– Я иду в «Уонамейкерс». Мне надо кое-что купить. А куда идешь ты?
– В «Уонамейкерс», – без запинки ответил Пол. – Уже три года мечтаю побывать в «Уонамейкерсе».
Какое-то время они шли молча, Гарриет по-прежнему держала его под руку.
– Легкомысленно, – нарушил паузу Пол. – Готов спорить, на взгляд постороннего человека, мы ведем себя легкомысленно. Каково твое мнение?
– Легкомысленно. – Она убрала руку.
– Пожалуй. – Он остановился, критически оглядел Гарриет. Остановилась и она, повернулась к нему, губы искривила улыбка легкого недоумения. – Почему ты так одеваешься? Увидев тебя, я сразу вспомнил утро понедельника в Нортхэмптоне.
– Схватила то, что лежало под рукой. Спешила.
– Обычно ты выглядела, как большая красивая коробка сладостей. – Пол взял ее за руку, и они двинулись дальше. – Венских конфет. Каждая в своей обертке, в своем бархатном гнездышке. Даже если ты шла в угловой магазин за пинтой джина, то всегда одевалась так, что тебя хотелось съесть на десерт. Не могу сказать, что это изменение к лучшему.
– У женщин бывают разные периоды в одежде. Как у Пикассо, – ответила Гарриет. – Если б я знала, что встречу тебя, оделась бы по-другому.
Пол похлопал ее по руке:
– Так-то лучше.
Они шли, а Пол не отводил от нее взгляда. Знакомое удлиненное лицо, очень знакомые губы, как всегда с избытком помады, маленькие зубки, отчего, улыбаясь, она вдруг превращалась в ученицу воскресной школы.
– Ты худеешь, Пол, – заметила Гарриет.
Пол кивнул:
– Я подтянут, как спортсмен. Веду аскетическую жизнь. А как ты?
– Я вышла замуж. – Она помолчала. – Ты слышал, что я вышла замуж?
– Слышал, – кивнул Пол. Они переходили Шестую авеню, и им пришлось прибавить шагу, потому что зеленый свет сменился красным. – Вечером девятого января сорокового года тебя не было дома.
– Возможно. Я теперь большая девочка. Случается, выхожу куда-нибудь по вечерам.
– Я шел мимо и заметил, что в твоих окнах не горит свет. – Они повернули к Девятой улице. – Помню, какая жара царила в твоей квартире. Словно в теплице для далий в ботаническом саду.
– Я мерзлячка, – со всей серьезностью ответила Гарриет. – Сказывается массачусетское происхождение.
– А больше всего мне нравилось то, что ты никогда не ложилась спать.
– У каждой дамы свои достоинства. Одни красивы, другие умны… я… я никогда не ложилась спать. В этом секрет моей популярности.
Пол улыбнулся:
– Замолчи.
Улыбнулась и Гарриет, они дружно рассмеялись.
– Ты знаешь, о чем я. Я звонил тебе в два, в три часа ночи, и ты тут же открывала дверь, бодрая, со сверкающими глазами, с румянами и тенями…
– В молодости я очень быстро восстанавливала силы.
– Утром мы завтракали под Бетховена. Час классической музыки на радиостанции «Нью-Йорк-Сити». Бетховен, по специальному указанию мэра, с девяти до десяти утра.
Пол на мгновение закрыл глаза. Открыл их, чтобы вновь посмотреть на женщину, когда-то близкую ему, теперь почти незнакомку, которая легко шла рядом. Он вспомнил, как в полудреме лежал когда-то с ней, глядя на огни на крышах небоскребов, светящиеся в темноте ночного города, от которого их ограждало большое окно спальни, а однажды во сне она потерла рукой его шею там, где волосы торчали и кололись, потому что днем он как раз подстригся. Гарриет терлась против шерсти, улыбаясь, сонная, не открывая глаз. «Какое восхитительное создание – мужчина…» – прошептала она. Потом вздохнула, рассмеялась и вновь глубоко заснула, ее рука так и осталась на шее Пола.
Пол улыбнулся, вспоминая.
– Ты все смеешься над моей одеждой?
– Вспомнил вот фразу, которую где-то слышал… – ответил Пол. – «Какое восхитительное создание – мужчина…»
Гарриет холодно посмотрела на него:
– И кто это сказал?
Пол бросил на нее короткий взгляд:
– Освальд Шпенглер.
– Угу, – кивнула Гарриет. – Знаменитая цитата.
– Особенно если произнесена к месту.
– И я того же мнения. – Гарриет чуть прибавила шагу.
Они миновали маленький бар, в котором когда-то коротали долгие зимние вечера, пили мартини, говорили, говорили, говорили и смеялись так громко, что на них оборачивались люди, сидевшие за соседними столиками. Пол ждал, что Гарриет что-нибудь скажет об этом баре, но она его и не заметила.
– Это же бар «У Эдди». – Он взял инициативу на себя.
– Угу, – кивнула Гарриет.
– Когда там заканчивался французский вермут, в мартини добавляли херес.
– Какая гадость, – скорчила гримаску Гарриет.
