Танатонавты - Бернард Вербер страница 2.

До XXI столетия бытовала шутка: «Чем крупнее святой Христофор, тем больше у водителя шансов выбраться из-под него при аварии».

8. Где герой мертв меньше, чем можно было подумать

Да погодите же. Ведь ничего ужасного не случилось.

Прадедушка был неправ. Умереть не так уж страшно. Просто ничего не происходит, вот и все.

Очень долго была только тьма и тишина.

Наконец я открыл глаза. Передо мной маячил расплывчатый светлый силуэт. Ангел, ясное дело.

Ангел склонился надо мной. Странно, но он был похож на женщину, прекрасную женщину, каких вы никогда не увидите на Земле.

Блондинка, с карими глазами. Абрикосовый запах духов.

Вокруг все было белое и торжественное.

Должно быть, я оказался в раю, потому что ангел мне улыбнулся.

— Ак… ы… бя… ю… те.

Видимо, ангел говорил со мной на своем языке. Неангелы его не понимают.

— У… ас… ет… атуры.

Она терпеливо повторила это и коснулась моего лба прохладной рукой.

— У вас… нет… температуры.

Я с недоумением огляделся.

— Вы меня понимаете? У вас нет температуры.

— Где я? В раю?

— Нет. В реанимационном отделении больницы Святого Людовика.

Ангел стал меня успокаивать:

— Вы не умерли. Просто несколько ушибов. Вам повезло, что капот машины смягчил удар. Только одна серьезная рана под коленкой.

— Я был без сознания?

— Да, три часа.

Я был без сознания три часа и ничего об этом не помнил! Ни малейшей мысли или ощущения. Три часа ничего не было.

Медсестра подложила мне под спину подушку, чтобы я мог сесть поудобнее. Может, я и был мертв целых три часа, но мне от этого не было ни жарко ни холодно.

Пришли родственники, и у меня дико разболелась голова. Они все были такие ласковые, глаза на мокром месте, будто я и впрямь был готов вот-вот испустить последний вздох. Все они были уверены, что я находился в большой опасности. «Мы страшно волновались», — говорили они. Казалось, что родственники даже немного разочарованы, что я выкарабкался. Вот если б я умер, они бы вовсю жалели меня. В их глазах я тут же стал бы образцовым ребенком.

9. Полицейское досье

На запрос по поводу психических качеств гражданина Мишеля Пэнсона

Объект в целом выглядит нормальным. Вместе с тем наблюдается определенная хрупкость психики, обусловленная чрезмерно строгой обстановкой в доме. Объект постоянно испытывает сомнения. Для него всегда прав тот, кто высказывается последним. Игнорирует свои желания. Не понимает современности. Налицо легкие параноидальные тенденции.

Обратить особое внимание: родители не сообщили указанному лицу, что он был усыновлен в младенчестве.

10. Стервятник

Эта первая экскурсия по ту сторону жизни не научила меня ничему особенному о смерти, если не считать того, что она еще долго была источником беспокойства для нашей семьи.

К восьми-девяти годам эта тема стала интересовать меня больше, но на этот раз речь шла о смерти других. Надо пояснить, что хочешь не хочешь, а каждый вечер по телевизору, в двадцатичасовом блоке новостей, говорили о смерти. Сначала об убитых на какой-нибудь войне. Они были в зеленой или красной форме. Потом о тех, кто умер по дороге на курорт: эти были в пестрой, яркой одежде. И наконец, о покойниках-знаменитостях в шикарных костюмах.

В телевизоре все проще, чем в жизни. Сразу понятно, что смерть — вещь печальная, потому что картинки сопровождались похоронной музыкой. Телевидение доступно даже младенцам и дебилам. Погибшим на войне полагалась симфония Бетховена, курортникам — концерт Вивальди, а умершим от передозировки «звездам» — тягучие виолончели Моцарта.

Я заметил, что после кончины таких «звезд» продажи их дисков тут же подскакивали, их фильмы вновь и вновь мелькали на телеэкранах, и весь свет превозносил покойников, будто смерть стирала все их прегрешения. Более того, уход из жизни не мешал артистам работать. Лучшие диски Джона Леннона, Джимми Хендрикса или Джима Моррисона появились на рынке спустя немало времени после их смерти.

На следующих похоронах я оказался, когда умер дядя Норбер. «Замечательный человек», — убеждали друг друга участники похоронного кортежа. Между прочим, там же я впервые услыхал знаменитое высказывание: «Лучшие всегда уходят первыми». Мне не было еще восьми, но я никак не мог избавиться от мысли: «Что же получается, вокруг остались только плохие?!»

