт Смит отнюдь не был нервным человеком. В его сердце жила любовь к неизведанному, любовь, свойственная людям его расы. Вытянув онемевшие руки и ноги, он посмотрел на часы и усмехнулся, разглядев стрелки на циферблате. Этот эпизод можно будет изложить в форме забавного анекдота в очередной статье, чтобы внести некоторое разнообразие в серьезный научный материал.