Утро ночи любви - Андреева Наталья Вячеславовна

Наталья Андреева Утро ночи любви

– Эдик, ну что? А? – Андрей Котяев нехотя отвел взгляд от воды и достал из кармана пачку сигарет.

– Места здесь красивые.

– Не понял? – машинально он вытянул из пачки сигарету.

– Места, говорю, здесь красивые.

– Что правда, то правда... – щелчок зажигалки.

– Андрон, ты же бросил курить.

– Ах, да... – огонек тут же погас. – Спасибо, что напомнил... Хоть что-то хорошее в жизни сделать... Ну, что там? – кивнул он на труп. – Что скажешь, эксперт?

В слове «эксперт», если это касалось Эдика Мотало, Котяев намеренно делал ударение на первый слог, вроде как острил. Они были большие приятели, вместе выпивали, отмечая праздники, потом до хрипоты спорили и оба, кстати, были не женаты.

– Курить бросил, а вот сигареты в кармане носишь. Зачем? – не остался в долгу Эдик.

– Силу воли тренирую, – усмехнулся он.

– А вот с точки зрения психологии, исходя из учения Зигмунда Фрейда...

– Мотало, заткнись, а? – он положил руку Эдику на плечо и несильно нажал. – Свою работу делай, психотерапевт хренов. Что скажешь? Есть криминал?

– Очень интересное дело! – враз оживился Мотало.

«Даже очки вспотели», – со злостью подумал он. Вот так всегда: кому забава, а кому смертная казнь через повешение! Процедил, нехотя:

– Что тут интересного? Типичное самоубийство. Вот лежит парень с дыркой в башке, вот пистолет соответствующего ей калибра, а вот, под камушком, предсмертная записка следующего содержания... Так... «В моей смерти прошу никого не винить. Я ухожу из жизни добровольно, без всякого принуждения. Ваня Курехин». Двадцать второе июля сего года, число, подпись. Точка.

И в деле о жизни и смерти Вани Курехина мы тоже ставим точку.

– Ты глаза-то подними!

– А что такое?

Котяев огляделся. Ну да, местечко живописное. Заповедная зона в Московской области, Истринское водохранилище. Неподалеку березовая роща дивной красоты: белоствольные девицы, как нарисованные, одна к одной, то парами, то хороводом. Не налюбуешься! Но... Куда ни глянь – каменные особняки за высокими заборами, полосатые шлагбаумы, запрещающие надписи. Туда нельзя, сюда не можно. Простые смертные здесь не живут, то есть, не отдыхают. Тут вам не где-нибудь. Новый русский гламур, вот как это называется!

– А теперь посмотри на самоубийцу.

Котяев нехотя перевел взгляд на лежащего в траве мертвого парня. Парень как парень. Одет в джинсы и толстовку, на ногах кроссовки. Не Дольче с Габбаной, не гламур – мэйд ин Чайна, бутик на Черкизовском рынке, это видно невооруженным глазом. Строчки кривые, ткань дешевая, буквы пришиты сикось-накось. Но все чистое, отутюженное, он даже уловил запах стирального порошка. Ощущение такое, что парень пошел стреляться на берег Истринского водохранилища прямо из прачечной. Кроссовки хотя и дешевка, но новые и чистые. Вот именно. Чистые... Он вновь потянул из пачки сигарету. Поймал насмешливый взгляд Эдика и зло сказал:

– Пошел бы твой Фрейд, знаешь куда?

Но сигареты в карман все-таки убрал.

– А чего ты злишься? Ты же и сам все видишь.

– Ну вижу.

– Похоже, он не местный. Здесь такие не живут.

– Может, из деревни?

– Откуда – откуда? – хохотнул Эдик. – Андрон, до Москвы пятьдесят километров! Отсюда на работу запросто можно в Кремль ездить! Все деревенские парни, какие были, давно уже осели в московских офисах и магазинах. А там так не одеваются. Да и текст предсмертной записки...

– А что текст?

– Его сочинял человек с высшим образованием. Похоже, под диктовку написано или с черновика. Ты глянь: ни единой грамматической ошибки!

– Где их тут делать, ошибки-то? – проворчал он. – Всего две строчки.

– А давай на спор? Я тебе продиктую текст и посмотрю, как ты справишься. К примеру, слово «принуждения». Ну! Давай! Бери ручку! Заодно по почерку определим твой характер. И я тебе скажу, почему ты курить бросил, а сигареты в кармане носишь. Это, между прочим, оч-чень интересно...

– Слушай, Мотало... – разозлился он. – Ты меня уже достал! Либо я, либо Фрейд, понял? Не хочешь работать в органах – вали отсюда. Занимайся любимым делом.

– Ты напрасно упрекаешь меня в непрофессионализме, – с пафосом сказал Эдик. – Ты просто не хочешь замечать очевидных противоречий. К примеру, чистой обуви на ногах потерпевшего. Лето нынче поганое, дожди идут каждый день. Он что, по воздуху сюда прилетел? Это раз. Второе: стреляли с близкого расстояния, это бесспорно, но расположение входного отверстия наводит меня на мысль о криминале. То есть, об убийстве. Подробности после вскрытия, но я тебе повторяю: дело чрезвычайно интересное. Надо установить его личность, это во-первых...

