Пол Макоули Наследство
Сомнений не было: он заблудился.
Роберт Толли резким движением сложил карту и выбрался из арендованного «фольксвагена» — нелегкая задача, ибо он был высоким мужчиной, начинающим полнеть, а сидения в «фольксвагене» низковаты, — чтобы получше бросить взгляд на окружающее. Он остановил машину на пятачке перед воротами в живой изгороди, чтобы не блокировать узкую, никак не отмеченную на карте дорогу. Теперь он закурил сигарету и облокотился на старомодную приступку через изгородь, глядя на кочковатый луг, и раздумывая, не надо ли просто бросить поиски и вернуться в Оксфорд.
Редкий дождь висел в воздухе, того сорта, что чуть тяжеловат, чтобы называется туманом, англичане называют его моросью. Чудно́е название, как если называть лифт подъемником, осень листопадом, или жарко-красный «фольксваген» называть Гольф, а не Рэббит. Похоже, конечно, но не то. Как и эти поля, ярко-зеленые в начале декабря, все-таки слегка отличаются от нью-хэмпширских пастбищ его детства.
Толли почти забрался обратно в машину, когда увидел две фигуры, покинувшие полог деревьев на дальнем конце поля и пошедшие поперек. Собачий лай разнесся над травой, звонко звучащий в сыром воздухе, и животное, черно-белый колли, достиг его прежде хозяев, извиваясь и пританцовывая с лаем перед воротами. Толли неуверенно отшатнулся назад и пробормотал: «Хороший мальчик, хороший мальчик», боясь, что он сможет перепрыгнуть изгородь и разорвать его новую куртку от «Берберри», а то и похуже.
Один из шагающих, мужчина, взобрался на приступок и прикрикнул на пса.
— Не тряситесь, — сказал он. В голосу чувствовался густой северный выговор. — Он не кусается.
— Может, вы мне поможете, — сказал Толли. — Боюсь, я немного заблудился.
— Спрашивайте.
Это был жилистый человек около шестидесяти лет, кепи в клеточку низко надвинуто на упругие седые волосы, дорогая камера висит на плече норфолкской куртки. Он повернулся и подал жене руку, пока она перебиралась через приступку — по крайней мере Толли предположил, что это его жена, невысокая женщина несколькими годами моложе, чем ее муж, примерно возраста Толли. Ее блестящие черные волосы были завязаны назад девчачьим конским хвостиком, шелковый шарфик выбивался над верхней пуговицей ее пальто с моховым воротником, придавая ей экзотический, цыганский вид. Она подняла руку к горлу и сказала:
— Вы американец, не так ли? У нас там сын в Бостоне.
— Гарвардский университет, — добавил муж.
Толли сказал:
— Я ищу место под названием Стипл-Хейстон. Вы его не знаете?
Они явно знали, обменявшись взглядами. Муж сказал:
— Вы, должно быть, проехали поворот. Он примерно с милю назад, грунтовая дорога и она не обозначена. Больше здесь ничего нет.
— Я так понимаю, что там развалины. Старое поместье. Я приехал его посмотреть, мои родственники со стороны отца жили там. Толли — это имя вам что-то говорит?
Они опять переглянулись. Мужчина сказал:
— Там еще кое-что сохранилось от старого поместья. Вы один приехали?
Толли объяснил, что он в разводе, а детей нет.
— Думаю, можно сказать, что я последний в роду, — сказал он, и увидел, что женщина снова притронулась к шее. — Я сейчас в творческом отпуске, — добавил он, — просто путешествую.
— О, вы, должно быть, тоже университетский, — сказала женщина. — Наш сын профессор биологии.
— Моя область — история. Специальность — итальянский Ренессанс.
— Наверное, это трудно, вы сам в Америке, а Италия…
— Ну, в UCLA изобилие документов, а в музее Гетти еще больше. — Толли улыбнулся: — Боюсь, мы скупили прорву вашего прошлого. Думаю, потому, что у нас не так уж много своего.
— Скажу вот что, — сказал мужчина. — Когда закончите в Стипл-Хейстоне, возвращайтесь и выпейте с нами чаю.
— Что ж, это очень любезно с вашей стороны.
— Никаких хлопот. Мы живем в Южном Хейстоне, всего две мили дальше по этой дороге. «Глеб-Коттедж», двумя домами дальше паба. Вы не пропустите. Приходите и повидайте нас, когда закончите в Стипл-Хейстоне, а мы расскажем вам о нем.
— Вы интересуетесь местной историей?
Женщина неожиданно сказала:
— Это ужасно печальное место, профессор Толли, ужасно печальное. Печальнее места я не знаю.
— Она думает, что очень чувствительна, наша Марджори, — сказал ее муж с улыбкой, которая показывала, что подобной чепухе он определенно не верит.
