Со временем Екатерина сама станет автором множества литературно-художественных и публицистических сочинений на русском языке, а ее письма и записки близким людям неопровержимо свидетельствуют: она не только могла писать по-русски (пусть с некоторыми грамматическими ошибками, но много ли было тогда россиян, которые писали по-русски правильно?), она и думала по-русски. Родной немецкий Екатерина стала с годами забывать, а русский, наряду с французским, был языком ее общения, научных и литературных трудов, переписки.
Любовь к народным пословицам и поговоркам, лирическим песням и сказкам, к русским национальным одеждам, которые она и сама охотно надевала, подчеркнутое внимание к православным обрядам и строгое соблюдение их (церковную службу, по ее словам, Екатерина знала не хуже священника), – все это уже не будет казаться сплошным лицемерием, если понять, что стремление «понравиться народу» постепенно переросло у Екатерины в чувство родства: теперь это был ее народ, уважение и любовь которого еще надо заслужить.
Об этом уже в 1744 году задумывалась Екатерина, а вот наследник престола, по ее же наблюдениям, российским народом совсем не интересовался и мало его ценил. Будучи сыном старшей дочери Петра I Анны и приняв при крещении имя Петра Федоровича, в душе он оставался немцем, кем и был по отцу – принцем Голштейн-Готторпским, Карлом-Петром-Ульрихом, а еще он был внучатым племянником шведского короля Карла XII.
Бракосочетание Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны состоялось 21 августа 1745 года, Екатерина получила титул великой княгини.
Отношения между юными супругами не сложились: слишком они были разными. Петр, старше Екатерины на год с небольшим, оказался гораздо младше ее по уму, жизненным наблюдениям и впечатлениям, которые определяют возраст души. Уже в детстве отмечали у Фике «философский склад ума», а Петр Федорович, несмотря на свой высокий титул, и через десять лет после брака вел себя как избалованный, капризный и взбалмошный мальчишка.
Об идиотских его выходках, о грубости и жестокости по отношению к жене и придворным свидетельствуют не только мемуары Екатерины II, но и другие, вполне заслуживающие доверия источники. Разговоры о том, что «такой и Россию погубит», начались задолго до июньских событий 1762 года.
Нет, он не был безнадежным глупцом, законченным негодяем. Екатерина в своих мемуарах вспоминает о добрых поступках великого князя, о непродолжительных периодах дружбы и взаимопонимания между ними. При этом ей, конечно, важно показать, что она пыталась спасти их брак, «понравиться своему мужу». Вероятно, так и было на самом деле, но уже ничто не могло предотвратить семейную катастрофу: по словам самой Екатерины, она не полюбила мужа, потому что он не пожелал «быть любимым».
Поначалу Петр был весьма дружелюбно настроен по отношению к ней, пользовался ее советами, благодарил за помощь; но, словно не понимая, как это ее унижает, уже с первых месяцев брака он стал сообщать жене о своих новых любовных увлечениях, прося совета и по этой части… Екатерине приходилось исполнять одновременно роль его конфидентки и покинутой им, нелюбимой жены, соблюдая при этом все внешние формы уважительного отношения к супругу.
Последующие бурные события в своей интимной жизни Екатерина объясняла в «Чистосердечной исповеди» так: «…Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и, если б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви».
Только через девять лет после свадьбы у великокняжеской четы родился сын Павел – будущий самодержец всероссийский. В «Чистосердечной исповеди» и в других автобиографических записках Екатерина II дала понять потомкам, что отцом ребенка был камергер Сергей Васильевич Салтыков. Дочь Екатерины, великая княжна Анна Петровна, появилась на свет через три с небольшим года после Павла и была очень похожа на графа Станислава Августа Понятовского – второго екатерининского фаворита.
Не только к Екатерине, но и к государственным делам Петр Федорович особенного интереса не проявлял. Екатерина долго не расставалась с надеждой приручить его, предпочитая не укорять и поучать, а незаметно наставлять великого князя. Во второй половине 1750-х, когда императрица Елисавета Петровна стала часто болеть и не раз между придворными начинались разговоры о том, что дни государыни сочтены, Екатерина даже набросала для Петра Федоровича план первоочередных действий после того, как «это будет признано совершившимся», причем будущему императору здесь рекомендовалось вести себя с «хладнокровием полководца и без малейшего замешательства и тени смущения…».
