Говард кончил выпрямлять крыло и занялся теперь шляпкой-шлемом. Кто-то в лимонно-желтом "провиденсе", шурша шинами, проехал по улице. Вспомнив о времени, она взглянула на часы: было двадцать пять минут двенадцатого. Мама с папой будут довольны - они спросят ее за завтраком, когда она вернулась, и получат ответ: "Что-то около двенадцати". Они всегда жаловались на то, что Арабелла рано возвращается домой.
Потом она снова подумала о Говарде. Он уже выправил вмятину на шляпке и теперь замазывал царапину. Закрасив царапины на крыле, он притащил шлем и платье к гаражику и просунул их в дверь. Она быстро оделась и выехала на улицу.
Из-за ветрового стекла он разглядывал Арабеллу. Голубые глаза его, казалось, излучали мягкий свет.
- Как хорошо на колесах! - сказал он.
Она изумленно посмотрела на него.
- Что вы сказали?
- Так, ничего. Это из рассказа, который я когда-то читал.
- О!
Она удивилась. Обычно механики не увлекаются чтением, да и все остальные тоже. Ее так и подмывало сказать, что она тоже любит книги, но она сдержалась.
- Сколько я вам должна? - спросила она.
- Хозяин пришлет счет. Я тут всего лишь рабочий.
- Всю ночь работаете?
- До двенадцати. Когда вы приехали сюда покупать платье, я только приступил к работе.
- Вы... вы очень хорошо починили мое платье. Я... я не знаю, что бы я делала...
Она оборвала фразу.
Мягкий свет, который излучали его глаза, погас. Теперь они смотрели холодно.
- Кто это был? Гарри Четырехколесный?
Ей было стыдно, но она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза.
- Да. Вы... его знаете?
- Немного, - сказал Говард, и она поняла, что этим "немного" сказано многое. При ярком свете рекламы Большого Джима лицо его, казалось, вдруг постарело, а в уголках глаз появились морщинки, которых она прежде не замечала.
- Как вас зовут? - отрывисто спросил он.
Она ответила.
- Арабелла, - повторил он. - Арабелла Радиатор. А меня - Говард Автострада.
Арабелла взглянула на часы.
- Мне пора, - сказала она. - Большое вам спасибо, Говард!
- Не за что, - сказал он. - Спокойной ночи!
- Спокойной ночи.
Она ехала домой по пустынным темным апрельским улицам. Весна кралась за ней на цыпочках и нашептывала на ухо: "Как хорошо на колесах! Как хорошо на колесах!"
- Ну, - сказал на следующее утро отец, принимаясь за яичницу, - как этот двухсерийный фильм?
- Какой двухсерийный? - спросила Арабелла, намазывая маслом ломтик тоста.
- Ага! - сказал отец. - Значит, фильм был не двухсерийный!
- В некотором смысле, наверно, и в самом деле было две серии, - сказала мать. - Одна в кино, а другая - где-нибудь в другом месте.
Арабеллу стала бить дрожь, но она справилась с собой. Прямота ее матери напоминала рекламные телевизионные передачи. Это в какой-то мере гармонировало с яркими безвкусными микроавтобусами, которые она носила. Сегодня на ней было красное платье с выпуклой решеткой, изогнутой хвостовой частью и массивными темными стеклоочистителями. Арабелла снова подавила дрожь.
- Я... хорошо провела время, - сказала она. - И не сделала ничего плохого.
- И это все новости? - спросил отец.
- Наша целомудренная маленькая двадцатисемилетняя - почти двадцативосьмилетняя - дочь, - сказала мать, - чиста как первый снег. Наверно, теперь ты наложишь на себя епитимью - будешь вечерами сидеть дома и читать книжки.
- Я тебе говорила, что бросила читать книги, - сказала Арабелла.
- Читай себе на здоровье, - заметил отец.
- Бьюсь об заклад, ты ему сказала, что не хочешь его больше видеть, потому что он хотел тебя поцеловать, - сказала мать. - Ты всем так говорила.
- Нет, не сказала! - Арабеллу теперь опять била дрожь. - Как раз сегодня вечером мы с ним встречаемся снова!
- Вот это да! - сказал отец.
- Ура! - сказала мать. - Может быть, теперь ты станешь вести себя, как велит Большой Джим, - выйдешь замуж, будешь больше потреблять и поможешь своим сверстникам нести бремя поддержки нашей экономики.
- Может быть.
Арабелла отъехала от стола. Прежде она никогда не лгала и теперь была на себя сердита. Но только по дороге на службу она вспомнила, что, солгав однажды, нужно либо продолжать лгать, либо признаться во лжи. А поскольку о признании не могло быть и речи, ей оставалось либо поступить так, как сказала, либо, по крайней мере, делать вид, что так поступает. Сегодня вечером ей придется куда-нибудь пойти и пробыть там хотя бы до двенадцати, иначе родители станут подозревать ее во лжи.
Кроме кинотеатра, ей ничего не пришло на ум.
