«Дети?»
«Оба в норме». У него, конечно, нет детей, он хочет детей так же как и заработать грыжу — и жену его зовут совсем не Энди, но этого худой, постоянно усмехающийся человек не узнает никогда.
«Держу пари они не могут дождаться этого великого дня!», говорит тощий и ухмылка его становится шире и омерзительней. Теперь он похож на мультипликационную зарисовку Голода — большие глаза, огромные зубы и блестящая кожа.
«Точно», отвечает он, «Думаю Сара возлагает какие‑то надежды на парня в красной куртке».
Ну давай уже, думает он, подгоняя мысленно лифт. Боже, давай уже быстрей! Спаси меня от этой безмозглости! «Да, да, так бывает», ухмыляется тощий. Его усмешка на мгновение исчезает, как будто они обсуждают рак, а не Санту. «Сколько ей сейчас?»
«Восемь»
«Боже, как быстро летит время когда тебе весело, так ведь? А, кажется что она только пару лет назад родилась»
«И не говорите», поддакивает он, пылко надеясь что тощий не будет больше говорить. В этот момент один из четырех лифтов наконец со вздохом открывает двери и они всей толпой вваливаются в него. Билл и тощий спускаются вместе до пятого этажа, где тощий останавливается у двойной старомодной двери со словами ОБЬЕДИННЕННОЕ СТРАХОВАНИЕ на матовом стекле одной дверцы и МОНТАЖНИКИ АМЕРИКИ на другой. Из‑за двери слышится приглушенное щелканье клавиатуры и немного громче звон телефонов.
«Хорошего дня, Билл»
«И тебе»
Тощий заходит в офис и на мгновение Биллу виден большой рождественский венок на дальней стене. Окна тоже украшены в виде снега из спрея. Его передергивает от этого вида и он думает: Спаси нас Господи, всех нас.
9:05 утра
Его офис — один из двух, которые он держит в этом здании — в дальнем конце коридора. Два офиса над ним свободны уже полгода и его это очень устраивает. На матовом стекле двери его офиса написано ЗЕМЕЛЬНЫЕ РЕСУРСЫ ЗАПАДНЫХ ШТАТОВ. На двери три замка: один который уже был в двери, когда он занял офис девять лет назад, и еще два которые поставил сам. Он входит, закрывает дверь на засов и еще на запор.
В центре стоит стол, заваленный бумагами. Но ни одна бумага не имеет никакой важности — они просто декорация для уборщиц. Он частенько их перекидывает с места на место, создавая видимость работы. Посредине стола стоит телефон, по которому он звонит по случайным номерам, чтобы телефонная компания не посчитала номер не действующим. В прошлом году он приобрел факс, который выглядит очень по деловому и стоит в углу у двери в смежную с офисом маленькую комнатку, ни разу не использованный.
«Слышишь ли то же что я слышу? Нюхаешь ли ты то же, что и я нюхаю? Кушаешь ли ты то же, что и я кушаю?», мурлычет он подходя к двери во вторую комнату. Внутри этой комнаты находятся полки забитые стопками той же бессмысленной бумаги и два ящика картотеки, на одном из которых валяется плейер — его отмазка, на случай если кто постучит, а он не услышит, и стул со стремянкой.
Билл забирает стремянку в большую комнату и раскладывает ее слева от стола. Кладет свой кейс сверху. Затем взбирается на три ступеньки, поднимает руки (его плащ колышется словно колокол вокруг ног от этого движения) и аккуратно сдвигает одну из потолочных панелей.
Наверху темно и вряд ли это место можно назвать бытовым помещением, хотя там и проходят несколько труб и какие‑то провода. Там не пыльно, по крайней мере не в этом конкретном месте, нет крысиного помета — он ежемесячно пользуется дератизатором против грызунов. Он не хочет пачкать одежду, конечно, но в первую очередь он уважает свое дело и не желает иметь грязное рабочее место. Этому он научился в морской пехоте, и иногда он думает что это единственная стоящая вещь которой он там научился. Он выжил, но теперь он думает что это скорее удача, а не навыки спасли его. Однако, человеку, который уважает свое дело, рабочее место и инструменты которыми работает, это очень помогает в жизни. Никаких сомнений.
Выше этого узкого пролета (слабый, мягкий ветерок постоянно приносит запах пыли и гудит от стона лифтов) находится пол шестого этажа и в тридцати дюймах от этого люка есть второй — квадратный, ведущий наверх. Билл сам его сделал. Он умело справляется с любым инструментом, качество за которое его очень ценит Шарон.
Он легким щелчком открывает люк и впускает тусклый свет сверху. Затем берет свой кейс. Когда голова его находится между этажами, в двадцати или тридцати футах севернее внезапно раздается сильный звук спускаемой воды. Теперь в течение часа эти звуки будут так же постоянны и ритмичны, как и шум прибоя — это время утреннего кофе для всех в этом здании. Билл едва замечает эти звуки, как и любые другие межэтажные шорохи — он привык к ним.
