Лизе она, как и в детстве, по-доброму завидовала. Восхищалась подругой. И когда та ей говорила, что она стала толстой клушей и бегает по кругу между домом и работой, с легкостью соглашалась. Да, она клуша.
Лиза окончила свой престижный вуз и пошла работать в престижную компанию. Выставки, презентации, форумы – Лиза показывала подруге фотографии.
– Ты такая красивая! – восхищалась Полина.
– Да, я слежу за своим весом, в отличие от тебя, – отвечала Лиза.
– Тебе хоть нравится твоя работа? – озабоченно спрашивала Полина.
– Не знаю. Работа и работа, – пожимала плечами подруга.
Она работала влегкую, не напрягаясь, и действительно не знала – нравится ей или нет. Да, она знала себе цену – умная, пунктуальная, грамотная. Может сделать за два часа то, на что у других сотрудников уходило три дня. И все – свысока, вполоборота, с некоторым, едва заметным презрением к коллегам. Лизе не нужно было рвать когти, глотку. Ей, по большому счету, вообще ничего не было нужно. Карьерных амбиций за ней никто не замечал. Наоборот, Лиза ценила личное время, личное пространство, некоторую свободу. Начальство ее ценило – Лиза никого не подсиживала, никого не подзуживала и никогда не строила козней за спиной – это было ниже ее достоинства. Друзей и подруг у нее не образовалось – только приятели и приятельницы, чтобы попить кофе, сходить на обед. Лиза вроде бы общалась со всеми – и ни с кем: в общих посиделках не участвовала, от корпоративных мероприятий вежливо отказывалась. Никому не помогала, но и помощи ни у кого не просила.
Сказать, что Лиза неприятная, было нельзя, но и назвать ее милой тоже вроде бы как не получалось.
– Тебе надо замуж, – говорила Полина.
– Надо будет – выйду, – отмахивалась Лиза, и Полина соглашалась. Да, Лиза за любого сможет выйти. На кого пальцем покажет. Она пыталась рассказать подруге, какое это счастье – муж, дети, но Лиза стекленела глазами. Полина знала этот взгляд и замолкала.
Полина смотрела, как подруга детства устраивает ложкой бешеный водоворот чаинкам. Как врач, она уже поставила диагноз – Лиза больна, ей нужно показаться специалисту, пропить курс препаратов. Депрессия, тяжелая, и анорексия под вопросом. Не долечили, значит, в предыдущий раз. Да еще и головные боли – надо бы провериться. Две таблетки болеутоляющего выпила, а все равно морщится. Видно, по глазам видно, что боль не отступила. Наступил же просвет, а сейчас опять.
У Лизы был совсем другой голос. Лизин, но другой. Подруга говорила тихо, глухо и быстро, будто заговаривая боль. Она не придумывала. Ей было больно по-настоящему. Ну что с ней делать? За руку отвести к врачу? Насильно уложить в больницу? Ведь Лиза сильная, всегда говорила, что сильная, справится. И ведь казалось, справляется. В конце концов, ну наплевать на Рому и забыть. Есть ведь Дашка. Такое счастье, что есть Дашка. Что еще женщине нужно? Ребенок. Если есть ребенок, значит, есть будущее. Но Лиза, похоже, так не считала. А Полина не могла ее переубедить. Если за столько лет не получилось доказать, то сейчас точно бессмысленно ей что-то внушать.
– Я похудела? – спросила Лиза.
– На тебя смотреть страшно, – честно ответила Полина.
Некогда стройные Лизины ноги превратились в две палки, утянутые джинсами. От нее ничего не осталось, даже груди. Свитер болтался, как на швабре. Из ворота выглядывали костяшки. Да, им уже за сорок. Лизе исполнилось сорок пять – она была на полгода старше Полины. Корни седые. На темных волосах седина особенно заметна проблесками, всполохами. Лоб совсем мертвый, наверняка Лиза вколола ботокс. Полина тоже хотела ботокс, но все никак не могла собраться. Да и не было такой уж нужды – лицо полное, гладкое. Вот второй подбородок убрать бы да овал лица подтянуть, это да. У Лизы выдавали возраст губы, собираясь мелкой сеточкой, когда она говорила. И руки. В тех местах, которые всегда выдают возраст, – если у Полины были полные, тяжеловатые, мясистые предплечья, то у Лизы они висели сморщенными складочками.