Подготовила Екатерина и проект соответствующего императорского указа, который даже сейчас, в XXI веке, читать страшновато: при живой Елисавете Петровне (она будет царствовать еще несколько лет) написаны слова о «Блаженной памяти тетке Нашей», а в извещении о ее кончине оставлено место для даты…
Вряд ли сей документ ужаснул Петра Федоровича: «высочайшую» смерть он ожидал с едва прикрываемым цинизмом. Возможно, великая княгиня и не показывала эти листки мужу, ожидая более точных сведений о болезни императрицы. Не будем строго осуждать молодую Екатерину, становящуюся политиком.
Дело тут не в пресловутом «холодном сердце» и не в том, что у нее были причины не особенно любить императрицу Елисавету Петровну (о чем ниже). Главное здесь – понимание Екатериной, что есть моменты в жизни государства, когда все зависит от права, воли и энергии новых людей. Она готова была «принять страну», чего нельзя было сказать о великом князе.
Оставаясь частным человеком, Петр мог бы стать домашним сумасбродом, семейным тираном или, наоборот, с годами успокоиться, перебеситься. Некоторые современники даже полагали, что он только притворяется эдаким чудаком, а на самом деле гораздо умнее, чем кажется. Но Петру Федоровичу суждено было царствовать в России, которую он так и не попытался понять и полюбить, а взрослое ребячество государя, как показало непродолжительное его царствование, может представлять опасность для страны.
Почувствовав скорое освобождение из-под опеки тетушки-императрицы, Петр Федорович становился все более неуправляемым, и наступил момент, когда Екатерина должна была сделать выбор, о котором с предельной откровенностью написала в своих мемуарах: либо «делить участь Его Императорского Высочества, как она может сложиться» и «подвергаться ежечасно тому, что ему угодно будет затеять за или против меня», либо «избрать путь, независимый от всяких событий.
Но говоря яснее, дело шло о том, чтобы погибнуть с ним или через него или же спасать себя, детей и, может быть, государство от той гибели, опасность которой заставляли предвидеть все нравственные и физические качества этого государя».
Петр Федорович справедливо считал свою жену умнейшей женщиной и даже побаивался ее, пока не стал императором. Но едва ли он заметил в ней перемену, произошедшую во второй половине 1750-х годов: Екатерина стала его политической соперницей.
Пока великий князь разменивал свои годы по пустякам, играл в солдатики, воображал себя великим скрипачом, устраивал попойки и т. д., Екатерина продолжала свое самообразование.
Через много лет Дени Дидро в беседе с Екатериной II сделал ей комплимент, сказав, что он поражен ее просвещенной мудростью, обширными познаниями в области философии, истории, юриспруденции. Императрица ответила на это: «У меня были хорошие учителя: несчастье и одиночество». Она перечитала множество книг, которые по ее частым просьбам присылали из Академии наук, располагавшей к началу 1750-х годов почти двадцатипятитысячным библиотечным фондом.
Пользовалась Екатерина и частными книжными собраниями Петербурга, интересуясь, прежде всего, трудами философов, историков и правоведов, изданиями по географии и страноведению, словарями, мемуарной литературой. У нее в руках все чаще видели книги русских авторов. Чтобы совершенствоваться в языке, она и некоторые западноевропейские сочинения прочла в русских переводах.
Мир художественной литературы также привлекал ее: на языке подлинника читала Екатерина Рабле и Скаррона, Лесажа и Вольтера, ее любимейшего современного писателя, а Сервантеса и Шекспира – в немецких и французских переводах.
Вольтера – историка и философа – она ценила не меньше, чем Вольтера-литератора, и новейшим сочинителям предпочитала Плутарха и Тацита. По воспоминаниям Екатерины, «Анналы» сделали «необыкновенный переворот» в ее голове, помогли понять, что и придворные интриги, и связанную с ними «большую» политику определяют единство и борьба интересов. Вскоре Екатерина включится в эту игру, и это будет совсем не такая борьба за власть, когда побеждающий еще не знает, что ему делать с этой властью.