— Да нет, что вы, — пробормотал он глупо. — Как-нибудь в другой раз.
В узком проходе между серыми ширмами Максим столкнулся со здоровым мужиком в потной и засаленной фуфайке, над левым карманом которого грязными когда-то белыми нитками было коряво вышито — Люцифер. Вокруг него столпился грустно-покорный народ.
— Палехин, — сказал он радостно, как старому знакомому. — Ты с нами идешь.
— А ты это точно знаешь? — не удивляясь, что его окликнули по фамилии, спросил Максим.
— На все сто, — сказал тот и противно подмигнул.
Они выстроились цепочкой друг за другом и пошли за мужиком.
Навстречу появилась другая цепочка, впереди которой шел забавный толстый мужичонка в белой простыне. Над головой у него, закрепленный на проволочке, покачивался картонный нимб желтого цвета.
Максим шел последним и сам неожиданно для себя пристроился к этой группе.
Прошли мимо длинных рядов умывальников и вышли в другой огромный зал, весь заставленный ровными рядами кроватей, аккуратно застеленными ярко белыми, хорошо наглаженными простынями. Справа на стульчике сидела толстая добродушная нянечка в белом халате.
А где-то высоко в небе огромные расплывчатые головы врачей тихо переговаривались между собой — Пульс? — Нет пульса.
— Ну что, — ласковым тихим голосом сказал толстячек няне. — Принимай, Матреновна, пополнение. — После чего он повернулся и важно удалился.
Нянечка оглядела их добрыми предобрыми глазами, близоруко щурясь.
— Родненькие, — ласково сказала она, — разбирайте свободные кроватки, одевайте пижамки и укладывайтесь поудобнее.
Максим кое-как нашел свободную кровать в этом бесконечном ряду теряющихся вдали одинаково резко белых коек. С отвращением переоделся в тщательно отутюженную и еще теплую полосатую пижаму. Лег хмуро, укрывшись прохладным свежехрустнувшим покрывалом.
Огляделся по сторонам. Слева, чему-то глупо улыбаясь, расположился этакий божий одуванчик, пролежавший на этой койке уже не одну сотню лет. Справа нетерпеливо ерзал и крутился совсем молодой еще паренек, у которого под пижамой проглядывала тельняшка.
— Слушай, новенький, — не выдержав, позвал он хриплым шепотом.
— Это вы мне? — повернулся к нему Максим, зевая.
— К тебе, конечно, к кому же еще? — удивился сосед. — Давай, как толстая уснет, сбегаем к девчонкам, а? Там, внизу, к соседям партия новеньких поступила.
— А может, темноты дождемся? — рассудительно предложил Максим.
Сосед посмотрел на него с плохо скрываемым сожалением.
— Салага, — протянул он. — Это же верх, темнота. Здесь никогда не темнеет.
С этими словами паренек отвернулся и надолго затих.
Максима тоже разморило, глаза сами собой стали слипаться, и он уснул. Разбудили его осторожные толчки в плечо.
— Что? Где? — метнулся Максим. — Который час?
— Тише ты, — прошипел парень, прижимая его к кровати, — разбудишь местных обормотов — достанут своими проповедями. Давай аккуратненько за мной, пока смена караула.
И он, пригибаясь и прячась за кроватями, зачем-то устремился за пареньком.
И вот уже они понуро бредут по коридору из светлых ширм, конвоируемые тремя девушками в легких воздушных покрывалах.
— Что же вы так? — сочувственно произнесла одна из них. — Своих вам что ли мало? Простаиваем же ведь.
— Да скучно с вами, девчонки, — горячась, словно на суде, оправдывался парень.
— Чем же они вас берут? — стыдливо покраснев, спросила вторая.
— Да я вам уже сто раз объяснял… — начал было паренек, но тут коридор кончился и они вошли в просторный светлый зал. девушки вывели пленников на середину и молча и неслышно удалились. Только кто-то из них украдкой вздохнул.
На одиночной лавочке сидели толстячок и нянечка. В сторонке прогуливался серьезный дядечка в белой простыне, на которой где-то сбоку, черными неровными буквами было вышито — Апостол Петр.
— Простим их, батюшка, — увещевала нянечка толстячка. — Ну с кем не бывает. Ну пошалили.
Апостол Петр остановился, достал из складок простыни две папки, раскрыл верхнюю.
— Так, так, так… — протянул он, вчитываясь в одному ему видимые строчки. — Что же ты, морячок? Уже 127 ходок. И это только в этом библейском году.
— Так получилось, — вяло пробормотал тот и потупился раскаянно, осторожно шоркая правой тапочкою по гладкому полу.
