Анархия - Петр Кропоткин

Кропоткин Петр Анархия (Сборник)

АНАРХИЯ — ЭТО СВОБОДА

За последние десятилетия в общественное сознание был внедрен и стал едва ли не общепринятым образ анархиста, неразрывно связанный с террором. Действительно, целый ряд организаций анархического толка на Западе, отчаявшись совершить революционные преобразования общества, перешли к тактике индивидуальных убийств, стимуляции массовых беспорядков, надеясь таким образом расшатать устои государственных систем.

В книгах и кинофильмах анархисты представлены обычно бесшабашными молодыми людьми, вооруженными и чрезвычайно опасными, посягающими на имущество, а то и саму жизнь добропорядочных граждан, — в чем-то такие «борцы за свободу» вполне соответствуют членам организованных преступных группировок. Они вызывают не уважение, а отвращение и страх.

Вполне понятно, что таким образом имущие власть и капиталы стремятся с помощью подчиненных им деятелей культуры — опорочить саму идею анархии. И это им явно удается. Однако приходится признать и то, что анархисты-разбойники — вовсе не выдуманные персонажи. Подобные люди бывали в прошлом и есть, пожалуй, сейчас.

На Западе анархисты чаще всего исповедуют крайний индивидуализм воинствующего толка, тогда как абсолютно преобладает там тихий и мирный индивидуализм, характерный для обывателей. Его философские основы наиболее ярко выразил Макс Штирнер (Каспар Шмидт) в книге «Единственный и его собственность», изданной в 1844 году. Он высказался с предельной честностью: «Божественное — дело Бога, человеческое — дело человечества. Мое же дело не божественное и не человеческое, не дело истины и добра, справедливости, свободы и т.д., это исключительно МОЕ, и это дело не общее, а ЕДИНСТВЕННОЕ так же, как и я — единственный. Для Меня нет ничего выше Меня».

Теоретик социал-демократии Э. Бернштейн назвал Штирнера «самым последовательным из всех анархистов», который «развил идею безвластия до ее конечных выводов… Его книга — это песнь песней эгоизма». Не менее определенно высказался Г. В. Плеханов: «Макс Штирнер имеет полное право называться отцом анархизма».

В том же духе писал и В. И. Ленин: «Анархизм — вывороченный наизнанку буржуазный индивидуализм. Индивидуализм, как основа всего мировоззрения анархизма». Правда, не совсем ясно, что получится, если вывернуть наизнанку буржуазный индивидуализм, — пожалуй, ничего хорошего, всяческая внутренняя мерзость. Понятней и верней, по-видимому, говорить о двух разновидностях индивидуализма: воинствующем и мирно-эгоистичном. Первый находит свое воплощение в террористических анархистских организациях, второй — в «семейной идиллии» обывателя, мелкобуржуазном идеале общества потребления.

С удивительной близорукостью профессиональных политиков Бернштейн, Плеханов, Ленин и их последователи не заметили (а точнее сказать, не пожелали заметить) еще один — поистине светлый! — лик анархизма. Он прямо противоположен принципам, провозглашенным Штирнером: Мое дело божественное и человеческое, дело истины и добра, справедливости и свободы!

Именно так имел все основания утверждать Петр Алексеевич Кропоткин. И у него это были не просто слова, рассуждения и умозрения. Подобно мятущемуся Бакунину, он доказывал верность своих идеалов собственной жизнью. Этим он самым решительным образом отличается от подавляющего большинства философов и политологов, социологов.

Кто он? Знатный князь и революционер-народник, камер-паж императора Александра II, наследник богатых имений, бравый офицер, теоретик анархизма, замечательный путешественник, ученый-первооткрыватель (географ, геолог), глубокий мыслитель. Уникально уже само по себе сочетание этих качеств. Но главное: велик он не тем, что достиг званий и должностей, а тем, что имел честь и мужество отказаться от них во имя высоких идеалов и свободы.

Жизнь свою он построил наперекор судьбе. Не злому беспощадному Року древнегреческих трагедий, а той доброй сказочной фее, которая одарила его при рождении высоким титулом, богатым наследством, привилегированным положением в обществе. (Не об этом ли мечтают эгоисты-индивидуалисты?) Ему предоставлялись прекрасные возможности для блестящей карьеры на службе и в науке. Он их отверг без долгих раздумий.