— Но это достаточно верно, — гордо заявила женщина. — Седьмая дочь седьмой дочери.
— Что ж, — с улыбкой сказал Толли. Это, конечно, явный пример знаменитой английской эксцентричности. — Очень любезно с вашей стороны пригласить меня домой. Но я не расслышал вашего имени.
— Бомонт, Грегори и Марджори. — Мужчина протянул руку, и Толли пожал ее. — Вам лучше ехать, — сказал ему Джеральд Бомонт.
— Здесь не слишком доброе место, чтобы оставаться после заката, — добавила его жена.
Они следили, как Толли поудобнее устроился в своем арендованном «фольксвагене» и неуклюже развернулся на узкой дороге, разок даже заглохнув прежде чем поехать, потому что не привык пользоваться рычагом скоростей. Пара и пес уменьшались в перспективе изгородей в зеркале заднего вида. «Не слишком доброе место, чтобы оставаться после заката», сказал себе Толли, улыбаясь: предрассудкам и религии нет места в его разуме. Кроме всего прочего, он написал свою тезисную работу, а впоследствии опубликовал книгу (которая принесла ему постоянное место в университете) о влиянии ренессансного философа Пьетро Помпонацци, который верил, что все феномены должны быть приписаны естественным причинам, не допуская никаких чудес, демонов или ангелов. Конечно, Помпонацци не осмелился сделать следующий логический шаг, который устранил бы самого Бога, но Толли казалось, что ныне свет науки проник в каждый уголок Вселенной, вплоть до жужжащих микроволночек фундаментальных частиц, без малейшего свидетельства существования эпикурейского Создателя, присматривающего за всем. А что касается духов… что ж, пусть Стивен Спилберг делает себе миллионы на фильмах о них, но их реальность на этом и кончается.
Толли нашел развилку, повернул машину, у которой пожаловались рессоры, и поехал по грубой грунтовой дороге, которая закончилась пустошью с высокой травой и деревьями на одной стороне и нестриженой изгородью на другой. Толли выключил мотор и выбрался. Он слышал воду, текущую где-то в отдалении, и одинокий зимний звук грачей, хрипло каркающих на голых полях. Двигатель машины, остывая, тихо потрескивал позади.
В изгороди были ворота, покосившиеся в столбах и закрытые колечком оранжевой бечевки. С ощущением, что он что-то нарушает, Толли поднял кольцо и прошел. За воротами расстилался широкий кочковатый луг, слева ограниченный рощей голых деревьев, справа снижаясь к реке, очевидно, Червеллу. Далее за рекой была насыпь и, пока Толли осматривался, из туманной дали выкатил поезд и прошел мимо с огнями пассажирских вагонов, словно цепочкой желтых бусин, грохот движения потащился вслед поезду в сторону Бирмингема.
Толли глубже опустил подбородок в ворот своей «берберри» и пошел по траве. Когда-то здесь проходила узкая дорога, продолжение грунтовки, но теперь она заросла. По обе стороны бугорки отмечали места, где когда-то стояли дома и коттеджи. Теперь не были видно ни единого камня.
Он пошел в сторону рощи и, проходя мимо первой группы деревьев, понял, что находится посреди развалин поместья, которым когда-то владела его семья. Забавно, что осознание этого не задело в нем никаких струн.
Наверное, потому, что здесь мало что осталось. Тянулся низкий пригорок, узкий и длинный — все, что сохранилось от стены; раскинулась громадная куща шиповника, которая когда-то могла быть розарием. За деревьями находилась единственная еще стоявшая часть дома — зазубренные плечи стены по обе стороны от большой каминной трубы и кучка восьмиугольных дымовых труб, должно быть, еще елизаветинских. Здесь и там валялись кучи каменных блоков, покрытых плющом и травой, — больше ничего.
В сомнительном свете Толли сделал несколько фотографий своим карманным «Олимпусом»; только когда он закончил снимать, он обратил внимание на здание, стоящее в нескольких сотнях ярдах за руинами, небольшую неприметную церквушку с низкой квадратной башенкой. Живая ограда вокруг примыкавшего кладбища совсем разрослась, длинные плети шиповника торчали из нее, словно непричесанные волосы, а могильные плиты стояли по пояс в траве, очевидно не стриженной с весны. Однако, гравийная дорожка была свободна от сорняков, а разбитое на одном из витражных окон стекло, размером в ладонь, было заделано фанерой — очевидно, за церковью еще присматривали, хотя паства давно покинула ее или давно лежала под высокой травой. Толли постоял у хлипкой калитки, потом повернул прочь. Становилось темно, солнце пятном в низких тучах стало над холодными полями; слишком темно, сказал он себе, чтобы осматривать надгробья, чтобы искать в церкви реликты своей семьи. Он вернется сюда завтра.