Сон у бабки богатырский, и спала она обычно часов до девяти. В гостиной Витя, сидя в кресле-качалке, постигал премудрости садоводства, Любка вязала шарф. Вязала она его уже полгода, периодически распуская. Шарф ей был без надобности, но Любка утверждала, что процесс способствует укреплению нервной системы, а нервы у нее вконец расшатались.
— Чай кто-нибудь будет? — спросила я, выразительно взглянув на Любку.
Витя ничего не ответил, а Любка, оставив вязанье, ходко поднялась мне навстречу. Тут попугай заорал: «Лежать, заразы!», Пушкин, как водится, подпрыгнул, а Петрович забился под кресло.
— Что б тебя, — рявкнула Любка и метнула в клетку моток шерсти, попугай нахохлился и отчетливо произнес: «Дура». — Ты слышала? — ахнула Любка.
Витя сонно взглянул на попугая и сказал:
— Умолкни, животное.
Попугай горестно закивал головой, а я легонько подтолкнула Любку в сторону двери. Оказавшись в кухне, включила электрический чайник, а Любка стала накрывать на стол, извлекла из холодильника коробку с пирожными и расставила чашки.
— Я сегодня Софья, — сообщила она. — Неужто так трудно запомнить, как меня зовут? Может, мне табличку на груди носить?
— Попробуй.
— Задолбала бабушка придирками. Родиной попрекает. Хохляндия да Хохляндия.
— Видать, ее в ваших краях помидорами закидали, — утешила я.
— А почему Витька попугая животным назвал, он же птица. Или нет?
— Назвал и назвал, не доставай, а?
— Ой, Ленка, — погрозила она пальцем. — В этом чертовом доме…
— Что опять? — не очень вежливо спросила я, устраиваясь за столом, а Любка заговорщицки зашептала:
— Сколько хочешь талдычь, что я дура, но попугай у нас разумный. Я сегодня клеточку приоткрыла… думала, может, он того… выйдет. И Пушкина с Петровичем в гостиной оставила, Пушкину с этим извергом ни за что не справиться, но вдвоем, может, и осилят… а этот гад, как их увидел, клетку сам закрыл. Вот ей-богу. Закрыл да еще дверцу лапой придерживает и на меня так ехидно смотрит.
— Ваша война с попугаем у меня уже в печенках, — заявила я, разливая чай.
— Они все как-то связаны, — задумчиво произнесла Любка, совершенно меня не слушая. — Витя этот мутный…
— Почему мутный? — проявила я слабый интерес.
— Потому. Неужто непонятно? Вот скажи, зачем он в доме живет?
— А ты зачем?
— Ну, у меня обстоятельства.
— Я думаю, он бабку обхаживает, чтобы наследство получить. Бабка в нем души не чает.
Кстати, никаких особых богатств в доме я не приметила. Если не считать антиквариат. Ни золота-бриллиантов, кроме любимой бабкиной брошки, ни прочих чудес вроде полотен Ван Гога. Хотя картины в доме были, но вряд ли особо ценные. Старушка, как и положено, получала пенсию, довольно значительную, но на нее содержать дом и нас в придачу попросту невозможно. В спальне в резной шкатулке Теодоровна хранила деньги на повседневные нужды. В шкатулку я по этическим соображениям никогда не заглядывала, но содержимое ее должно было как-то пополняться. Со мной бабка в банк никогда не ездила, хотя могла и без меня. С Витькой они частенько куда-то отправлялись, и надолго. В любом случае огромный дом в центре города стоит немало плюс антиквариат, в общем, было за что Витьке терпеть бабкины причуды.
— Сегодня спрашивала, не хочу ли я его усыновить, — сообщила я Любке.
— Так он старше тебя?! — нахмурилась подруга.
— Теодоровна интересовалась, не найдется ли в моей квартире место для него. Если верить старушке, что не слишком разумно, она помирать собралась.
— Ой, — пискнула Любка, прижимая руку к груди.
— Но кое-что ее здесь удерживает, — продолжила я. — Надо Витьку пристроить и тебя замуж выдать.
— Замуж-то я не против, только вот за кого? С чего вдруг бабушка помирать собралась? — испуганно спросила она. По неведомой причине Любка за глаза звала Теодоровну бабушкой, а Витька, кстати, и в глаза и за глаза называл ее «мамашей», и старушенция не возражала, хотя, ясное дело, никакой он ей не родственник.
— По-моему, это очередная блажь. Не бери в голову.
— Ага, — кивнула Любка. — А я Витьку сегодня соследила. Он в ванной брился, а я мимо шла, смотрю, дверь-то не заперта. Я чуток ее приоткрыла, а он возле зеркала стоит. В одних брюках. А на спине у него наколка. Страшенная. Зверюга какая-то… с крыльями… по мне так этот… сама знаешь кто. Неспроста это, Ленусик. Попали мы с тобой.
