Мы получили много подарков. Конечно, большинство из них получила моя жена. Один из них поразил меня своей неуместностью: это были сигара и пепельница, дубовая с серебром, с прекрасно выгравированной её монограммой. Это был подарок её приятельницы, у которой она гостила в то время, когда застрелила оленя с ветвистыми рогами. Эти рога, оправленные в серебро, назначались для украшения прихожей в нашем новом доме. Когда мы ехали с нашего свадебного пира и старались защититься от потоков риса, которым по обычаю осыпали нас наши чересчур усердные благожелатели сквозь окна кареты, я шутливо заметил:
– Странный подарок ты получила, милая, от миссис Стерлинг из Глин-Руэча, – она, вероятно, назначала его мне!
– Какой? – спросила отрывисто Гонория. (Она никогда не тратила много слов.)
– Сигару и пепельницу, – отвечал я.
– Странный? – и новая подруга моих радостей и горя повернулась ко мне с блестящей улыбкой в прекрасных глазах. – Ничуть не странный. Она знает, что я курю.
Курит! Слабый шёпот, скорее вздох изумления вырвался у меня, и я откинулся на спинку кареты.
– Куришь? Ты куришь, Гонория? Ты… ты…
Она громко засмеялась.
– Курю ли я? Конечно! Как ты, глупый, не знал этого? Разве ты не чувствовал запаха моего табака? Настоящий турецкий. Взгляни.
Она вынула из кармана настоящий мужской кожаный порт-табак, отделанный серебром, полный табака тончайшей крошки, так называемый «золотой волос», особенно ценимый знатоками; там же лежал запас рисовой бумаги для кручения папирос. Она очень искусно свернула одну и подала мне.
– Хочешь попробовать? – спросила она беспечно.
Я отрицательно покачал головой. Она положила папиросу в табачницу и опять засмеялась.
– Это очень нелюбезно, – сказала она. – Очень! Ты отказываешься от первой папиросы, которую сделала для тебя твоя жена!
Этот упрёк больно задел меня.
– Я возьму её, Гонория, – пробормотал я нервно, – но, милая моя, дорогая, я бы не хотел, чтобы ты курила!
– В самом деле? – она посмотрела на меня с полной беспечностью. – Жаль! Но делать нечего. Ведь и ты куришь – я видела.
– Да, я курю. Но я мужчина, а…
– А я женщина! – договорила Гонория спокойно. – И мы двое стали теперь одно. Я имею такое же право курить, как и ты, друг мой, так как мы с тобой нераздельны; и мы вместе будем наслаждаться сигарой после обеда.
– Сигарой!
– Да; или папиросой, как хочешь. Для меня решительно всё равно. Я привыкла и к тому и к другому.
Я сидел молча и не мог прийти в себя. Я посмотрел внимательно на мою жену и внезапно заметил какую-то мужественную, сдержанную решительность в её лице, которая изумила меня, – этот резко очерченный подбородок, которого я прежде не замечал. Смутное чувство тревоги пробежало по мне, как холодная дрожь. Неужели я ошибся в выборе жены? Не будет ли это прекрасное крупное существо, эта роскошно развитая женщина с богатырским здоровьем тяготить меня? Я старался избавиться от тревожившей меня мысли. Я всегда смеялся над слабовольными мужьями, которые позволяли жёнам командовать собою. Не суждено ли и мне изображать такую же смешную фигуру? Не будет ли и мной руководить железный жезл женщины? Нет, никогда, никогда! Я буду возмущаться, буду протестовать! А пока ведь мы только что обвенчались, и я не осмеливался высказать моих мыслей!
