Этчелион, герцог захваченного истерлингами и харадримами Итилиэна, едва не посадил всю троицу под замок, узнав, что они намереваются оставить его отряд. Правитель беорнингов предлагал лучшие лены в его владениях, если Фолко и гномы согласятся стать военачальниками в этом королевстве…
Друзья привыкли. За прошедшие годы они не раз вступали в армии Рохана, Гондора, Беорнингов, сражались за Хоббитанию, но всякий раз уходили, после того как победа была достигнута, не отказываясь от почестей, но отвергая попытки навсегда оставить их в тех краях. Эодрейд понял это первым и не навязывал друзьям свою волю. Потому-то Фолко, Торин и Малыш чаще всего оказывались именно в рядах роханского войска… А впереди них уже летело рожденное военным лихолетьем поверье: «Там, где невысоклик, Гном Большой и Гном Маленький, — быть победе!»
Прошли давно и те времена, когда друзья сражались простыми ратниками в рядах полков, гадая, что сделают назавтра командиры и правители. Теперь они сами сделались командирами. Повинуясь их приказам, шли в атаки сотни людей. Война — лучший, хоть и жестокий учитель; она вышколила Фолко, превратив из мирного, чуть хвастливого и несколько наивного хоббита в опытного, бывалого командира, — случай для его сородичей совершенно небывалый. К тому моменту, как судьба вывела его на стены Серой Гавани, преображение уже почти завершилось. Десять последующих лет он набирался опыта, поднимаясь все выше в тех армиях, куда посылала его совесть. Он не стал наемником, солдатом удачи — нет, он воевал за то, чтобы Запад вновь стал бы прежним. В Рохане это почти удалось сделать, и Гондор уже восемь лет, как вернул себе Минас-Тирит; дело теперь за Арнором, и Фолко верил, что придет день, когда над башнями Аннуминаса вновь взовьется бело-синее знамя — знамя, под которым он впервые пошел в бой. Хоббит понимал, что мир никогда уже не станет таким же, как встарь — исчезли Гавани, пал Кэрдан Корабел, — но не воевать за то, чтобы вернуть к жизни хотя бы призрак кажущегося сейчас таким прекрасным прошлого, он не мог.
На поздний ужин к Эодрейду они явились вовремя, при полном параде, при мечах и топорах, в лучших одеждах — только без доспехов. Мифриловые кольчуги и все прочее Малыш самолично запер пятью замками, не доверяя никому. А открыть замки, сработанные Маленьким Гномом, можно было, лишь разнеся в щепки саму дверь.
— О! Мастер Холбутла! Почтенные гномы! — Король поднялся из кресла, оказывая честь своим лучшим рыцарям.
— Приветствуем могучего Эодрейда… — начал было Фолко обычное придворное приветствие, однако правитель остановил его властным жестом:
— Сейчас не до церемоний… На поле под Тарбадом вы говорили со мной совсем иначе! И я хотел бы, чтобы так осталось и впредь. Садитесь! Угощение небогато, но требовать большего с Вестфольда… — он покачал головой, — садитесь, я собрал вас не есть, а говорить.
Учтиво раскланявшись с остальными Маршалами, Фолко и гномы уселись на свободные места возле длинного стола. К немалому огорчению Малыша, на белоснежной скатерти сиротливо ютилось лишь несколько блюд с легкой закуской. Пива не было совсем, вместо него стояли темные бутылки старого гондорского, явно еще довоенной закладки. (Войной все на Западе называли именно вторжение Олмера, а отнюдь не те бесчисленные походы и сражения, что последовали за гибелью Короля-без-Королевства. Время оказалось разрезанным надвое — до Войны и после. Нечего и говорить, что теперь времена «до Войны» почитались истинным Золотым Веком.)
— Друзья, — король опустил золотую чашу — единственную реликвию, что осталась в роду роханских королей от Теодена Великого, — для всех на Западе, Севере и Востоке наш поход закончен. Однако же это не так.
Эодрейд умел поразить приближенных. Даже видавшие виды Маршалы изумленно воззрились на правителя. Малыш и тот бросил с тоской озирать стол — не появится ли на нем внезапно что-нибудь посущественнее из еды? — и, приоткрыв рот, оторопело уставился на короля.
Эодрейд выглядел очень внушительно. Ему едва минуло сорок лет, и он был в расцвете сил; золотые, как и положено роханскому правителю, волосы ниспадали до плеч, глубокие серые глаза смотрели жестко и пронзительно.