— Сколько тебя можно предупреждать?
— Да ладно, Петрович, — устало махнул толстячек с лавки. — Чего строжишься-то? Себя хоть вспомни.
Петр хотел было возразить. Но потом передумал, насупился и молча открыл вторую папку. Глаза его полезли на лоб. Минуты две он не мог вымолвить ни слова, набирая ртом воздух. Потом, наконец, передал папку толстячку и решительно подошел к Максиму.
— Что же это вы, Палехин? — сурово спросил он. — На халяву хотели прокатиться?
Максим ничего не понимал.
Тут заполошились и на скамейке. И он услышал в свой адрес такие слова…
Теперь он шел один, конвоируемый здоровенным молчаливым дядькой. Дошли до шлагбаума.
— О, неужто диверсанта поймали, — радостно закричал с той стороны смугло-загорелый субъект с серьгой в правом ухе. Но тут из-за будки вышли две сурово-неприступные девушки в строгой униформе и холодно кивнули ему — следуйте за нами.
И опять они шли вдоль ширм — только теперь уже темных.
В своих конвоирах он с трудом узнал своих недавних знакомых, только тогда они были более чем легко одеты, глаза их сумасшедше сверкали и они… А как они смеялись!.. Да что теперь вспоминать.
— Привет, девчонки, — прошептал он.
Они промолчали.
— Не узнаете что ли?
— Узнаем, — чуть слышно и как бы нехотя ответила одна из них.
— Так может это… — замялся он, — в сторону отойдем.
Девушки неожиданно засмеялись.
— Все, голубок, отстрелялся, — недобро сказала одна, а вторая серьезно добавила:
— Со своими здесь нельзя.
— Почему это? — удивился он.
Но тут из-за поворота выскочили двое по пояс раздетых мужиков, тащивших тяжелый бидон с надписью — "масло" и девушки замолчали.
— Со своими, — снисходительно принялась объяснять первая, когда шум от бидона стих вдали, — это серьезное производственное нарушение, и карается оно со всей строгостью. А с чужими — это просто пикантная история, к тому же часто поощряемая начальством.
— Да? — произнес он. — А наверху все иначе.
— Ну конечно, — в один голос возмутились девчонки. — Недавно вон от шефа троих в белых простынках вели тайными тропами, чтобы их охрана не засекла.
— Ну и как? — поинтересовался Максим.
— Засекли, сволочи, — обиженно высказала светленькая.
Суровый, толстый, так же по пояс раздетый мужик принял его в темной подсобке.
— Новенький, — неодобрительно сказал он. — Сегодня пойдешь в наряд на уголь. — И он протянул ему пару верхонок.
— Кругом сплошной бардак, — недовольно ворчал напарник. — Пишут — масло, а привозят уголь. А недавно с одним случай произошел — ему на сковороде процедуры принимать предписано было, а он три календарных года в подсобниках ходил, в старшие стал выдвигаться. Случайно разоблачили. — И он махнул рукой. — Бардак — он и в Африке бардак.
А в это время где-то в небе смутно вырисовывалось лицо Оли. И ее протянутая рука. А в ней — стеклянный шарик.
Две черные молчаливые девицы отвели его к Люциферу.
Тот сидел все в той же мятой фуфайке за грязным столом, на котором стояла неполная бутылка водки, один засаленный стакан и на обрывке газеты — вяленая рыба, судя по запаху — протухшая. Напротив сидел этакий элегантный пижон в черном фраке, ослепительно белой рубашке с черным галстуком-бабочкой, ногу небрежно закинул на другую, выставив на обозрение свои ярко-черные лакированные туфли. И сам он был весь прилизанный и лоснился от избытка кремов. (Черная полоска аккуратных усиков).
Шеф обернулся, махнул Палехину рукой.
— Садись, Макся, — и указал на покосившийся табурет.
Максим сел.
Шеф налил в единственный стакан водки и протянул ему.
— На, выпей.
Максим неуверенно взял стакан, посмотрел на соседей по столу.
— Давай быстрее, — поторопил шеф. — Стакан-то один.
— Ну ладно, мужики, — сказал Максим, кашлянув. — Будем здоровы, — и залпом выпил водку.
Зажмурился. Резко поставил стакан на стол и с шумом выдохнул воздух.
— Ну и гадость же вы пьете.
Чернявый тонко улыбнулся.
— Это же спирт, — обиделся Максим. — Что же вы сразу то не сказали? Я его чистым не пью.
— Ничего, — шеф добродушно постучал ему по плечу, снова наливая в стакан, и передавая его чернявому, — научишься…
Чернявый доставал из дипломата уже неизвестно какую по счету бутылку. Незаметно нализались.