— Сейчас каждый второй с наколками. У меня тоже есть, я тебе показывала.
— У тебя нормальная наколка, цветок и бабочка. А у него?
— Было бы странно, если б мужик на спине цветочки выколол.
— Я вчера в «ВКонтакте» фильм смотрела, — вновь перешла на шепот Любка. — Не помню, как называется… но дело не в этом…
Телевизора в доме не было, а вот Интернет работал исправно. Примерно через неделю после своего переезда я заварила бабке чай и, направляясь с ним в ее будуар (именно так называлась комната, примыкающая к спальне Теодоровны), услышала, как бабка с кем-то разговаривает, весело хихикая. Я-то решила, что у старушки приступ белой горячки, заглянула с беспокойством и обнаружила хозяйку в кресле с планшетом в руках. Управлялась она с ним очень ловко, вызвав у меня безграничное восхищение (тогда-то я еще верила, что ей давно за сотню перевалило). Бабка сообщила, что разговаривала с подругой, та обреталась в Сиднее, и болтать с ней по скайпу куда дешевле…
— В кино брат с сестрой знали заговор вуду, — увлеченно продолжила Любка, — и когда становились стариками, переселялись в другие тела. Молодые. А тех в свою шкуру запихивали. Представляешь? Братишка перепрыгнул в адвоката, а бабка взяла в дом сиделку, якобы за стариком ухаживать, который стариком вовсе не был, а был адвокатом, ну ты понимаешь, но сказать ничего не мог, она на него заклятье наложила и он лишь мычал. Угадай, что стало с сиделкой?
— Да видела я этот фильм, — махнула я рукой. — По-твоему, наша бабка намерена переселиться?
— Сиделка-то в фильме тоже все это чушью считала, пока старушкой не очнулась. Такие дела… Витька уже перекинулся, а бабушка выбирает, у которой из нас позаимствовать молодое тело. Я вот пирожные жрать начала на всякий случай. А бабушке сказала, что у меня сердце больное. И эти… почки. И на чердак слазила. В кино они там свое чертово зелье хранили.
— Ну и как чердак? — спросила я, приглядываясь к Любке.
— Рухлядь всякая свалена. Но мне все равно не понравилось.
— Завязывай страшилки смотреть, — посоветовала я.
— Уеду я, наверное, — вздохнула Любка. — Месяц доработаю и уеду.
Уезжала она уже полгода, так что новость особого впечатления не произвела.
— А вдруг бабушка и вправду плохо себя чувствует? — забеспокоилась Любка, вопреки всякой логике. — Надо бы ее врачу показать. Как считаешь?
— Врачей она не жалует. А диагноз лучше любого из них способна поставить.
— Но ведь она недипломированный специалист…
— Она и зануда недипломированная, но кого хочешь запросто вгонит в гроб.
— Это да, — кивнула Любка.
— Ладно, — поднимаясь из-за стола, сказала я. — Пойду спать. И тебе советую.
— Уснешь тут, в этом вертепе. Может… в карты сыграем? В подкидного дурака. Витьку позовем…
Мы вновь устроились за столом, убрав посуду. Любка позвала Витьку, достала карты, и началась игра. Вслед за нами в кухню перебрались Пушкин и Петрович. Кот нахально устроился на краешке стола и сладко щурился. Свет от абажура освещал ровную поверхность стола и ловкие Любкины руки, я почувствовала нечто вроде умиротворения. Ходики на стене отсчитывали минуты, за окном в темном небе плавала луна, Петрович сопел под столом. Если б не бабкина хандра, я бы чувствовала себя счастливой. Чего это ей вздумалось помирать?
— Витя, — начала я. — С какой стати ты Теодоровну мамашей зовешь?
— Зову и зову, — лениво пожал он плечами.
— Неуважительно так обращаться к хозяйке.
— Она не возражает.
— Ага, — скривилась Любка. — Ленка считает, ты бабкино наследство ждешь, — я пнула ее ногой под столом, но опоздала. Витя мутно взглянул на меня, а я улыбнулась.
— Наследство внук получит, — пожал он плечами.
— У нее есть внук? — удивилась я.
— Есть, — кивнул Витька.
— Откуда внук? — ахнула Любка, таращась на меня.
— Ясное дело, откуда, — ответил Витя. — От отца с матерью. У мамаши сынок был. Помер лет двадцать назад. Но успел родить сына. Я мамашу к нотариусу возил. Все завещано внуку.
— А где он?
— Спроси у мамаши, если интересно.
— Вот так новость, — покачала головой подружка. — Тогда вообще непонятно, чего ты здесь отираешься.
— А мне здесь нравится, — ответил Витька. — Да и податься особо некуда.
— Ты бы хоть рассказал что-нибудь о себе, — попеняла Любка по-дружески. — Под одной крышей живем, а я о тебе ничего не знаю.