Сделав пару кругов, я сказал с досадой, что пора определиться, раз уж прекогния молчит, что-то вообще рот не открывает. Наверное, стольный город все-таки вон тот. Пусть не самый крупный, но только в примитивных и традиционных королевствах столица всегда в наиболее крупном скоплении людей, а в новых — в удобном для управления…
Выбрав густые деревья поближе к городу, я опустился как можно тише, застыл, прислушиваясь. Могли увидеть с городских стен, но я так быстро исчез из поля зрения, что даже самые бдительные вскоре перестанут смотреть в эту сторону.
Я перевел дыхание, мучительно медленно вернулся в личину человека, содрогаясь от ощущения полнейшей беспомощности во время этого перехода.
Лунный свет, застывший и неподвижный, превратил весь мир в нечто спокойное и вселенское, почудилось, что так и будет вечно, однако на востоке начало светлеть, и я понял, что короткая летняя ночь подходит к концу, едва успев начаться.
Я пошел между деревьями в сером одинаковом мире, а вышел на опушку, когда на земле смутно задвигались тени от нависающих ветвей. Уже бодрее я выбрался поближе к дороге, но там остановился в нерешительности.
Небо без облачка, солнце высунуло нещадно сверкающий горбик из-за темного края, где всю ночь грело не то мировую черепаху, не то трех слонов, впереди жаркий день, а в такой зной только дурак будет хранить верность традициям в одежде. Я обнажился до пояса, одежду сунул в мешок, а перевязь с мечом перекинул через плечо, ставши неотличим от основной массы кочевников. Солнце сладострастно вонзило острые зубешки в мою кожу, приятный жар растекся под шкурой, растапливая последние капли нежного жирка, но я и без зеркала знаю, что стыдиться плоской груди или тонких рук не буду: перевоплощение в дракона и обратно всякий раз подгоняет меня к той норме, каким я должен быть при моем акселератизме, а не оставляет прежним рослым хиляком.
Я с удовольствием пощупал мощные бицепсы и еще более толстые трицепсы, когда-то все это висело на руках, как вялые тряпочки, а теперь налито такой тугой силой, что на глазах раздвигает кожу. И грудные мышцы заставляют оттопыривать руки, чего стыжусь и старательно прижимаю руки к бокам, а то вид больно задиристый.
Даже живот в заметных кубиках, не шесть, а целых восемь, но, увы, я не один здесь орел, у большинства кочевников хорошие атлетические фигуры. Слабые у них вообще не выживают, недостаточно сильные и ловкие гибнут в состязаниях, соревнованиях и бесконечных межплеменных войнах.
Солнце уже всерьез обжигало плечи, когда я пошел к зияющему проему на месте городских ворот. Вскоре догнал нагруженных связками хвороста осликов и мулов, бойкие горожане успели набрать огромные вязанки, пока я выбирался из леса, вместе с этим караваном и прошел в проем крепостной стены. Сразу малость ошалел от непривычно поюжному громкой речи, гомона, бодрых голосов со всех сторон. Полные нетерпения торговцы спешно раскладывают товары, натягивают над своими богатствами тенты, ревниво посматривают друг на друга.
Появились и первые покупатели, в основном женщины. Пришли за свежей зеленью, молоком, сыром и мясом. Торговцы на меня поглядывают с веселым любопытством и доброжелательностью, угадывая чужестранца, а у чужаков обычно водятся деньги.
Я прошел в ту часть, откуда доносится конское ржание и дробный стук копыт. Коней гоняют на длинном поводе по кругу, выискивая недостатки, покупатели отчаянно торгуются с продавцами.
Присматриваться я долго не стал, все-таки моему Зайчику нет замены, высмотрел самого красивого, он ухитряется вставать на дыбы, поднимая повисших на удилах двух работников, что значит, силен, поинтересовался:
— А эту смирную лошадку за сколько хотят сбыть?
Продавец оглянулся, лицо возмущенное и одновременно заинтересованное. Я смотрю на коней с равнодушным снисхождением. Мол, видал и получше. Я же степняк, а для степняка признаться в своем полном невежестве по части лошадей — значит совершить социальное самоубийство. Презирать будут все кочевники, а в первую очередь сами кони.
— Сбыть? — спросил он с великим возмущением. — Это же не конь, это дикий кентавр!
— Точно, — согласился я, — только он растерял все человеческое. А раз так, то за калеку готов заплатить треть от его цены.
Другие покупатели начали прислушиваться, один подмигнул мне и сказал продавцу с преувеличенным сочувствием:
— Чего это он так? Хороший конь, хоть и староват, конечно…
— Старый конь борозды не портит, — сказал другой, вздохнул и добавил уже другим тоном, — но и глубоко не пашет.
