Следующие десять-пятнадцать минут пролетели для меня незаметно. Говорливая рация на разные голоса озвучивала все переговоры, ведущиеся на территории парка, и это было не менее интересно, чем популярная программа «Радионяня» в наши с ней лучшие годы.
Лирическое отступление. Десять минут из жизни парка в радиоэфире
Приятный женский голос, бодро:
— Штаб — парку. Никто детей не терял? У нас тут два бесхозных ребенка, мальчик и… еще мальчик!
Озабоченный женский голос:
— Штаб, это касса. У нас заканчиваются билеты.
Встревоженный девичий голос:
— Внимание, говорит батут. У нас потекла крыша и срочно нужна тряпочка.
Вальяжный баритон, игриво:
— Креатив вызывает Дьявола!
В эфире кашель, озадаченное сопение, испуганный возглас «О боже!» и затихающим эхом чье-то «Свят, свят, свят!».
Затем сквозь шумы отважно пробивается Озабоченный Голос:
— Черт, дьявол, повторяю, у нас билеты заканчиваются! Штаб, что делать?
Приятный Женский Голос, бодряще:
— Просите — и дадут вам! Маркетинг, давайте еще билеты, я знаю, у вас есть.
— А что маркетинг? — ворчливый тенор. — Чуть что, сразу маркетинг, маркетинг…
— Внимание! Говорит и показывает батут! Тьфу, просто говорит. У нас тут…
— У нас тут объявилась ничейная девочка! Штаб, это Парк! Скажите, никто не ищет…
— …Тряпочку?
— Кхе, кхе, я извиняюсь, — деликатный мужской голос. — Это, простите, Дьявол. Меня вызывали?
— Дьявол! — дружно орут сразу несколько голосов.
— Тряпочку! — перекрывает их Голос Батута.
Помехи в эфире. Затем сквозь шумы пробивается Бодрый Женский Голос:
— Всем, всем, всем! Дети уже не нужны. Повторяю: отбой по детям!
Вальяжный Баритон, ехидно, реплика в сторону:
— А ведь дети — наше все…
— Все! — горячо соглашается с ним Встревоженный Девичий Голос. — Все, амба, мы уже тонем! И тряпочка нас не спасет!
Фоново звучит нестройное хоровое пение: «Врагу не сдае-о-отся наш гордый батут…»
В эфире треск и шорохи, подозрительно похожие на веселое хрюканье. Затем сквозь шумы прорывается мужественный бас:
— Батут, это Тряпочка! Держитесь, я иду!
— Курс зюйд-зюйд-вест, если что, — любезно подсказывает голос Дьявола. — А меня-то зачем вызывали? Креатив, а, Креатив, ты где?
— Где же ты, Тряпочка?! — это снова Неукротимый Батут.
— Изыди из эфира, Дьявол! — раздраженно командует Штаб. — Батут, закрыть кингстоны, к вам уже идут! Маркетинг, якорь вам в глотку, где билеты?!
— Нам нужны билеты! Дайте нам билеты! Билеты или смерть! — скандирует Касса.
Штаб, с шипением:
— Маркетинг, кому с-с-сказано, поднес-с-сите в кассссссу патроны, тьфу, билеты!
— А что маркетинг? Чуть что…
Помехи в эфире.
Бодрый Голос Штаба, как ни в чем не бывало:
— Кто помнит, где у нас волк из «Ну, погоди!»?
В эфире мощные аккорды, живо напоминающие творчество группы «Раммштайн».
— Ого, — почтительно молвит Батут. — Ой, это я не вам, это к нам Тряпочка пришла.
Штаб, с подозрением:
— Кто знает, куда делось покрывало с фигуры фотографа?
Батут испуганно ойкает и отключается.
Креатив деловитой скороговоркой объявляет:
— Внимание, ветер перемен заканчивается, скоро прилетит Мэри Поппинс, будьте готовы.
Дьявол, коварно:
— Всегда готовы! А мне-то куда?
— Въ адъ! — выразительно артикулирует непонятно кто.
Штаб, устало:
— У-мо-ля-ю, не засоряйте эфир…
Касса на полуслове обрывает задорное пение: «Ты сегодня мне принес не букет из алых роз, не тюльпаны и не лилии! Протянул мне робко ты наконец-то билеты́…»
— А они такие мии-и-илые! — под плеск волны допевает Неукротимый Батут.
Демонически хохочет Маркетинг.
Помехи в эфире.
Я слушала это радиошоу с открытым ртом и прозревала: вот где настоящая жизнь! Вот где действительно нескучно! О, кажется, я нашла свое место в жизни, спасибо Марусе Сараховой с ее интригами! Русляндия, ты дивный мир моей мечты!
Скрип крыльца предупредил меня о чьем-то прибытии. Я понадеялась, что это Дьявол: мне хотелось посмотреть на эту демоническую личность с приятным голосом.
