Несмотря на нелюдимость, глобально действующие программы давали Роджеру Дюмону доступ к распределенным «облачным» системам наблюдения – сэр Роджер имел возможность слышать, видеть и осязать почти все на свете, «подключиться» практически к любому человеку на свете, о чем тот и не подозревал. Ведь практически любой мог незаметно для себя вдохнуть рой микроустройств, которые ассемблировались в его теле, например, в скрытый коннектор. Сэр Роджер чувствовал, как булькают пузырьки воздуха в кишечнике у голодного ткача в Бомбее, как бурлит кровь у мачо в Мехико, когда он пялится на жену соседа, моющую лестницу, как зависть сдавливает горло при виде шикарного особняка у галичанского полотера в Швейцарии.
Множество источников жизни и смерти сходилось в виртуальных конечностях Роджера Дюмона, как у синеликого Шивы. Конечностей было множество; нейроинтерфейсы, встроенные в синаптические связи его нейронов, превращали мысли в действия машин и людей, а действия машин и людей в его ощущения.
Дюмон и его корпорации проникали в мир все глубже, как грибковая плесень в старую буханку хлеба.
Любой регион планеты, любая точка на карте могла получить право на производство живой материи только от него. Мановением своей виртуальной руки сэр Роджер давал людям и животным семена, споры, сперму, яйцеклетки, ростки, эмбрионы, стволовые клетки, побеги, органы – всё, что идет в пищу, возвращает здоровье и продолжает род.
И одним движением виртуальной руки сэр Роджер мог убивать, оставаясь неузнанным. Например, изменить содержание химикатов в любых продуктах питания или внести вирус в органы, клонируемые на живых фабриках. Мог вызывать у женщин целой страны бесплодие или наркотическую зависимость у тинейджеров какого-нибудь государства, разжечь похоть в отношении любого бесполезного или мутагенного товара.
Но то, что делал сэр Роджер с помощью «Монсанто» и «Монлабс», было лишь использованием, дополнением или ограничением земной природы. А он хотел творить природу новую. И Зона представляла такую природу, пока еще необузданную и не приносящую деньги.
Подкрепившись произведениями молекулярной кухни Яманаки, сэр Роджер с помощью киберпространственного расширения воспарил над Зоной, которая сегодня как никогда напоминала цветок, способный дать замечательный плод при надлежащем старании. А потом внезапно вошел в боди-коннектор одного из своих сотрудников. Зигмунта Берковски, шефа отдела прорывных исследований, сэр Роджер «застукал», когда тот использовал нестандартные игрушки в общении с сотрудницей прямо в рабочее время. Голос босса вдруг материализовался при помощи нейроинтерфейса в слуховом центре подчиненного, немного напоминая при этом громовой голос олимпийского бога. Однако босс совсем не собирался укорять своего талантливого подчиненного за небольшие шалости.
– Зиг, дружище, подготовьте мне человека, который способен будет пощупать Зону на предмет золотых яиц, очень такого резкого человека, который разозлит ее, и она покажет, на что способна.
«Кабуки». Приют неудачника
А ведь кто-то действительно бродит по коридору.
Ночью он уже выбегал искать. Но проснулся от чего-то другого, хотя сон был приятный. Во сне у него есть собака, толстая, тупая, верная псина, с которой он идет гулять на пустырь, она кладет ему вислогубую морду на руку и смотрит в глаза преданным-преданным взглядом; совсем не тем, что источают зыркала у агентов кино– и симстудий, которые обманывают и обирают бедных пьяных неудачливых авторов… Проснулся, поднял кровать, чтобы можно было открыть дверь, вышел в коридор, подмазанный блеклым светом люминисцентных панелей, ничего не нашел, а вернулся с замерзшими ногами и в холодном поту. Так что надо как молитву повторять: «Я здесь один. Совсем один».
Для автоматического отеля японского типа здесь слишком много звуков, хотя он единственный постоялец. Вообще, гостиница «Кабуки» – идеальное место, чтобы окончательно свихнуться и побежать с голым задом и трусами на голове через прилегающий пустырь.
Комната в девять квадратных метров, или сколько там в футах… Он так и не привык к англосаксонской системе. Хотя лет пятнадцать как перебрался в Новый свет из уютного дедовского Висмара. Да, здесь ты можешь делать все что хочешь, тебе ж открыты «неограниченные возможности», но будешь делать только одно – барахтаться, чтобы остаться на поверхности. Орхидея окончательно придает этому кибер-раю адский вид, может потому, что это аэропоника: корешок и цветочек висят в воздухе.