– Мне плохо, что-то мне совсем плохо, – призналась Лиза. – У меня никого нет. Странно, да? Ты помнишь, сколько у нас людей в доме собиралось? Меня ведь всегда любили. Рома говорил, что ему все друзья завидуют. И вдруг никого нет. Только ты. Странно, да? Ты знаешь, я не могу жить в своей квартире. Мне там все не нравится. Я хочу назад, в мой дом, в тот дом, который я построила. Почему я его отдала? Ты помнишь, какие там были окна? А подоконники? Помнишь, как я превратила подоконник в лежанку, а рядом стоял книжный шкаф? Можно было лежать и читать. Полин, я хочу назад. Я хочу на свой подоконник, смотреть в свое окно. Как ты думаешь, кто там сейчас живет? Они все сломали, да? Или оставили? Я пыталась поговорить с Дашкой, но ей все равно где жить. Она меня стала бояться. Смотрит испуганно и молчит. И знаешь, она думает, что я сошла с ума, как ее бабка. А я думаю, почему я не сошла с ума? Так легче. Жить и не понимать, кто с тобой рядом, где ты находишься, почему оказалась в этой кровати, а не в другой. Полин, я хочу сойти с ума, как мама. Только теперь я ее поняла. Она спасла себя. Когда это случилось? Ты помнишь?
– После смерти Евгения Геннадьевича, – ответила Полина.
– Да, наверное… а мне казалось, что позже. Ты думаешь, она меня так и не простила?
– Не знаю.
– А я знаю – не простила. Хорошо, что она меня не узнает. Я все думала тогда, как так можно – забыть единственную дочь? А теперь знаю – я бы Дашку тоже забыла. Я и сейчас про нее забываю. Смотрю на нее и не чувствую. Совсем. Как раньше, когда она была маленькая. Ты помнишь?
– Помню. Так бывает.
– Не бывает! У тебя так не бывает! Только у меня! – У Лизы снова затряслись руки. – Как Мария Васильевна?
– Все хорошо. Слава богу.
– Все так же бегает по своим старикам?
– Бегает. Мне кажется, она нашла себя в них.
– Ну да, ты отвечаешь за беременность, а она – за смерть. Просто святое семейство.
– Лиз, не надо, не будь злой.
– Прости. Передавай Марии Васильевне спасибо.
– Позвони и сама скажи. Ей будет приятно.
– Не могу. Не могу никому звонить и говорить дежурные фразы. Сил нет. Расскажи мне про Марию Васильевну. Я всегда хотела, чтобы у меня была такая мама.
– А я хотела, чтобы у меня была такая, как Ольга Борисовна.
– Да, я помню, как ты ей в рот смотрела и шла так чинно, медленно. А мне нравилось бежать с твоей мамой. И она мне всегда покупала рогалик в булочной.
– Лиз, это было всего один раз. Ну, два.
– Разве? А мне казалось, что Мария Васильевна нас часто из сада забирала. Или из школы. Поговори со мной. Расскажи что-нибудь.
И Полина начала рассказывать о том, что Лиза и так знала.
Мария Васильевна, отправившись с почетом на пенсию, не смогла уйти из профессии. Два месяца помаялась, посмотрела телевизор, а потом встала, постелила чистое белье на кушетку в половине от полуторной комнаты и позвонила бывшим пациентам. Уже на следующий день пришла соседка – ей прописали курс капельниц, а до поликлиники добираться тяжело, пока автобуса дождешься, так и капельница не понадобится. Эта же соседка дала телефон Марии Васильевны другой соседке, у которой была старенькая мама. Нужно было прийти, сделать укол, проследить за сиделкой. Мария Васильевна пришла, немедленно уволила сиделку и стала все делать сама – массировать, растирать, ставить уколы, кормить, мыть. И вдруг почувствовала, как сердце откликнулось, как на душе стало хорошо и правильно.
Так Мария Васильевна стала уникальным специалистом – не просто сиделкой, а человеком, который скрашивает последние дни, недели, месяцы жизни. Ее верная медсестра Люся, которая просидела с ней в кабинете многие годы и уволилась в тот же день, когда Мария Васильевна ушла на пенсию, стала идеальной сиделкой. Они опять работали в паре. Сарафанное радио сделало свое дело – репутация у Марии Васильевны и Люси была безупречная. Их знал весь район. Мария Васильевна радовалась, что нужна, что ее ждут, что звонят и просят приехать. Ей становилось хорошо на душе, когда она знала – ее подопечные уходят в иной мир без боли, без страданий, в чистоте, на свежих простынях. К собственному удивлению, она обнаружила, что стала прилично зарабатывать, намного больше, чем получала в поликлинике на полутора ставках. И это тоже оказалось удивительно приятно – она тратила деньги на подарки внукам, на милые безделушки, которые дарила подопечным. На себя она так и не научилась тратить. На еду тоже. В одну из зим купила себе модную обувь, угги, и была просто счастлива. Бегала в них, как в тапочках, и радовалась: прогресс не стоит на месте, жизнь изменилась – есть удобная обувь, есть хорошие шприцы, в любой аптеке, доступны специальные кремы от пролежней, да чего только нет! А уж какие матрасы появились! Ортопедические. Удобные.
– Она у меня очень независимая стала и гордая, – улыбнулась Полина, – она счастлива. Счастлива в профессии. Я думала, ей нравится быть терапевтом, а оказалось – ее призвание… достойный уход. Она это так называет. Я очень за нее рада.