Длинные усы опускались до подбородка — мода, перенятая у восточных племен, хотя в этом никто не хотел признаваться. Шрамы — лучшее украшение мужчины — пересекали его лоб и левую щеку. Обычно король одевался подчеркнуто скромно, однако на праздниках роскоши его одежд могли бы позавидовать даже короли Нуменора. И мало кто знал, что все эти украшения — золотое шитье, алмазы, сапфиры, изумруды, бархат и парча — все взято взаймы у гномов, и королеве приходится ночами гнуть спину, вышивая плащи для торжественных выходов подземных правителей… Порой, не кичась короной, ей садился помогать Эодрейд, но об этом знало лишь несколько человек во всем королевстве, и невысоклик Фолко, сын Хэмфаста, был среди них.
— Однако же это не так, — повторил король, пристально оглядывая соратников. Все они, как один, были очень молоды для своих высоких постов: старая гвардия Рохана вся полегла на Исенской Дуге. Сейчас королевство Эодрейда с трудом могло выставить восемь-десять тысяч копий — и это лишь если призвать всех, от пятнадцати до пятидесяти. Впрочем, народ-войско иного и представить себе не мог.
— Война только начинается, друзья, только начинается. — Король поднялся из-за стола, по привычке держа в руке чашу Теодена, полную до краев. Так, с полной чашей, король зачастую и заканчивал пиры — он не любил хмельного.
— Но… мы же приняли «Вечный мир»! — пробасил Эркенбранд, уже немолодой, огрузневший воин, прямой потомок того самого Эркенбранда Вестфольдинга, что сражался с ратями Сарумана в дни Войны за Кольцо. Он единственный из старых приближенных Эомунда, отца Эодрейда, кто прошел Андуин, Исену и дожил до этих дней. За ним единственным молчаливо признавалось право перебивать короля.
Эодрейд спокойно кивнул:
— Верно, Храбрейший. Но разве человек, которому приставили к горлу нож и вынудили расстаться с его добром, не имеет права вернуть свое достояние силой? У нас отняли плоды наших побед, тарбадская неудача дорого обошлась Рохану… И потому для меня мое имя на том пергаменте, которому придают столь большое значение ховрары, дунландцы и хазги вкупе с истерлингскими варварами, не более чем росчерк, оставленный ребенком на прибрежном песке.
Еще миг — и волна сотрет письмена без остатка… Так и здесь. Храбрейший.
Я принял мир, потому что иначе войско могло бы понести слишком тяжкие потери на обратном пути. Я сделал так, что мы смогли вернуться беспрепятственно. Договор сделал свое дело, и его можно забыть.
Король вновь обвел всех собравшихся взглядом:
— Да, я знаю, о чем вы все сейчас думаете — как же так, правитель Рохана дал слово, а теперь собирается вероломно нарушить его! Признайтесь, каждому ведь пришла в голову эта мысль, не так ли? Мне она пришла первому, уж поверьте. Но иного выхода у нас нет. Олмер был великим завоевателем, что бы о нем ни говорили. И он знал, как нужно нападать — внезапно, стремительно, не давая врагу опомниться, на его плечах врываясь в города!
Вспомните повесть Теофраста Письменника… Если мы не переймем уроки Короля-без-Королевства — Исена может повториться. Только на сей раз уходить будет уже некому и возрождать Рохан тоже. На Дуге у нас было шестьсот полных сотен! Никогда Рохан не выставлял такой силы, и что же?
Наша рать была стерта в пыль! Я до сих пор поражаюсь, как потом удалось собрать тридцать тысяч…
Фолко сидел ни жив ни мертв от изумления. Эодрейд, благородный король Рохана, чье слово считалось крепче камня, готов первым втоптать свое имя в грязь, покрыв себя вечным позором. Слова рвались у Фолко с языка — он неложно уважал правителя Рохана, они не раз сражались бок о бок, и покорно склонить голову после ТАКОГО — нет, это не для него!
— Немного внимания, друзья. — Король поднял руку. — Послушайте меня еще немного. Суть того, что я хочу сказать вам, весьма проста. Дело в том, что заключенный нами мир — не обычный мир. Все понимают, что ни мы с хазгами, ховрарами и прочими находниками ужиться не сможем, ни они с нами. Поэтому одно из двух — либо они уничтожат нас, либо мы уничтожим их. Вспомните, как сражались дунландцы в этой войне!
Фолко помнил. Однако он помнил и роковой удар дунландской пехоты в тыл уже окружившим воинство Олмера роханцам во время Исенской битвы, помнил и страшную месть уцелевших степных всадников… Под кровавыми счетами черту не подведешь. Да и теперь чудом уцелевшие остатки дунландского племени вновь дали бойцов в армию ховраров. И дрались дунландцы отчаянно…
— Долго так продолжаться не может, — говорил король, лицо его мало-помалу темнело от сдерживаемого гнева. — Настанет день, и нас сотрут с лица земли, если мы до этого не внушим всем врагам такой ужас, что они начнут пугать детей в колыбелях нашим именем!