На этот раз я вел себя безупречно. Когда ушел почетный караул, я сосредоточился на вареном шпинате и анчоусах. Даже братец Конрад и тот не смог переплюнуть меня.

Прибыв на кладбище Пер-Лашез, я добавил в меню для рыданий спаржу и телячьи мозги с горошком. Ну и гадость! Кто-то прошептал: «Я и не знал, что Мишель был так близок с дядей Норбером». Мать заметила, что это тем более поразительно, что я никогда его не видел. Это не помешало мне открыть рецепт успешных похорон: шпинат, анчоусы, спаржа и телячьи мозги.

Это был замечательный день, ведь я, помимо всего прочего, именно тогда впервые встретился с Раулем Разорбаком.

Мы собрались у могилы покойного дядюшки Норбера, и тут чуть в стороне я заметил то, что сначала показалось мне стервятником, сидящим над гробницей. Это был Рауль.

Улучив минуту, когда за мной никто не следил, — в конце концов, свою норму слез я выдал, — я приблизился к мрачной фигуре. Долговязый парень одиноко сидел на могильном камне, уставившись в небо.

— Здравствуйте, — вежливо произнес я. — Что вы здесь делаете?

Молчание. Вблизи стервятник оказался худым мальчишкой с осунувшимся скуластым лицом, в очках в черепаховой оправе. Тонкие, изящные руки лежали на его коленях, как два притаившихся паука, ожидающих приказа повелителя. Мальчишка опустил голову и посмотрел на меня спокойным и глубоким взглядом, которого я никогда не встречал у ровесников.

Я повторил вопрос:

— Ну так что же вы тут делаете?

Рука-паук взметнулась и уткнулась в длинный и прямой нос.

— Можно на «ты», — торжественно объявил он. И пояснил: — Сижу вот на могиле отца. Пытаюсь понять, что он мне говорит.

Я расхохотался. Он помедлил, а потом сам стал смеяться. А что еще остается делать, кроме как смеяться над тощим мальчишкой, часами сидящим на могильном камне и глазеющим на плывущие облака?

— Тебя как зовут?

— Рауль Разорбак. Можешь звать просто Рауль. А тебя?

— Мишель Пэнсон. Зови меня просто Мишель.

Он смерил меня взглядом.

— Пэнсон? Хорош птенчик![2]

Я попытался сохранить невозмутимость. Была у меня одна заготовка на такие деликатные случаи.

— Сам такой!

Он опять засмеялся.

11. Полицейское досье

Фамилия: Разорбак

Имя: Рауль

Цвет волос: шатен

Глаза: карие

Рост: 190 см

Особые приметы: носит очки

Примечание: пионер движения танатонавтов

Слабое место: чрезмерная самоуверенность

12. Дружба

Каждую среду после обеда мы с Раулем стали встречаться на кладбище Пер-Лашез. Мне очень нравилось шагать рядом с его худющей фигурой. И у него всегда было полно разных фантастических историй.

— Мы родились слишком поздно, Мишель.

— Это почему?

— Потому что все уже изобретено, все исследовано. У меня была мечта изобрести порох или электричество, или еще лучше — первым изготовить лук и стрелы. Но мне достался пшик. Все уже пооткрывали. Жизнь идет быстрее научной фантастики. Нет больше изобретателей, остались одни последователи. Люди, которые совершенствуют то, что уже давно открыто другими. Теми самыми людьми, которые, как сказал Эйнштейн, испытали фантастическое чувство, лишая невинности новые вселенные. Ты представляешь, как у него кружилась голова, когда он понял, как рассчитать скорость света?!

Нет, этого я не представлял.

Рауль расстроенно посмотрел на меня.

— Мишель, тебе надо больше читать. Люди делятся на две категории: на тех, кто читает книги, и тех, кто слушает тех, кто читает. Лучше принадлежать к первым, я так полагаю.

Я ответил, что он говорит ну в точности как книжка, и мы оба рассмеялись. Каждому своя роль: Рауль излагал всякие факты, я шутил, потом мы оба хохотали. Часто мы смеялись вообще безо всякого повода, просто так, до колик в животе.

Как ни крути, а Рауль прочел целые горы книг. Между прочим, именно он привил мне вкус к чтению, познакомив с авторами, известными как «писатели иррационального»: Рабле, Эдгар Аллан По, Льюис Кэрролл, Герберт Уэллс, Жюль Верн, Айзек Азимов, Герберт Франке, Филипп Дик.