Маркхейм - Роберт Стивенсон

Роберт Луис Стивенсон Маркхейм (Убийца)

— Да, — сказал антиквар, — наши барыши возрастают от разного рода обстоятельств. Одни покупатели бывают невежественны, не понимают толк в вещах, и тогда мы наживаемся на их невежестве, то есть взимаем с них известные дивиденды за свое превосходство в знании; другие люди бывают сомнительной честности. — При этом антиквар поднял свечу так, что свет ее упал прямо на лицо его посетителя. — И в таких случаях мы тоже извлекаем пользу из своей высшей добродетели, — добавил он.

Маркхейм только что вошел с улицы, где было еще совершенно светло, и глаза его не успели еще освоиться со светом свечи и окружающим мраком лавочки антиквара, и потому при последних словах этого человека, вероятно, от близости поднесенной к самому его лицу зажженной свечи, он невольно болезненно заморгал и отвернулся.

Торговец странно захихикал.

— Вы явились ко мне в самое Рождество Христово, — продолжал он, — в такое время, когда вы знаете, что я один в целом доме, что я закрываю ставнями окна моей лавочки и ни под каким видом не делаю никаких сделок или торговых операций; ну, разумеется, вам придется заплатить мне за это! Вы должны заплатить мне за потраченное мною с вами время, которое я должен был употребить на сведение балансов в моих книгах, и, кроме того, вам придется заплатить мне еще и за ту странную манеру, которая сегодня особенно ярко сказывается в вашем обращении со мной. Я, видите ли, все учитываю! Как вам известно, я — сама скромность, и никогда не задаю никому неприятных и щекотливых вопросов, но когда мой клиент не может смотреть мне прямо в глаза, и я соображаю, что тут что-то не совсем ладно, то и за это ему тоже приходится несколько приплачивать.

Тут антиквар еще раз хихикнул и лукаво и многозначительно прищурился, но затем перешел на свой обычный деловой тон, в котором, однако, все еще слышалась ироническая нотка.

— Ну, вы, конечно, как всегда, можете весьма точно и подробно объяснить, каким образом к вам попала та вещь, которую вы предлагаете мне купить? Вероятно, она все из той же богатой коллекции вашего дядюшки, не так ли? Удивительный это был коллекционер, надо отдать ему справедливость!

И маленький, бледный, тщедушный и сутуловатый антиквар приподнялся при этом на цыпочки и смотрел поверх своих золотых очков на своего посетителя, с видимым недоверием покачивая головой.

Маркхейм ответил на это взглядом, полным бесконечной жалости и непреодолимого отвращения, но отвечал сдержанно и спокойно:

— На этот раз вы ошибаетесь: я пришел не предложить вам купить что-нибудь у меня, а наоборот, я пришел купить у вас сам то, что мне приглянется. В данный момент у меня нет таких редкостей, которые я мог бы предложить вам или от которых я хотел бы отделаться, — дядюшкина коллекция совершенно исчерпана; в его кабинете не осталось ничего, не исключая резной дубовой панели, но даже в том случае, если бы там еще сохранилось кое-что, я сегодня скорее прибавил бы к ней что-нибудь, чем убавил из нее. В последнее время мне повезло на бирже, и сейчас я при деньгах. Сегодняшнее мое дело к вам очень простое: мне нужен интересный рождественский подарок для молодой особы, — пояснил он, становясь все более и более красноречивым по мере того, как он добирался до заранее приготовленной им маленькой басни. — Я, конечно, очень извиняюсь, что обеспокоил вас в такое неурочное время и по столь маловажному делу, но суть в том, что вчера я забыл позаботиться о подарке, а между тем я должен сделать это маленькое подношение непременно сегодня за обедом. Как вам известно, в наше время богатые невесты — такого рода вещь, которой пренебрегать никак нельзя.

Последовало непродолжительное молчание, во время которого антиквар, по-видимому, взвешивал с некоторым недоверием слова своего посетителя.

Царившую в лавке тишину нарушало только тиканье разнообразных часов, которых было много среди драгоценного хлама этой антикварной лавки, да еще доносившийся сюда отдаленный шум экипажей, проезжавших по ближайшей улице.

— Пусть так, сэр, — сказал наконец антиквар, — вы мой старинный клиент и посетитель, и если, как вы говорите, вам представляется случай сделать хорошую партию, то я далек от мысли быть для вас препятствием в этом деле. Вот хорошенькая вещица для дамы, — продолжал он, — это ручное зеркальце пятнадцатого столетия, удивительно изящное; ручаюсь за подлинность. Я приобрел его из собрания одного очень хорошего коллекционера, имя которого я вам не назову, в интересах моего клиента, который, как и вы, племянник и единственный наследник своего дядюшки, тоже замечательного коллекционера.

