Мама — человек доверчивый и убеждена, что Димка служит в какой-то особой части, где царит полное взаимопонимание и дружба с местным населением. А все эти жуткие рейды по горам, перестрелки с нарушителями границы и захваты караванов с наркотиками, все это удел других пограничников, лично ей не знакомых.
Самым трудным оказалось скрыть от нее ранение Димы. Он три месяца провалялся в госпитале в Душанбе. Первый месяц не мог даже ручку в руках держать, и мне приходилось вдохновенно врать, что его, как особо отличившегося офицера, отправили обмениваться опытом в какую-то жутко далекую африканскую страну, где почту перевозят на слонах, поэтому письма доходят не раньше, чем через два месяца.
Мама верила в эту ахинею, и с гордостью рассказывала подружкам, как ее Димочка лихо передает свой опыт африканским пограничникам… А я все три месяца жила, как на иголках, опасаясь, что мое вранье вот-вот раскроется, если кто-то из сослуживцев Дмитрия по доброте душевной сообщит маме о состоянии ее сыночка. По этой причине я перехватила письмо начальника погранотряда, в котором он послал на имя родителей вырезку из армейской газеты, где подробно описывался подвиг брата. Дима с небольшой группой пограничников несколько часов удерживали горный перевал, перекрыв единственный путь отступления крупной и вооруженной до зубов группе контрабандистов…
Я тупо уставилась на стебель с десятком листочков. Два из них были нежно-зеленого цвета, трубочки, в которые они были свернуты, только-только распустились. Растение надо было немедленно спасать. Год назад я подобрала его на свалке, которую устроили на пустыре в двухстах метрах от нашего поселка. На нем оставалось два листочка с изрядно пожелтевшими краями, а в остальном фикус смахивал на сухую хворостину. Не знаю, как бы мне удалось возродить его к жизни, если бы я вдруг не вспомнила о живительной силе рыбьего жира.
Фикус долго чах, не желал пускать новую листву, Танька жаловалась, что от него отвратительно воняет, но где вы встречали рыбий жир с нежным запахом? Сережа деликатно помалкивал, но в один прекрасный день спросил, нельзя ли его переставить на балкон. Но сквозняк вреден всем живым организмам, и я уже подумывала, не свезти ли фикус к маме. Но весной он внезапно пошел в рост, выпустил один лист, затем второй, а за три месяца выгнал аж десять листьев, и стал более-менее походить на декоративное растение. Почву я заменила, рыбий жир сделал свое дело, а его остатки я скормила Редбою. В отличие от моих домашних, щенку он пришелся по вкусу, но дня два от него несло протухшей треской сильнее, чем от фикуса, и Танька категорически отказывалась с ним гулять: негодник по любому случаю лез к ней целоваться.
Всем этим размышлением я предавалась, не давая рукам скучать. Спустилась в подвал, там у меня на всякий случай хранились несколько цветочных горшков разных размеров. С такой собакой, как наша, этот запас вполне оправдан. Фикус занял свое место на подставке. В новом керамическом горшке он смотрелся совсем не плохо, но стоило, наверно подумать о переселении его в деревянную кадушечку. При падении с высоты она не разлетается на миллион черепков.
Уборка прихожей заняла гораздо больше времени, чем я предполагала. К тому же я все время с опаской поглядывала в окно, чтобы не пропустить мгновение, когда дочь и Редбой соизволят закончить прогулку. Но она, похоже, затянулась надолго. Погода вняла многочисленным просьбам трудящихся и прочего населения, дождь прекратился, в разрывах облаков проглянуло ослепительно голубое, словно весенние цветы, небо. От газона парило, цветы на клумбах поднимали к солнцу поникшие под дождем головки, расправляли лепестки. Татьяна и Редбой развалились на лавочке возле декоративной горки, сплошь заросшей цветами. Пес курился, как Ключевская сопка.
Я представила, какие запахи сейчас витают в воздухе. Я имею в виду совсем не тот запах, который издает мокрая псина. Им сейчас наслаждалась Татьяна. Меня прельщает другое, ради чего я и живу в загородном доме, хотя забот здесь во много раз больше, чем в городской квартире. Но там и запахи другие: пыли, бензина, расплавленного от жары асфальта… Я с тоской посмотрела на ведро с грязной водой и тряпку в своих руках. Чем я занимаюсь, на что трачу время, вместо того, чтобы выйти на балкон и вдохнуть этот одуряющее свежий воздух, настоянный на запахах мокрой травы, парного — земли, медовых ароматах алиссума, петунии и чуть горьковатого — шафранов?
Конечно, я могу позвонить и пригласить Тамару. Домработница бывает у меня через день, сегодня она у Риммы. Но та ждет каких-то важных гостей, которых к ней привезет издатель, поэтому забот у Тамары выше головы. Того гляди, обратятся ко мне за помощью, потому что в последний момент выяснится, что именно моих рук не хватает, чтобы навести последний глянец. Но пока таких сигналов не поступало, и я с чистой совестью отправилась сначала в душ, а потом на кухню.
