Поэтому Катрин сильно удивилась, когда получила от прабабушки несколько дней назад, совсем незадолго до ее смерти, плотный пакет. В нем оказалась толстая пачка писем, перевязанная лентой, и тонкий дневник, который прабабушка перестала писать уже во Франции, словно ее жизнь закончилась там, в Крыму, когда она села на пароход, покидая Россию. По сути, так и было, поняла Катрин, прочитав и дневник, и каждую строчку из писем, что писала своему мужу прабабушка и оставляла у себя неотправленными. Прабабушка прожила здесь жизнь, вырастила детей, а потом и внуков, правнуков, подняла род. Но не жила здесь, оставив свое сердце в России, где пропал ее муж в 20-е годы этого столетия, пытаясь собрать осколки разбитой империи...
«Ты упертая, как я, Катенька», – писала прабабушка в записке к ней. «Ты и только ты поможешь мне встретить его в той самой шляпке, что отдал Володенька тогда мне на пристани». Катрин помнила этот момент из дневника: прадедушка сунул причитающей тихо жене маленькую шляпную коробку в руки, заставив умолкнуть от неожиданности.
– Это тебе, моя дорогая, – прошептал он. – Не спрашивай, где сумел приобрести, сам толком не смогу объяснить. Ты знай, Катенька, что настанет день, и мы снова будем вместе. И когда ты наденешь эту шляпку, и мы пойдем рука об руку на прогулку, как раньше, в имении, помнишь? Ты верь, Катенька! Верь и жди, моя хорошая, моя любимая Катенька!
Короткий поцелуй в губы, и прадедушка навсегда ушел из жизни жены и маленькой дочери, никогда не увидев сына. А его Катенька верила и ждала, бережно храня эту шляпку, не продала ее даже в те дни, когда приходилось совсем туго ее маленькой семье на новом месте – в небольшом городке близ Парижа. И никому и никогда она не открыла той боли, что терзала ее сердце, выплескивая ту в эти письма к мужу, скрывшегося когда-то из вида на пристани среди провожающих.
– Передай шляпку работникам, – прошептала Катрин двоюродная бабушка, плача над этими письмами, впервые там открыто сталкиваясь с горем матери, которое она так отменно прятала от всех.
– О, в шляпке! Покойница в шляпке! – некрасиво шептались за спинами семьи Роефф на похоронах местные кумушки, и им отвечали другие. – Она же русская! А они – сумасбороды!
Да, поднимала высоко подбородок Катрин, русские! Я – русская! Впервые произнося с гордостью за свое происхождение, не со стыдом или раздражением, как прежде.
А потом ночью, во сне Катрин увидела прабабушку, не седую и морщинистую лицом, какой ее знала Катрин, а темноволосой красавицей, которой смотрела с фотографии на каминной полке. В той самой шляпке белого цвета, с цветком из бисера на ленте, с пышным плюмажем из перьев марабу. Она шла по дорожке цветущего сада, под руку с высоким мужчиной в кителе с позолотой погон на плечах. Ее прадедушка, узнала Катрин того по фотографии. Статный, широкоплечий, с благородными чертами лица и тонкими усиками над губой.
Не только прабабушка ждала его, но и он ждал свою Катеньку столько лет, прогуливаясь один под сенью этих ветвей, высматривая белую шляпку на хорошенькой головке его жены, боясь пропустить, не разглядеть плюмаж из перьев... Его хорошую, его горячо любимую Катеньку, в дивные глаза которой он ныне будет глядеть целую вечность, как и пожелал когда-то с последним вздохом, глядя в темное небо под Харьковом в далеком 1919 году...
Прадедушка поклонился Катрин вежливо, с благодарностью, и она улыбнулась. Наутро она не будет помнить об этом сне совсем, словно и не было его. Но заберет с собой с каминной полки фотографию молодой пары, чтобы сохранить ее для своих правнуков. Как и историю этой любви. Историю этой шляпки...
Жемчужина коллекции
Автор: codeburger
Новоявленный внук сидел напротив за журнальным столиком и, нескрываясь, разглядывал ее, прихлебывая зеленый чай из прозрачной фарфоровой чашки. Наверное, головной убор выглядит странно: опущенные поля, к затылку сходящие на нет, а вместо тульи косынка из змеиной кожи. И прилегающие к лицу очки вроде тех, что для подводного плавания, но более плоские, темные и перфорированные, тоже смотрятся непривычно. Вольно ж ему было нагрянуть без предупреждения в такой неудачный день. День зова.
– К сожалению, не имел чести познакомиться с Вами при жизни деда...
– Конечно же, за пять лет трудно улучить часок, чтобы навестить немощного.