– И надо заткнуться, это во-вторых. Личность уже установлена, смотри записку. Это Ваня Курехин. Остальное меня не интересует. И вообще... Мотало, не создавай мне проблем. У меня и так дел по горло. И если экспертиза установит, что записка написана потерпевшим...

– А если его заставили?

– Да кому он нужен! Кто заставил? Эти? – он кивнул на ближайший забор высотой в два человеческих роста. – Или, может, эти?

Еще один кивок в сторону малиновой рифленой крыши кирпичного коттеджа площадью эдак в пятьсот квадратных метров.

– Ты правильно сказал, Эдик: посмотри, кто тут живет? Это ж Новорижское шоссе! Второе в рейтинге после Рублевки! Здесь теперь скупают землю люди, у которых много денег. Не просто много, а очень много. Я бы даже сказал, неприлично много. Бизнесмены, банкиры, певцы, артисты там всякие. Ну и чиновники, соответственно. Вот какие люди здесь живут. Да этот Ваня Курехин был для них меньше муравья! Может, потому он и пустил себе пулю в лоб. От обиды. Потому что не мог жить так, как эти... В общем, люди.

– Тогда бы он написал: «в моей смерти виноваты сволочи буржуи», – тихо сказал Эдик.

– Опять психология?

– А что? Разве не так? Я просто хотел сказать...

– Ну все, заканчивайте здесь.

Следователь. Молодой, энергичный, подметки на ходу рвет. Всем своим видом изображает занятость. Не говорит, а режет:

– Криминала нет, как я понял. Типичный случай самоубийства. Установить личность, сообщить родственникам, и – в архив! Заканчивайте поскорее и поехали!

Котяев торжествующе посмотрел на Эдика: вот так-то! И хотя мальчишку следовало бы осадить, по сути он прав. Мотало, который колдовал на трупом, сидя на корточках, поднялся и, поправив сползшие на кончик носа очки, с обидой сказал:

– Я хотел, как лучше. С точки зрения психологии...

– Эдуард Семенович, мы вас ценим и уважаем, но психиатрическая экспертиза покойников не входит в ваши должностные обязанности, – оборвал его следователь. – В заключении прошу писать по существу, а не так, как вы любите. Без всяких там... – он поморщился. – В общем, я хочу видеть там только одну фамилию: вашу! Никаких Бонч-Бруевичей!

– Нельсон-Джоунс, – тихо поправил Эдик. – Всемирно известный психотерапевт, автор научных трудов.

– Вот именно. Давайте на сей раз без них обойдемся! И конкретно причину смерти потерпевшего прошу указать. Не «умер от печали» или там, – следователь хмыкнул, – «вследствие низкой фрустрационной толерантности», а калибр и марку оружия, из которого он застрелился, и характер нанесенных им, то есть оружием, повреждений. Над вашими опусами, между прочим, вся прокуратура хохочет! Мы их в Москву отсылаем. Просят. Это, говорят, нечто! Судмедэксперт – психотерапевт! Это все, конечно, занятно, но работать-то кто будет? А? Эдуард Семенович? Этот ваш... Фрейд? Да он сам давно покойник! Прошу из суда больше цирка не устраивать! Так что... Займитесь своим делом!

– Да, пожалуйста!

Он заметил, что у Эдика от обиды губы дрожат. Следователь, пожалуй, погорячился. Не стоило так наезжать на Мотало. Сам-то он кто? Мальчишка! В органах без году неделя. А Мотало двадцать лет отпахал. Опыт у Эдуарда Семеновича огромный, работу свою не любит, это да. Ну не повезло человеку! Когда Эдик получал высшее образование, профессия психолога была экзотикой, а о психотерапии мало кто слышал. И лечение для всех сомневающихся в целесообразности бытия было одно: психушка. Хочешь жить в обществе, будучи свободным от общества, переселяйся в палату номер шесть, там таких много. Советский человек буржуазную заразу подхватить не мог, и вообще, душа – это из области религии, а религия – опиум для народа. Кто бы мог подумать, что пройдет совсем немного времени и жизнь в стране коренным образом изменится! Сейчас лечить душу моднее, чем тело, и где только этому не учат!

Поэтому Эдуард Мотало чувствует себя жестоко обманутым. Он считает, что его призвание – психотерапия. Но переучиваться, когда тебе за сорок, уже поздно, да и деньги нужны. А денег у Эдика нет никогда. Как там говорится? В тридцать лет жены нет, и не будет, в сорок лет денег нет, и не...

Тьфу ты! На себя посмотри! Четвертый десяток пошел! Ни жены, ни...

– Эдик, постой!

– Отстань!

– Да брось ты! Наплюй на этого щенка! Я-то знаю тебе цену! Мотало! Ну? Забей!