Глава 2
В этот вечер – первый после нашей свадьбы – я был свидетелем странного и замечательного зрелища. Это было после обеда в нашей собственной гостиной (мы заняли несколько комнат в прекрасном отеле на берегу моря, где намеревались провести медовый месяц). Жена моя вышла из комнаты, сказав, что вернётся через несколько минут. Я придвинул кресло к окну и смотрел на море. Немного погодя, я поискал в кармане и достал портсигар. Я любовно смотрел на него, но противился искушению закурить. Я решил не подавать примера Гонории. Если она подвержена такому неженственному пороку, то моя обязанность как мужа была воздерживать её от этого. Некоторые читатели могут спросить: «Если вам не было неприятно, что она ходит с ружьём, то вы должны были ожидать, что она усвоила себе и другие мужские привычки». Позвольте мне объясниться. Мне была неприятна её ружейная охота, очень неприятна; но я всегда был старосветским человеком со старосветскими взглядами (я стараюсь постепенно отделаться от них); одним из них было глубокое уважение и рыцарское почтение к дамам, принадлежащим к английской аристократии. Для меня они представлялись высшим олицетворением всего благородного и возвышенного в женщине, и я полагал, что то, что они делают, должно быть правильно и не только правильно, но и вполне благовоспитанно, так как их обязанностью и преимуществом было служить образцом наилучшего поведения для всех остальных женщин. Когда Гонория была еще мисс Маггс и стала заниматься охотой, она следовала примеру (как я читал об этом в модных журналах) трёх самых высокопоставленных титулованных женщин страны. Кроме того, я думал, что это была просто фантазия пылкой девушки, которая хотела показать, что при случае она может стрелять так же хорошо, как мужчина. Я был уверен, что когда мисс Маггс станет миссис Гетвелл-Трибкин (Вильям Гетвелл-Трибкин – это моё имя), она, выражаясь поэтически, заменит ружьё иглой и ягдташ домашним бельём. Таково было моё ограниченное представление о женском уме и характере. Теперь я знаю гораздо больше! И с тех пор как я убедился, что высшие дамы королевства курят и стреляют, я не скажу, что я о них думаю! Тем же, кто интересуется моим мнением по этому поводу, я могу сообщить, что теперь я больше не имею старосветского пристрастия к таким аристократкам. Пусть их делают что хотят, пусть спускаются до какого угодно уровня, только Боже избави считать их за образец английских жён и матерей. Некоторые лица, которые в последнее время выражали свои мнения в обширных столбцах «Дейли Телеграф» (честь и слава этой почтенной газете, которая доставляет возможность этим овечьим душам бесплатно пастись на её пажитях), утверждали, что курение для женщин есть безвредное и невинное удовольствие, которое ведёт к приятному товарищескому сближению между обоими полами. Всё, что я могу сказать, – это пусть попробуют эти непрошенные адвокаты жениться на неисправимой курильщице. Тогда они лучше будут знать!
Вечер после свадьбы – вовсе не такое время, чтобы ссориться, и я не мог ссориться с Гонорией, когда она представила мне удивительное зрелище, о котором упомянуто в начале главы. Она вернулась в гостиную со своим весёлым громким смехом, говоря:
– Теперь мне удобно! Есть для меня кресло? Хорошо! Подвинь его в этот угол и будем как добрые товарищи!
Я смотрел на неё, когда она говорила, и не мог вымолвить ни слова. Мне казалось, что я чувствую, как волосы поднимаются у меня на голове от изумления и ужаса. На что была похожа моя Гонория, моя жена, которую я только что видел в образе лёгкого видения в белом шёлке и кружевах с ветками флёрдоранжа? На мужчину! Да, хотя она была в юбке, но она была похожа на мужчину! Вместо красивого дорожного платья на ней была узкая коричневая шерстяная рубашка мужского покроя и жилетка, напоминавшая скачки, из грубой фланели с крупными лошадиными подковами на синем фоне. На голове у неё была красная феска с длинной кистью, которая спускалась на левое плечо. Она села и смотрела на меня так спокойно, как будто её костюм был самой обыкновенной вещью. Я ничего не говорил. Я думаю, она и не ожидала, что я скажу что-нибудь. Она взглянула на море, сиявшее пурпуром при вечернем освещении, и быстро проговорила:
– Скучный вид, не правда ли? Не достаёт нескольких яхт. Подумай, я не каталась на яхте в нынешнем году! Все мои мальчики вместо этого уехали в Ирландию.
– Какие «мальчики»? – слабо пробормотал я, продолжая смотреть на неё удивлёнными глазами. Она сама была так похожа на мальчика.
– Какие мальчики? Боже мой, Вилли, если бы перечислять всех по именам, это было бы нечто вроде списка приезжих в гостинице. Я говорю: мои мальчики – все молодые люди, которые обыкновенно брали меня везде с собой.
У меня явилась решительность.
– Я надеюсь, они не будут брать тебя с собой теперь, – сказал я с выражением, как мне казалось, строгости, смягчённой нежностью. – Теперь ты замужняя женщина, и я буду гордиться преимуществом вывозить тебя, так что мы можем обойтись и без мальчиков.
– О, разумеется, если ты хочешь, – возразила она с улыбкой, – только я думаю, что тебе это скоро надоест. Мы не можем вечно охотиться попарно. Должны по временам расходиться по разным дорогам. Ты до смерти соскучишься, оставаясь со мной неразлучно во все сезоны.
– Никогда, Гонория! – сказал я с твёрдостью. – Я буду вполне счастлив иметь тебя постоянно около себя; буду вполне доволен, показываясь везде вместе с тобой!