Страшная сказка - Елена Арсеньева

Елена Арсеньева Страшная сказка

Егор Царев Май 2001 года, Агадир

«Она! Точно – она. Волосы отрастила, ишь какая грива, а так – совершенно не изменилась. Она!

Интересно, узнает она меня? Ха! Пусть только попробует не узнать! Вот сейчас плюхнуться рядом на лежак, хлопнуть красотку по знакомой до боли, можно сказать, родной попке и воскликнуть: «Надюшка, звезда моя! Это я, твой Гашиш!»

Хотя… Нет, конечно, нет. Не тот уровень отношений. Мужики, которые шныряют вокруг и жрут ее глазами, полопались бы от зависти, конечно, однако… как бы им не пришлось лопаться от смеха, когда я огребу здоровецкую оплеуху из этих нежных ручек. А не исключено. Ведь эта красотка выпала, можно сказать, выскочила из моей жизни так же стремительно, как выскакивает из автобуса человек, едва не проехавший свою остановку. И хоть я отродясь не гонялся за бабами, твердо веря, что на каждую не давшую отыщется десять давших, именно эта женщина могла бы заставить меня изменить трезвому расчету типичного Близнеца: брать только то, что само идет в руки.

Однако узнает она меня или нет? Конечно, я изменился за эти два года, но не настолько же! Она меня видела, факт, но тут столько мужиков, глаза разбегаются… Ого, рядом с ней как раз освобождается топчан! Ладно, дадим девушке шанс».

Егор неторопливо поднялся, сгреб шорты и сандалии – весь свой пляжный гардероб – и сделал знак пробегавшему мимо бою. Тот понятливо кивнул, отложил совок, которым спешил собрать с бирюзовой глади бассейна упавшие туда сиреневые и розовые лепестки (в мае в Агадире все цветет как ошалелое), перекинул через плечо бело-синий полосатый матрац, совершил небольшую пробежку – и уложил матрас на освободившийся лежак, ровно на полсекунды опередив долговязого немца, который с апломбом истинного арийца маршировал с другого края бассейна. Немец полыхнул на маленького араба откровенно расистским взглядом, словно отчаянно пожалел в эти мгновения о бесславной судьбе армии Роммеля, которая легла костьми как раз где-то в этих местах, в северо-западной Африке. А может, просто в северной, какое это теперь имеет значение? Главное, что Роммель не успел прижать к ногтю арабов, и нынче любой и каждый из них мог перейти дорожку потомку победоносных тевтонов. Впрочем, оный потомок не мог не понимать, что бой действовал в данном случае под давлением превосходящих обстоятельств. Немчин окинул взглядом бледно-голубых глаз эти неспешно приближающиеся обстоятельства в лице Егора, оценил его впалый, перетянутый буграми мышц живот, накачанные плечи, а также – свидетельство ошибок молодости – изрядно выцветшую татуировку (спиртовой тушью деланную, где ж там возьмешь иной материалец!) на правом предплечье (церковь с четырьмя куполами и орел двуглавый, только вместо герба буковки УК) – и… около бассейна в отеле «Альмохадес» случился новый разгром под Москвой, новый Сталинград, новая Орловско-Курская битва и все прочее, прочее, вплоть до сдачи Берлина: блицкриг провалился, фриц стушевался и круто повернул в западном направлении.

Более на плацдарм возле прекрасной дамы не претендовал никто, и Егор занял его с видом победителя.

А дама, заметьте себе, словно бы и не ведала, какие баталии вокруг нее разворачивались. Лежала себе и лежала, устроив на сомкнутых руках красивую рыжеволосую голову, неотрывно глядя на синюю-пресинюю гладь воды… Строго говоря, водичка была голубая, но никто из людей, понимающих это петушиное прилагательное, никогда не употребляет. Синий, говорят они. Светло-синий. Ну очень светло-синий…

И Егор вдруг остро, словно это было только вчера, вспомнил, как она царапала остреньким темно-красным ноготком по его плечу, обводя очертания куполов, цепей, которые разрывал орел, чаши, на которой покачивалась церковь, и выспрашивала: «А это что значит? А это?» И он, поеживаясь от щекотки, рассказывал, что орел с буковками УК (Уголовный кодекс называется) – это государство, весы – срок, который оно отвесило гражданину Цареву Егору Константиновичу, четыре купола – четыре года, которые ему назначено было чалиться, разорванные цепи – знак того, что вышел досрочно.

– Гоша, а больно было колоться? – спросила она.

– Да уж, – усмехнулся он. – Это я всю твою божественную попку лидокаином обработал вдоль и поперек, а там, знаешь, никакой анестезии, ни местной, ни общей, и в помине не было: хочешь выглядеть как человек – терпи.