– Помилуйте, я действительно виноват. Но когда у деда диагностировали неоперабельный рак и отвели ему месяц активной жизни, он простился со всеми родными и отправился, по его определению, в "последнюю безвозвратную экспедицию". А я подписал контракт на многолетнюю работу в местах очень отдаленных и труднодоступных. Разумеется, мать держала меня в курсе по мере возможности, но вырваться я никак не мог.
– Понимаю. Зато Вам повезло вернуться как раз к сваре по поводу наследства, затеянной Вашей матерью.
– Пожалуйста, не будем ссориться, я поговорю с ней. А где вы повстречались с дедом?
– На Острове Слепых.
– Простите?
– Моей семье принадлежит небольшой остров, там много лет функционирует санаторий для слепых, обеспечивающий им полную безопасность, комфорт и уединение при желании. Свободных мест практически не бывает. Мы с мужем гостили там ежегодно.
– И чем же умирающий слепой старик увлек Вас?
– Он сумел меня развеселить и предложил показать мир, если я соглашусь послужить ему глазами.
Серый истощенный мужчина с белыми волосами, по уговору оставленный лодочником на пристани, когда услышал ее шаги, начал бормотать, используя слова из многих языков: "ископай яму на месте и вложи в ню главу свою, да ее не вижу и не умру, и прииду и лягу с тобою". "В тебе уже почти все умерло, старый волхв, – рассмеялась она в ответ, – что толку мне ложиться с тобой. Придумай что-нибудь получше." И он придумал.
– По словам матери, после женитьбы дед утратил интерес к своей коллекции. Раздавал экспонаты направо и налево, словно обнаружил нечто гораздо более ценное или сошел с ума.
– Ах, нет. На моей памяти он только коллекцией и занимался. За пять лет совместной жизни, мы объехали множество мест, я помогла Вашему деду полностью каталогизировать его собрание и распределить его по музеям, научные сотрудники которых прониклись идеями, изложенными в его последних публикациях. Он много и продуктивно работал и, поверьте, был счастлив. Вам с матерью не удастся доказать его неадекватность.
– К чему эти циничные нападки? Вы так молоды, наверное, младше меня. Кстати, а что с Вашими глазами? Позвольте?
Руки с двух сторон уверенно потянулись к ее очкам. Волосы-змеи рефлекторным броском блокировали запястья. Укус. Еще. И еще укус. Гость обмяк в кресле, силясь вздохнуть. В глазах билась паника. В разошедшемся вороте рубашки показался кругляшок амулета-змеевика с надписью по краю.
"Заклинаю тебя, матица, изначала сотворившим небо и землю и все, что на ней, – вернись на место и не уклоняйся ни в правый бок, ни в левый, и не кусай в сердце, как собака. Аллилуйя, аминь!"
Она хмыкнула – день с утра не задался – поймала прядь с левого виска и поднесла к налившейся смертным потом ямке у основания шеи. Укус. Удивительно, в солоноватой кровяной сыти чувствовался привкус янтаря. И моря.
– Дыши неглубоко.
– М-медуза Горгона-а-а?!
– Не глупи. В школе же учили, что Медузу убил Персей. Ее кожу натянула на свой щит Афина, а сверху повесила голову – получился горгонион. Афина не знала поражений. А деву Горгонию обезглавил Александр Великий: хранил ее голову в сосуде и всех побеждал. – Она хихикнула, – забавно, что ты тоже Александр. Давай считать, что я просто чудовище от слова "чудо". – Она наполнила чашку гостя. – Выпей.
Гулкими глотками мужчина выпил.
– К-кто ты?
– Вдова твоего дедушки, получается, твоя бабка. Евдокия Ильинична. Дуся, если хочешь. Пожалуй, тебе пора идти, отдохнуть. Буде появятся какие вопросы о деде, непременно отвечу.
Внучок покорно поставил чашку, поднялся с кресла и потопал в прихожую. Проходя мимо начищенного посеребренного плоского щита, заменявшего зеркало, внезапно замер и обернулся:
– Позволь взглянуть на тебя.
Смелость невозможно не уважить. Она поднялась и подошла к серебряной глади. Александр, оказавшийся сзади, потянул за косынку и оставил ее простоволосой. Потом пошарил между волнующимися прядями и расстегнул обе кнопки, удерживающие крепление очков. Она выпрямилась, а мужчина смотрел, не отрываясь, на отражение через ее плечо, не шарахаясь колышущихся змей.
– Как твое имя?
– Иди-ка ты спать, сердешный.
Она сняла со стены легкую венецианскую полумаску с марлей в глазницах, приложила к лицу, повернулась к гостю и мягко подтолкнула его к входной двери.