– Это все, что ты можешь сказать? – На лице Гарриет отразилось искреннее недоумение, но Пол и раньше никогда не мог понять, лжет она или говорит правду, и за два года ничего не изменилось. – Не надо ничего говорить. Давай зайдем, и я угощу тебя выпивкой.
– Нет, благодарю. Мне надо успеть в «Уонамейкерс» и вернуться домой. Рассиживаться в баре некогда.
– Как скажешь, – надулся Пол.
Они повернули на Девятую улицу, направились к Пятой авеню.
– Я знал, что обязательно встречу тебя, – продолжил Пол. – Мне хотелось знать, как это будет выглядеть.
Гарриет не ответила. Она разглядывала дома на противоположной стороне улицы.
– У тебя отсох язык? – полюбопытствовал Пол.
– И как это выглядело?
– Время от времени я встречаю девушку, которую знал.
– Готова спорить, в Нью-Йорке их пруд пруди.
– В Нью-Йорке полно девушек, которые когда-то с кем-то встречались.
Гарриет кивнула:
– Я как-то об этом не думала, но ты, безусловно, прав.
– Всякий раз я удивляюсь себе. Какая, однако, хорошая девушка! Ну почему я с ней расстался? Первая девушка, с которой я встречался, теперь служит в полиции. Прошлым летом она поймала какого-то гангстера на Кони-Айленде. Мать не разрешает ей выходить из дома в форме. Стесняется соседей.
– Естественно, – хмыкнула Гарриет.
– Другая девушка изменила фамилию и танцует в классическом балете. Ноги у нее потрясающие. Я всегда числил ее в красавицах. Тебя тоже.
– Мы неплохо смотрелись в паре, – сказала Гарриет. – Правда, у тебя очень уж быстро росла щетина. Электрическая бритва…
– Я от нее отказался.
Они проходили мимо дома, в котором раньше жил Пол, и он посмотрел на дверь подъезда, вспоминая, как они с Гарриет входили в нее и выходили в дождливые дни и по утрам, припорошенным снежком. Они остановились у старого кирпичного дома с облупившейся краской на рамах, взглянули на окно на четвертом этаже, из которого они высовывались, чтобы посмотреть, какая погода. Пол вспомнил, как одним зимним вечером они первый раз вошли в эту дверь вместе.
– Я был чертовски вежлив, – пробормотал он.
Гарриет улыбнулась, понимая, о чем он говорит.
– Ты все время ронял ключ и приговаривал себе под нос: «Боже, Боже», – когда наклонялся за ним.
– Я нервничал. Я точно хотел знать, что ты все понимаешь… никаких иллюзий. Добрые друзья, ситуация проста, как апельсин, через шесть недель из Детройта приезжает другая девушка, я ничем тебе не обязан, ты ничем не обязана… – Пол вновь посмотрел на окно на четвертом этаже. – Идиот!
– Какая тихая, спокойная улица. – Гарриет покачала головой, опять взяла Пола под руку. – Я должна идти в «Уонамейкерс».
Они двинулись дальше.
– А что тебе надо купить в «Уонамейкерсе»? – спросил Пол.
Гарриет на мгновение замялась.
– Ничего особенного. Пеленки, распашонки. У меня будет ребенок. – Они прижались к стене, чтобы разминуться с женщиной, которая вела на поводках четырех дачхаундов. – Ну не забавно ли – я и ребенок! – Гарриет улыбнулась. – Я лежу целыми днями в кровати и представляю себе, какой он будет. А в перерывах сплю и пью пиво, кормлю нас обоих. Никогда раньше я так хорошо не проводила время.
– Что ж, по крайней мере ты убережешь мужа от армии.
– Возможно. Но он у меня рьяный патриот.
– Хорошо. Когда он будет в Форт-Диксе, я буду встречать тебя на Вашингтон-сквер, где ты будешь гулять с ребенком. А чтобы соблюсти приличия, надену полицейскую форму. Я не такой уж рьяный патриот.
– Но тебя все равно заберут в армию?
– Конечно. Я пришлю тебе мою фотографию в лейтенантской форме. Из Болгарии. У меня есть предчувствие, что мне придется защищать стратегическую высоту в Болгарии.
– И как ты к этому относишься? – Впервые Гарриет повернулась к Полу и изучающе посмотрела на него.
Пол пожал плечами:
– Как к неизбежности. Это чертовски глупо, но не так глупо, как десять лет назад.
Внезапно Гарриет рассмеялась.
– Что я сказал смешного? – пожелал узнать Пол.
– Я впервые спросила тебя о твоем отношении к чему-то. Раньше такой необходимости не было. Ты сам мне обо всем докладывал. О своем отношении к Рузвельту, Джеймсу Джойсу, Иисусу Христу, Матиссу, йоге, спиртному, сексу, архитектуре…
– В те дни у меня обо всем было свое мнение. – В улыбке Пола проскользнула печаль. – Страсть и разговоры. Два краеугольных камня цивилизованных отношений между полами. – Он обернулся на окно четвертого этажа. – Подходящая была квартирка. И для страсти, и для разговоров.