Он осторожно поднимается на верхнюю ступеньку стремянки, подтягивает себя в офис на шестом этаже, оставив Билла на пятом. Здесь он Вилли. Этот офис больше похож на мастерскую с катушками, двигателями и клапанами аккуратно сложенными на металлических полках. На краю стола поселился какой‑то фильтр. Но, как бы там ни было, это все же офис: здесь есть компьютер, полная корзина для бумаг (также для маскировки он периодически перекапывает ее, как фермер перекапывает свои угодья), картотечный ящик. На одной стене висит репродукция Нормана Роквелла с изображением семьи сидящей за столом в День Благодарения. Рядом в рамке, увеличенный снимок его удостоверения об увольнении из морской пехоты на имя Вильям Тиль, и все знаки отличия, включая Бронзовую Звезду, должным образом выделены. На другой стене висит плакат шестидесятых годов с знаком мира на нем. Ниже на нем виднеется надпись ЗНАК ВЕЛИКОГО АМЕРИКАНСКОГО ЦЫПЛЕНКА.
Вилли кладет кейс Билла на стол, а сам ложится на живот. Сунув голову в воздушный, пахнущий маслом, поток междуэтажья, и тщательно возвращает на место потолочную панель на пятом этаже. Он никого не ждет (собственно ЗЕМЕЛЬНЫЕ РЕСУРСЫ ЗАПАДНЫХ ШТАТОВ еще никогда не видели ни одного посетителя), но лучше поберечься. Береженого бог бережет.
Управившись с люком на пятом, Вилли склоняется к люку над которым стоит. На этом люке к крышке приклеен небольшой коврик, так что ее можно открывать и закрывать без опаски что он свалится.
Он встает с пола, отряхивает руки и возвращается к портфелю, открывает его. Достает рулон фольги и кладет на принтер стоящий возле компьютера. «Хорошая», произносит он, думая о Шарон, которая иногда может быть настоящей умницей, когда начинает думать…хотя она всегда такая. Он снова закрывает кейс и начинает тщательно и методично раздеваться, выполняя в обратном порядке все действия которые он делал в 6:30 утра. Он снимает все, вплоть до трусов и черных носков по колено. Голый, он аккуратно вешает плащ, пиджак и рубашку в шкафчик, где висит только одна вещь — нечто большое и красное, слишком большое чтобы носить это в кейсе. Вилли кладет свой кейс от Марка Кросса рядом, затем вешает брюки на специальную вешалку, строго следя чтобы стрелки не помялись. Галстук занимает свое место на вешалке, прикрученной к внутренней стороне дверцы, и висит там словно длинный, синий язык.
По — прежнему голый он пересекает офис и подходит к одному из картотечных ящиков. На нем стоит мерзкого вида орел с логотипом морской пехоты. На орле висит цепочка с армейскими жетонами. Вилли надевает цепочку и открывает нижний ящик. Внутри нижнее белье. Сверху лежат аккуратно сложенные армейские шорты цвета хаки, которые он тут же одевает. Затем идут белые спортивные носки и белая же футболка, с круглой горловиной и без всяких рисунков. В этой одежде жетоны и его мускулы отлично выделяются. Хотя и мускулы его не столь хороши как в 67–м, когда он прыгал с трёхкупольным парашютом, но он все еще в форме. Когда он закрывает верхний ящик и открывает следующий, он начинает напевать про себя но это уже не «Слышишь ли ты то же, что и я слышу?», а песню Дорз, про то что день разрушает ночь, а ночь разделяет день. Он надевает простую хлопчатобумажную синюю рубашку и пару рабочих штанов. Он закрывает этот ящик и открывает еще один. Здесь лежат черные ботинки, начищенные до блеска и такие крепкие, что кажется доживут до судного дня. И даже дольше. Это не стандартные ботинки морской пехоты, это ботинки из 101–ой воздушной дивизии. Но это нормально. Он вообще‑то не хочет одеваться как солдат. Если бы хотел, он бы так и сделал.
Кроме того, неряшливая одежда для него так же неприятна как и пыль в его тайном лазе. Так что он всегда внимателен к тому что одевает. Он не заправляет штаны в ботинки, в конце концов сейчас декабрь на 5–ой Авеню, а не август в Меконге, но он желает, чтобы все было в порядке. Хорошо выглядеть для него так же важно, как и для Билла, может даже больше. Уважать свое дело начинаешь, в первую очередь, только если уважаешь себя.
В глубине ящика есть еще два последних предмета: тюбик с тональным кремом и баночка геля для волос. Он выдавливает немного крема на руку и начинает гримироваться, уверенно нанося крем от лба до самой шеи. Он наносит грим быстрыми движениями опытного гримера, придавая коже легкий загар. Закончив грим, он набирает гель рукой и натирает им волосы, гладко зачесывая их назад, убирая со лба челку. Это последний штрих, маленький, но очень важный штрих для полного изменения картины. Не осталось и следа от жителя пригородной зоны, который вышел на Пэн Стейшн час назад; человек в зеркале, установленном на задней стенке двери в маленькую кладовку, похож на конченого наемника. В этом загорелом лице присутствует некая приглушенная гордость, что‑то на что люди не могут смотреть долго. Им неприятно если они это делают. Вилли знает об этом — он такое видел. И он не интересуется почему это так, а не иначе. Он сделал свою жизнь приятней и легче не ища ответы, и не задавая вопросы. И такая жизнь ему по нраву.