Воспеватель и превозноситель собственного «Я» Макс Штирнер смирно прошел свой ничем не примечательный жизненный путь и умер в безызвестности. А жизнь Петра Кропоткина была исполнена необычайных приключений, творческих исканий и открытий; имя его для миллионов людей стало символом свободы… Он был учителем жизни не только на словах, но и на деле — на собственном примере.

У Кропоткина — что случается в мировой истории нечасто — не было расхождений между интеллектуальной и практической деятельностью, нравственными идеалами и поведением, образом жизни и образом мыслей, убеждениями. Его судьба подтверждает верность высказывания Канта: не надо стремиться к счастью; надо быть достойным счастья. Оскар Уайльд сказал о нем: «Человек с душой того прекрасного Христа, который, кажется, идет из России», и написал сказку «Счастливый принц» (ведь Кропоткин был князем, принцем), аллегорически показав радость дарить людям добро даже ценой собственных лишений.

Итак, прежде чем кратко охарактеризовать теоретические взгляды П. А. Кропоткина на анархию, отчасти представленные в данной книге, предлагаю поближе познакомиться с его личностью, жизнью и творчеством.

Царская милость

Родился Петр Кропоткин 27 ноября 1842 года в семье богатого помещика-крепостника (и самодура), «типичного николаевского офицера», по словам сына. О матери — Екатерине Николаевне — сохранил он самые нежные и восторженные воспоминания, хотя почти не знал ее, умершую, когда Петру было три с половиной года, а его брату Саше не минуло пяти.

Вскоре в семье появилась мачеха, невзлюбившая пасынков. Жалели и ласкали их, барчуков-сирот, только крепостные. В ту пору, пожалуй, и полюбил всем сердцем и навсегда князь Петр Кропоткин обычных русских людей. Со временем эта любовь распространилась на всех, кто живет честным трудом. Он физически не переносил бездельников, трусов, лжецов и демагогов.

В жизни Петра Алексеевича окружающая среда почти всегда была той могучей и слепой силой, преодоление которой требует большого духовного и физического напряжения.

А началось все с царской милости.

…Московская знать готовила грандиозный бал к двадцатипятилетию царствования Николая I. Задумано было: к стопам самодержца склонятся все народы и губернии России. За представителей народов выступали костюмированные дворяне — из самых родовитых — и их дети. С жезлом Астраханской губернии выставили маленького князя Петра Кропоткина.

В тот памятный день Николай I распорядился определить Петра Кропоткина в Пажеский корпус. Честь высокая! Ее удостаивались дети немногих москвичей, отдаленных от высоких постов чиновничьего Петербурга. Ведь из корпуса прямой путь ко двору, в царские приближенные.

Пажеский корпус был самой привилегированной казармой в России. Как положено в подобном заведении, здесь все было регламентировано так, чтобы юноши, взрослея,

становились деталями руководящего аппарата государственного механизма. Корпус представлял своим воспитанникам право выбирать место службы в любом полку. В качестве своеобразной стажировки старшекурсникам была определена придворная служба.

Образование в корпусе давали неплохое, достаточно широкое, с упором на физико-математические науки. В последнем классе читали даже курс политэкономии. Воспитанники, которых не прельщала воинская служба, имели возможность для духовного и умственного развития. Характерная деталь: в списках выпускников Пажеского корпуса (1811 года) стоят рядом имена декабриста Пестеля и министра Адлерберга. О первом сказано: полковник, кавалер орденов св. Владимира, Анны, имел шпагу за храбрость, подвергнут смертной казни. До Пестеля воспитанником корпуса был самый революционный из русских мыслителей XVIII века Александр Радищев; после Пестеля — другой декабрист — Ивашев. Выходит, что в этом учреждении сохранялись — гласно, торжественно, нарочито — верноподданнические традиции, а в то же время неявно, потаенно — традиции революционеров. В середине XIX века все слои русского общества испытывали немалые потрясения, и Пажеский корпус не мог, конечно, остаться вне общего духовного брожения.