И тут зазвонил телефон. Конечно же, это Сережа. Я всегда точно знаю, что звонит именно он, а не кто-то другой. Не ошиблась и на этот раз.
— Нюша, — раздался его голос в трубке, и я, как это бывает всякий раз, когда слышу голос мужа, засмеялась. Причем я совсем не обижаюсь на «Нюшу», хотя у соседки через дом от нас так зовут кошку.
— Отчего веселимся? — деловито спросил муж. Ну, как ему объяснить, отчего? Скорее, оттого…. Оттого, что я люблю его, и мы славно провели ночь в своей постели и сегодня, и вчера, и позавчера…. Оттого, что он так здорово целуется…. Оттого, что он самый замечательный мужчина на свете…. Оттого, что выглянуло солнце…. Оттого, наконец, что он позвонил, когда я этого не ожидала.
— Нюша, — сказал строго Сережа. Он знает, только так меня можно заставить говорить о серьезном, — не сердись, но я сегодня не приеду на обед. Меня срочно вызывают на севера. Нужно будет до самолета подработать кое-какие документы. Приготовь мне дорожный комплект и два костюма: светлый и серый в полоску, остальное, как обычно. В семь вечера я заеду за вещами.
— Надолго уезжаешь? — настроение у меня упало. И Сережа понял это по моему голосу.
— На недельку, не больше. Успокойся, — голос его звучал ласково. Я представила, как он улыбается… Господи, дорого бы я дала, чтобы он сейчас оказался на кухне. Уж я бы своего не упустила.
— Я боюсь, что ты опять явишься к самому отъезду. — Сказала я ворчливо. — Опять будем собираться впопыхах, а потом неделю дуться друг на друга, потому что в спешке я обязательно что-нибудь забуду. Или у тебя в который раз поменяются планы.
— Нет, не поменяются, — сказал он твердо. — Сказал на неделю, значит, на неделю, и ни днем больше.
— Ладно, не сердись, — опять засмеялась я, — все соберу и приготовлю, как просишь. Но только Римма обидится. Ты забыл про гостей?
— Нет, не забыл. Я ей позвоню, извинюсь. Надеюсь, ты повеселишься за меня и за себя. Только смотри, американцы — хлопцы шустрые! Не заметишь, как влюбишься!
— Сережа! — произнесла я с укоризной. — Во-первых, я — патриотка, во-вторых, у меня уже есть хлопец русского производства.
— И как этот хлопец? Ничего себе?
— Ничего? Как ты смеешь такое говорить? — притворно ужаснулась я и произнесла громким шепотом такое, отчего пришел черед ужаснуться ему.
— Нюша! Надеюсь, Татьяны нет рядом?
— Нет ни Татьяны, ни этой лохматой заразы. Вовсю наслаждаются летом.
— Понятно! Опять что-то натворили? — догадался по моему слишком жизнерадостному тону Сережа. И заспешил. — Прости, нет времени на разговоры. Меня ждут на совещании. Но я тебе перезвоню… — Он отключил телефон, и я некоторое время слушала короткие гудки, хотя знала, что в ближайшие два часа звонка не дождусь: ровно столько продолжались совещания в его конторе.
Но только я называю его организацию «конторой». На самом деле, это — представительство крупнейшего в России Таймырского медно-никелевого комбината, расположенного за Полярным кругом, где десять месяцев зима, остальное — лето. Продукция его идет нарасхват, как внутри страны, так и за рубежом. Сережа говорит, что подобных комбинатов во всем мире раз, два и обчелся, а он знает, что говорит. Мой муж вот уже пять лет возглавляет представительство Таймырского комбината, поэтому и крутится, как белка в колесе, и дома живет меньше, чем в командировках.
Но я его прощаю, потому что всякий раз, когда он возвращается домой, мы переживаем свой очередной медовый месяц, и это компенсирует многое. И лишь по одной причине, чтобы не тосковать о нем, я занимаюсь массой дел, которые выгодны, прежде всего, тем, кто ими не хочет заниматься в силу разных обстоятельств: зачастую из-за собственной неразворотливости, несообразительности, а бывает, из-за откровенной лени. Тем самым я заставляю быстрее течь время, которое словно останавливается, когда Сережа уезжает от нас с Танькой.
Один раз в неделю я работаю в поселковой библиотеке. Поселок — комбинатовский. Здесь живут сотрудники представительства и пенсионеры, отработавшие на северах по двадцать и больше лет. Дома выстроены по особым проектам, но очевидного дисбаланса в застройке не наблюдается, что так характерно для подобных поселков, выросших вокруг города в последние десять лет. Здесь нет восточных дворцов и боярских теремов, нет уродливых железобетонных мавзолеев и кирпичных псевдоготических замков…