Произнося эти слова своим обычным сухим и несколько язвительным голосом, старик нагнулся, чтобы взять с полки зеркальце, и в тот момент, когда он сделал это движение, точно электрический ток пробежал по всему телу Маркхейма: он почувствовал дрожание в руках и в ногах, и на лице его отразились самые противоречивые чувства и страсти. Но все это прошло так же быстро, как и пришло, не оставив ни малейшего следа, кроме легкого, едва заметного дрожания руки, которая взялась теперь за зеркальце.

— Зеркало?! — произнес хрипло Маркхейм и спустя немного повторил более внятно: — Зеркало? Для рождественского подарка? Что вы?

— А почему нет?! — воскликнул антиквар. — Почему же не зеркало?

Маркхейм смотрел на него с каким-то неуловимым выражением на лице.

— Вы спрашиваете меня, почему не зеркало? — сказал он. — А вот, взгляните сюда, в это самое зеркало, что вы видите в нем? Себя! Ну, и приятно вам это видеть, скажите? Нет, ну и мне тоже неприятно, да я думаю, что и каждому человеку это неприятно…

В тот момент, когда Маркхейм вдруг неожиданно поднес зеркало к самому лицу тщедушного маленького антиквара, тот невольно отшатнулся назад в испуге, но затем, видя, что бояться ему нечего и что молодой человек в данном случае ничего дурного не замышляет, старик захихикал и любезно возразил:

— Но я полагаю, сэр, что ваша будущая супруга не обижена красотой, а потому отражение ее в зеркале едва ли может быть неприятно ей…

Но Маркхейм не слушал его и продолжал свое:

— Я вас просил показать мне что-нибудь подходящее для рождественского подарка даме! А вы даете мне вот это!.. Это проклятое напоминание о возрасте, о наших грехах, проступках, о наших безрассудствах и безумии!.. Эту проклятую, наглядную совесть! Скажите, вы с умыслом это сделали? Или же вы поступили так просто не подумав, без всякой задней мысли? Скажите, для вас же будет лучше, если вы скажете мне правду!.. Знаете что?.. Расскажите мне что-нибудь о себе! Я попытаюсь угадать и, может быть, не ошибусь, если скажу, что в душе вы человек добрый, сострадательный, далее, может быть, милосердный…

Антиквар пристально и внимательно смотрел на своего собеседника. Странно, Маркхейм, по-видимому, вовсе не шутил; на его лице не было ни малейшего признака усмешки; нет, в нем как будто теплилась горячая искра надежды, голос звучал задушевно, но ни в глазах, ни в голосе не было и тени веселости.

— Скажите, сэр, к чему вы клоните этот разговор? — спросил наконец хозяин лавки.

— Как? — воскликнул посетитель. — Так, стало быть, вы ничуть не сострадательны, не милосердны, не богобоязненны, не совестливы… Вы не любите никого и никто вас не любит! Так вы, в сущности, только руки загребущие и глаза завидущие! — И голос его теперь звучал укоризненно и мрачно. — Вы только скряга, руки которого тянутся к деньгам, вы скупец, хранящий и стерегущий эти деньги, и больше ничего! Боже правый! И такое существо зовется человеком! Скажите же мне, неужели нет в вас ничего, кроме этой страсти к деньгам! Неужели это все, и больше нет ничего в этой душе!

— Постойте, — сказал антиквар несколько резким тоном, — я вам скажу, что это… — Но затем, не договорив, он опять захихикал и продолжал уже иным, более мягким тоном: — Вы, как я вижу, женитесь по любви, и, вероятно, вы уже успели выпить за здоровье вашей нареченной… Так-так!

— А-а!.. — воскликнул на это Маркхейм со странным возбуждением и видимым любопытством, — вы тоже были влюблены? Да?! Расскажите же мне об этом, это должно быть очень любопытно!

— Я?! — запротестовал антиквар. — Я влюблен? Что вы! У меня никогда не было времени на это, да и теперь у меня тоже нет времени на такие пустяки… Так вы берете зеркальце, сэр?

— Куда спешить, — возразил Маркхейм, — мне так приятно стоять здесь и беседовать с вами, а жизнь так коротка и так ненадежна, что я не желал бы лишать себя ни единого удовольствия, а тем более такого невинного, как это! Мы должны всеми силами цепляться за всякую, даже малейшую, радость, доступную нам, как цепляется человек, стоящий на краю пропасти или обрыва, за самые крошечные пучочки травы; каждая секунда нашей жизни это такая опасная, обрывистая скала, если только подумать хорошенько, скала высокая-превысокая, настолько высокая, что, если мы свалимся и сорвемся с нее, то от нас не останется ни образа, ни подобия человека. Вот почему особенно приятно поговорить по душам; будем же говорить друг о друге и о себе — будем говорить открыто. Зачем нам всегда скрываться под личиной? Будем искренни и доверчивы, как знать, быть может, мы могли бы стать друзьями, если бы ближе знали друг друга!