Я понял их игру на снижение цены, поддакнул:
— Старый конь борозды не портит! Он ляжет в нее и спит.
Торговец вскричал возмущенно:
— Старый? Да этот конь только родился!.. Посмотрите, как блестит шкура! А кто похрабрее, взгляните на его зубы! Что вы все наговариваете на честного торговца?
— Честный? — изумился один из покупателей. — Да ты у кентавра коня украдешь! Признавайся, откуда у тебя такой замечательный конь, если ты разводишь только кур? Торговец ухмыльнулся.
— Завидуешь? А вот шел себе по улице, смотрю — блестит что-то. Поднимаю — подкова. Переворачиваю — а там этот конь.
Один сказал озадаченно:
— Да? Повезло тебе… А я вот сколько подков находил, но никакого счастья.
Торговец сказал злорадно:
— Чтоб подкова приносила счастье, надо прибить ее к копыту коня, и пахать, пахать, пахать… Ну так как этот конь? Отдаю всего за семь серебряных!
— Всего, — проворчал один. — За семь я весь табун куплю…
— Или базар, — сказал другой.
Торговец спросил язвительно:
— Может быть, вам лучше купить верблюда? Это тот же конь, но с большим жизненным опытом.
Я махнул рукой, вытащил золотую монету.
— Беру. Только подбери седло получше, попону, седельные мешки.
Он взглянул на мою спину, где мешок уже раздут, как у погорельца, ухватил золотой и сразу же попробовал на зуб. Глаза радостно заблестели.
— Хорошо, господин! Будет самое лучшее седло и все остальное!
Он ринулся в распахнутые двери конюшни, покупатели посмотрели на меня недружелюбно. Один буркнул:
— Ну зачем цену поднимать? Теперь совсем обнаглеет…
А второй проговорил со вздохом:
— Да он совсем безголовый, но теперь хоть конь будет думать за обоих.
ГЛАВА 3
Через полчаса я пересекал площадь, направляясь к королевскому дворцу. Подо мною гарцует великолепный конь под цветной попоной, седло новенькое, расшитое бисером, за ним приторочен увесистый мешок с припасами и трофеями, из-под копыт на булыжной мостовой выстреливают короткие искры.
У ворот двое рослых мужчин в парадных доспехах, настоящих рыцарских, то ли трофейных, то ли декоративных, оба крупные и очень важные, в руках по копью, доспехи блестят, шлемы сверкают, как зеркала под солнцем, а щиты так и вовсе украсят любой музей.
Я ехал прямо, через головы стражей сквозь кованую металлическую решетку видны роскошные цветники, клумбы с розами, тюльпаны, а дальше за выложенной цветной плиткой площадкой высится светлый огромный дворец из белого камня, изысканный, с богатой лепниной у входа и затейливыми колоннами. За главным зданием выглядывают еще несколько, поменьше, но тоже богато отделанных.
Стражи лениво и чересчур безразлично смотрели через забрала. Я соскочил на землю, высокий и с обнаженным торсом, есть чем побахвалиться, с конем в поводу подошел ближе.
Оба так же молча скрестили передо мной копья, хотя ворота и без того закрыты.
— Я к ярлу Элькрефу, — сказал я надменно, как и надлежит благородному варвару, сыну степей, в прогнившем городе. — Изволю!
Они переглянулись, снова уставились высокомерно, королевский дворец охраняют и вообще стерегут, а не общественный сортир, один наконец медленно разлепил толстые разляпистые губы.
— И че?…
— С вестями о его брате Растенгерке, — объяснил я терпеливо.
— И чё? — повторил он так лениво, словно засыпает в теплой воде болота. — Здесь король Его Величество Жиль-зак Третий.
— Ярл Элькреф гостит у Его Величества, — сказал я. — Или открывай, дурак, или, если не знаешь, как отворяются двери, позови того, кто умеет!
Он придвинулся ко мне, слегка поводя плечами, то ли разминая мышцы, то ли стараясь устрашить.
— Что-то слишком громко говоришь.
— А тебя научу говорить шепотом, — пообещал я. — Ты?
— Хочешь убедиться?
Он ухмыльнулся и начал поднимать руку. Я мгновенно перехватил, развернул и с силой ткнул лицом в железную ограду. И хотя вкопана в землю не меньше чем на пару локтей, ее тряхнуло, как хилый деревенский плетень. Второй страж охнул и быстро выставил перед собой копье.
Я уклонился, перехватил и дернул на себя. Стража бросило вперед, я встретил его ударной частью ладони в забрало. Там заскрипело, сминаясь, красавца отшвырнуло на решетку. Он прохрипел что-то бранное и медленно сполз грудой сверкающего дорогого железа на вымощенную булыжником землю.