– Бей в ноги! – крикнул сержант и, вскочив, рванулся к нарушителю.
Человек бежал, словно пьяный. Его шатало, он делал неверные движения и, не оглядываясь, стрелял из пистолета наугад, посылая раз за разом пули в небо.
"Ранен, что ли?" – мелькнуло у Гомозкова. И тут преследуемый обернулся, тяжело взмахнул руками, выронил пистолет с длинным стволом, качнулся и рухнул на колени.
– Иезус Мария, они меня убили, – услышал подбежавший Гомозков предсмертный шепот человека в толстой непромокаемой куртке. И увидел его лицо. Оно было искажено страшной внутренней болью. Гримаса боли не разгладила черты и после смерти.
– Пуля? – спросил подошедший Агальцов. – Неужели моя?
– Нет. Скорее всего, цианистый калий, – угрюмо отозвался следопыт, – а может... Постой-ка...
Гомозков наклонился к мертвому нарушителю, достал нож.
– Похоже, здесь сработал другой яд, – сказал он через минуту. На его ладони лежали две целехонькие ампулки с прозрачной жидкостью.
– Побудь тут. Я к Мушкету, он живой был, перевязать нужно...
Гомозков с сожалением осмотрел свою распухшую, контуженную пулей руку и достал индивидуальный пакет.
Мушкет был жив, но потерял много крови. Пуля скользнула по черепу, разорвала кожу и сильно контузила животное. Перевязав собаку, следопыт подключился к замаскированной в зарослях розетке и доложил на заставу о случившемся.
– Добро, Глеб, – сказал Недозор, – жди капитана, он рядом.
Гомозков вернулся на поляну, где Агальцов, сидя на корточках, рассматривал холодное, безжизненное тело.
"А ведь для него все это впервые", – вдруг подумал сержант и спросил:
– Обыскивал?
– Нее. Вот пушку осмотрел... Стрельнуть бы из нее... Интересные игрушки делают на Западе.
Гомозков прикрыл утомленные глаза, поморщился от ноющей боли в руке, негромко обронил:
– Спасибо тебе, Алексей, за выручку...
– Да ну, чего там, обыкновенное дело... Спрашиваем – отвечаем: сколько будет дважды три, умноженное на девять?..
Сержант усмехнулся, достал фляжку, глотнул ледяной колодезной воды.
– Ты знаешь, что однажды сказал один умный и старый человек о нашей службе? – Сержант помолчал, собираясь с мыслями, а может быть, вспоминая сказанное. – Нигде, как на границе, не чувствуешь, как дорог простой миг бытия, дорог друг, глоток свежей воды. Нигде, как на границе, не познаешь, как неестественны трусость, ложь и лицемерие, как они бессмысленны. Только на границе людям часто случается видеть собственную смерть – в облике ли респектабельного цивильного человека, или озверевшего, готового на все бандита. За годы службы на границе этот человек видел сотни смертей...
– Недозор, что ли? – догадался Агальцов.
– Да. Ива Степанович... Вот ты сегодня первый раз видел свою смерть. – Гомозков кивнул на мертвого нарушителя: – Он мог тебя убить...
– А тебя?
– И меня. Но не в первый раз...
– Ладно. Что не случилось, то не считается, – весело сказал Агальцов.– Думаю, что этот гигант был не один, товарищ сержант, а изображал из себя Буцефала, проще говоря, лошадь Александра Македонского. Но седок не оставил ля тряс...
– Чего не оставил? – вскинулся Гомозков.
– По-французски ля тряс – след. Так седок его не оставил.
– Разбираешься... – задумчиво протянул следопыт.
Гомозков и капитан Стриженой
Дожидаясь капитана, Гомозков не сидел без дела. Укутал Мушкета в бушлат, обшарил на всякий случай поляну в поисках следов. Не обнаружив таковых, вернулся к мертвому нарушителю и тщательно обыскал его. Две полные обоймы к бесшумному пистолету, плитка черного шоколада, белые таблетки в целлофановом пакете, сигареты "Мальборо", стеклянная плоская фляжка с коньяком. И никаких документов. Похоже, на прогулку собирался человек.