Меня всегда тянуло к темной стороне силы, но многолетняя связь с сотрудником органов охраны правопорядка обеспечила мое затяжное пребывание на стороне добра. Тем более грех не воспользоваться случаем ухватить чертовщинки, пока ангел в майорских погонах Денис Кулебякин повышает свою квалификацию на столичных курсах.
Но в офис решительным шагом с односторонним подскоком ворвался не черт-дьявол, а дюжий дед иноземной внешности. Крупными чертами длинной породистой физиономии он походил на лошадь, каковое сходство усиливало фырканье — такое мощное, что трепетал галстук-бабочка.
«Пожалуй, это у нас старая фламандская», — услужливо подсказал мой внутренний голос, ревизовав наши общие знания о породах лошадей-тяжеловозов.
Могучий хромоногий старец выглядел на редкость колоритно. Бабочка у него была красная в белый горох, рубашка зеленая, пиджак коричневый, штаны синие, а башмаки на ногах вообще разного цвета: белый и серый! Носки я не разглядела.
— Один белый, другой серый, гуси мои, гуси, — пробормотала я, автоматически пытаясь нейтрализовать шокирующее действие заморской экзотики глоточком чисто русского фольклора.
— Га! — как бы именно к вопросу о гусях шумно выдохнул яркий дед и широко улыбнулся, продемонстрировав превосходные вставные зубы. — Гуе моргэн!
Тут я было подумала, что в банде амстердамских наймитов есть еще некто Морган, которого мне только что крайне нелестно охарактеризовали, но старец повторил, как он думал, по-русски:
— Доброе утро!
У него это прозвучало как «дхобхрхутхрррр».
С таким звуком мог бы высморкаться простуженный слон.
Я заподозрила, что голландский — не самый благозвучный язык на планете, но дипломатично оставила свое предположение при себе.
— Доброе утро!
Я выступила навстречу деду, целеустремленно хромающему ко мне с протянутой рукой, и энергично пожала мясистую ладонь:
— Я Мария Владимировна Сарахова, ваш, так сказать, рекламный ревизор.
— Том Шваркенштафф, — дедусь потыкал пальцем в пуговку зеленой рубашки.
Он здорово сократил свое непроизносимое имя — я оценила этот благородный жест и тоже решила быть проще:
— Маруся.
— Мхахрхусь! — прохрипел дедусь.
— Тогда Маша.
— Мхашш!
— Отлично, пусть будет Маш.
«Уралмаш», — съехидничал мой внутренний голос.
Но я не обиделась — мне-то что? Пусть на это Сарахова обижается. Я вообще-то Индия.
Могучий старец улыбнулся, крепко взял меня за руку и удивительно быстро — так, что на крутых поворотах в коридорах офисной избы я чуть не стукалась о бревенчатые стены, — переместил из приемной с безголовым медведем в укромную келью с огромной кипой бумаг на столе.
— Это все мне?! — Я мысленно послала проклятье Сараховой.
Увы, отступать было поздно. Я поблагодарила деда Тома печальной улыбкой и засучила рукава.
Мы, Кузнецовы, не привыкли пасовать перед трудностями! Груда бумаг на столе напоминала баррикаду, но это только укрепило мой боевой дух.
Тэк-с. С чего начнем?
«Тут слишком много всего, — решил мой внутренний голос. — Надо разделить большую кучу на несколько маленьких, тогда сразу будет видно, что ты хорошо поработала».
Я кивнула: прекрасная мысль! А по какому принципу сортировать бумаги? Я внимательно осмотрела макулатурные завалы и решила для начала сформировать из них три кучи: одну — из пухлых папок, вторую — из переплетенных и посаженных на пружинки распечаток, а третью — из растрепанных бумаг на скрепочках.
На сортировку ушло почти два часа. Я вспотела, запылилась, расчихалась, зато какой эффектный вид приобрел мой стол!
Образовавшиеся стопки бумаг я выстроила по ранжиру, как солдат на плацу: от большей к меньшей. Идеально выровняла шеренгу и, уже откровенно эстетствуя, снесла и снова возвела небоскреб из папок, сложив их радужной башней с плавным переходом из одного цвета в другой.
Я, правда, ни одну из этих папок не открыла, но этим вполне можно было заняться в следующий раз. На мой взгляд, я уже неплохо поработала для первого дня.
Промокнув лоб рукавом, я отошла к двери, прищурилась и с порога любовалась идеальным радужным градиентом башни номер три, когда в моем кармане ожил мобильник.
— Привет, Кузнецова, быстро дай мне рифму к слову «фазан»! — потребовала Алка.
— Розан, — предложила я.
— Ха! Много вас тут таких с розаном! — пренебрежительно фыркнула подружка. — Дай что-то пооригинальнее!
— Рамзан.
— Э? Нет, давай без политики.
— Тогда пейзан.
— Чего?
— Вот именно что «кого, чего?». Слово «пейзане», они же французские крестьяне, в родительном падеже — пейзан!