– Молчи, терпи и плачь, – промурлыкала она, сильнее вдавливая отточенный ноготок в его тело, и хоть это было тьфу, пустяки, не боль, ему отчего-то почудилось, что из светло-синих (!) линий выступают капельки крови – темно-красной крови, точно такой же, как покрывающий ее ногти лак. Ну а потом Егор сказал, что не одному лишь искусству татуировки научился там: вот если бы печатались книжки про не только всем известную Камасутру, или китайский даосизм, или еще что-то в этом роде, а издали бы пособие по лагерной школе секса, то не было бы для женщин лучшего учебника, особенно в искусстве… как бы это поизящнее выразиться… в искусстве игры на флейте! Она слушала с блаженной усмешкой, а потом они перешли к практическим занятиям, и, кажется, не было в его жизни более прилежной и умелой ученицы… А потом она исчезла – просто исчезла, будто и не было ее никогда.

И что? За какие-то два года вот так все забыть? В упор не видеть человека, которому… который…

– Надюшка, не хочешь купнуться? – послышался рядом веселый мужской голос, и Егор сначала зафиксировал, что это сказал русский (со всех сторон слышалась только немецкая и французская речь), мимолетно удивился, кто может к ней обращаться этак фамильярно, и, оторвавшись от невеселых мыслей, посмотрел в направлении голоса.

Парень со светлыми волосами, с которых капала вода, высунулся из бассейна, словно водяной, и смотрел на молодую женщину, призывно пошлепывая ладонями по воде. Солнце играло на его мокрых загорелых плечах – плечи тоже были ничего себе, не слабее, чем у Егора, даром что без татуировки.

– Хочу, – сказала она, легко вскочила с лежака и, красиво поводя своей умопомрачительной попкой, соскользнула в бассейн.

Парень поддержал ее в воде, и на какой-то миг их тела прильнули друг к другу, и Егор увидел, как смотрят на эту женщину его глаза. Они были голу… черт! Вот именно что они были голубыми, а никакими не светло-синими! Голубыми, да, гори оно все огнем!

Вот в чем дело, значит. Вот почему она никак не хотела узнавать Егора.

Она была здесь не одна, а со своим мужчиной!

Уязвленное самолюбие (как это так?! Бывшая любовница не желает его признавать?!) немного успокоилось. Но взамен начала бушевать ревность, а Егор знал за собой такую особенность: если его одолеет это чудище с зелеными глазами, то Отелло, шекспировский мавр (между прочим, земляк тутошних аборигенов, ибо сия страна, Марокко, некогда называлась именно Мавританией), – так вот: если Гошу Царева начнет одолевать ревность, мавр Отелло может спокойно отдыхать.

Родион Заславский Январь 2001 года, Нижний Новгород

Как известно, друзьям отказывать труднее всего. Даже в самых дурацких просьбах. Ведь друг не молит униженно, дескать, помоги, голубчик, не дай пропасть, тем самым перекрывая тебе возможность выбора – помочь или не помочь. Друг просто звонит и ставит тебя перед фактом:

– Слушай, Родик, ты мне до зарезу нужен сегодня. Видок прими повнушительнее. Будь во столько-то там-то, но уж постарайся не опоздать. Иначе все дело сорвешь!

– А что за дело? – робко интересуешься ты, прикидывая, что «во столько-то» наступает уже через полчаса, а у тебя и своих забот по горло, да и понятие «выглядеть повнушительнее» очень уж растяжимое, разброс от золотой цепи в кулак толщиной на шее и мятых шортов до костюма из жутко дорогого магазина «Boss», который недавно открылся на Покровке, – то есть архинеобходимо утрясти некоторые детали, касаемые совпадения цвета носков, трусов и галстука. Но друг считает, что твое любопытство недостойно ваших отношений:

– Ты чего это? Сказал же: надо, Федя. Надо! Когда тебе надо, я же всегда как штык, как пионер, готов к труду и обороне! Скажешь, нет? Короче! – Голос друга становится категоричным, как приговор высшей инстанции. – Короче, там-то во столько-то. Некогда мне с тобой лясы точить, бежать надо. И не волнуйся, Родя… – Тут друг многозначительно умолкает, а потом продолжает с торжеством: – Ни в какой криминал я тебя не втравлю!

Вслед за этим он испускает противненький хохоток и бросает трубку, убежденный, что является величайшим юмористом всех времен и народов, рядом с которым отдыхает даже Задорнов-младший. И юмор не только в том, что ты теперь надолго призадумался, кто же ты есть, в конце концов, Родя (Родион) или Федя (Федор). Штука (и шутка) в том, что друг твой, по имени Николай Мыльников, работает в районной милиции, в отделе борьбы с экономическими преступлениями, и это в самом деле игра слов высокого полета – насчет того, что он не втравит тебя ни в какой криминал. То есть ты заранее знаешь, что именно в это дело и вляпаешься, но, поскольку времени на возражения и на обдумывание тебе уже не отпущено, начинаешь быстро одеваться, вытаскивая из гардероба первые попавшиеся одежки и размышляя, что тебя ждет на сей раз.