Она выбрала другой кинотеатр, не тот, где они были с Гарри Четырехколесным. Когда она туда добралась, солнце уже село и фильм только начался. Она тут же пожалела, что не удосужилась взглянуть на название картины перед въездом в кинотеатр. "Золушка" считалась фильмом для взрослых, но зал наполняли в основном дети, и в своем большом автоплатье среди множества крошечных автоштанишек и автоплатьиц она чувствовала себя неловко.
Это был полнометражный мультипликационный фильм - сказка о приключениях хорошенькой маленькой Золушки, которая жила с мачехой и двумя ее некрасивыми дочерьми. Большую часть дня она проводила в углу гаража, моя и полируя платья-автомобили своей мачехи и ее дочерей. У них было полно всяких красивых платьев - "вашингтонов", "дансингов", "флинтов", тогда как маленькой Золушке доставались лишь отрепья. И вот в один прекрасный день сын управляющего магазином Большого Джима объявил, что собирается дать бал в гараже-дворце своего отца. Тотчас же сестры и мачеха заставили Золушку мыть и полировать свои лучшие платья. И вот она их моет и полирует, а слезы у нее все текут и текут, потому что нет у нее красивого платья, в котором она могла бы поехать на бал. Наконец настал долгожданный вечер: сестры и мачеха, сверкая хромированными деталями своих вечерних туалетов, весело направляются в гараж управляющего. Оставшись одна, Золушка падает на колени в моечной и горько плачет. Уже казалось, сам Большой Джим оставил ее, как вдруг появляется Добрая фея автомобилей в роскошном сияющем белом "лансинг де милс". Она стремительно взмахивает волшебной палочкой, и вдруг на Золушке, прекрасной как утро, оказывается платье "гранд-репидс" цвета гвоздики, с такими блестящими колпаками, что глазам смотреть больно. Итак, Золушка попадает на бал, и все танцы катается с сыном управляющего, а ее некрасивые сестры и мачеха сгорают от зависти у стены. Золушка так счастлива, что забывает о том, что волшебство Доброй автофеи кончается в полночь, и если часы на рекламе Большого Джима начнут бить двенадцать, она превратится в девочку - мойщицу автомобилей прямо посреди демонстрационного зала. Вспомнив об этом слишком поздно, она на большой скорости мчится вниз по аппарели, но впопыхах теряет одно колесо. Сын управляющего находит его, а на следующий день объезжает все окрестные гаражи и просит всех женщин, присутствовавших на балу, примерить его. Но оно такое маленькое и изящное, что не налезает ни на одну ось, как бы обильно ее ни смазывали. Примерив колесо на оси двух некрасивых сестер, сын управляющего хочет уйти, как вдруг замечает в углу моечной Золушку, полирующую платье-автомобиль. Золушке ничего другого не остается, как выйти из угла и примерить колесо. И что бы вы думали? На глазах у изумленных сестер и мачехи колесо легко садится на место, даже без единой капли смазки. Золушка отправляется с сыном управляющего, и с тех пор они счастливо катаются вместе.
Арабелла взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Домой ехать слишком рано, если она не хочет снова подвергнуться циничному перекрестному допросу.
Арабелла промучилась до одиннадцати, а потом уехала. Она хотела покататься до полуночи, и так бы оно и было, не надумай она поехать через город. И конечно же, она очутилась на улице, где находился магазин подержанных автоплатьев. Вид стилизованного забора вызвал приятные воспоминания, и, проезжая мимо, она бессознательно снизила скорость. Когда Арабелла поравнялась с въездом, колеса у нее уже еле-еле вертелись, а заметив облаченного в "пикап" человека, она и совсем остановилась, что получилось у нее вполне естественно.
- Привет, - сказала она. - Что вы делаете?
Он подъехал к обочине, и, увидев его улыбку, она обрадовалась, что остановилась.
- Пью стакан апреля, - ответил он.
- Вкусно?
- Очень. Я всегда был неравнодушен к апрелю. Май на него похож, но немного тепловат. Ну а июнь, июль и август вызывают у меня только жажду золотого вина осени.
- Вы всегда говорите метафорами?
- Только с избранными, - ответил он. И, помолчав, добавил: - Почему бы вам не въехать и не постоять тут до двенадцати? Потом мы отправимся куда-нибудь есть сосиски и пить пиво.
- Хорошо.
Площадка была забита поношенными платьями и костюмами, но ее старого платья не было. Она была рада этому, потому что при виде его только расстроилась бы, а ей хотелось сохранить приятное волнение, начавшее теснить грудь. И ей это удалось. Ночь была не по-апрельски тепла. Изредка в перерывах между яркими вспышками рекламы Большого Джима можно было даже увидеть несколько звездочек. Говард рассказал немного о себе - как он днем учится, а вечерами работает, но когда она спросила, где он учится, он сказал, что и так слишком много говорил о себе и теперь ее очередь. Она тоже рассказала ему о своей работе, о фильмах и телепередачах, которые смотрела, и наконец о книгах, которые когда-то читала.