Кроме нее и него, здесь нет других живых существ: никто не кряхтит, не чихает, не пускает ветры. Впрочем, техносфера подвержена тем же болезням, что и мы. Страдает от коррозии металл, как писатель 19 столетия от чахотки. У стальных изделий со стажем наверняка остеопороз. Сифилис у пластмассы, так же как у Бодлера и Мопассана. Альцгеймер у нанопластика, как у многих президентов одной могущественной державы. Парша у бумаги. Снижение иммунитета у штукатурки – заросла плесенью. Сумасшествие у плеера, играет по две ноты из каждой песни. Назревает самоубийство у компа, заросшего вирусами. Видимо, «Цинь Ши Хуанди», производитель начинки для 99 % всех компьютеров на свете, хочет, чтобы вы купили что-нибудь более модное. Скрип – это кашель, скрежет – это чих, вибрация – это стон, биение – кряхтение.
– Господин Лауниц, а не пора ли подкрепиться? – с фальшивой бодростью спросила стена с обоями-экраном, по ней побежала реклама пиццы.
Окна нет, только стена, а за ней город, в котором не захочется погулять даже с любимой. Позовите банкиров, чтобы смазали все деньгами, да только им неинтересно в загнивающем неудачливом Хармонте. Над полутрупом закрылись рыночные небеса, на Центральном проспекте, где раньше торговали всякой бесполезной всячиной (от зеленых человечков из квазиживого пластика до дорогущих галстуков и золотых запонок для «успешных людей»), теперь апокалиптически свищет ветер. И посреди города лопнувших надежд осталась черная дыра, которая все еще сосет его соки. Зона.
– Я ненавижу пиццу, пора тебе угаснуть, в прямом смысле этого слова… В самом деле, заткнись, не то швырну в тебя соусом.
Он совсем перестал чувствовать вкус пищи здесь – один плюс, что похудел. Живот спрятался, плечи, правда, тоже опустились. Отчаянно хочется курить, вот в заначке две сигарильо, но за электрозажигалкой надо переться незнамо куда, через гниющий, плесневеющий, пустеющий Хармонт. Вымирающая деревня уступает место лесу, это еще куда ни шло, а вымирающий город – автосвалкам, пустырям и барахолкам… А от газовой зажигалки тут немедленно начинает ругаться система безопасности.
– Тогда, господин Лауниц, может быть…
– Нет, не может. Ничего не может быть, особенно с такой стеной.
– Судя по маркерам сетчатки вашего глаза, у вас немного повышенная температура. Могу порекомендовать аспирин, цена упаковки всего десять долларов, доставка в течение получаса. Или предложить вам расслабляющий контакт с Сюрреал Долли (Тм), она лежит в шкафчике, который в вашей ванной комнате, надувается от одного прикосновения в область лобка; после заполнения воздухом на треть не забудьте залить в нее пять литров теплой воды. В случае использования подарочного купона вода будет предоставлена бесплатно.
– Я сейчас налью на тебя три литра теплой мочи, и заткнешься надолго. Не смей пускать мне свои лазерные лучики в глаза.
Тоже мне, нашла ванную комнату. Узкий гроб, где ржавое ситечко душа висит прямо над изрядно порыжевшим унитазом. Подача воды в душе оптимизирована до разреженности водяного пара, да еще ослабевает каждую минуту, чтобы человек не затягивал процесс. Не удивлюсь, что оттуда льется по замкнутому циклу моча, обесцвеченная какой-нибудь кислотой. И унитаз рыночно оптимизирован, от одного до второго спуска воды должно пройти не менее часа.
Он швырнул в стену почти опустевшую бутылку «Сантори». Не разбилась, а казалась стеклянной, да и сам вискарь – ничего; но всё-то у япошек с подвохом. И стене хоть бы хны – она крепче и стареет медленнее, чем он. Обидно для венца творения. Упавшая бутылка пополнила слой мусора на полу – одноразовые стаканчики, грязные шмотки, банки из-под пива, листы несминаемой пластиковой бумаги. Он не пускает робоуборщика, когда тот совершает свой объезд – хрен знает, куда отправится видеозапись, сделанная его видеокамерами, похожими на выпученные крабьи глазки.
Как он ждал, когда помрет дед, чтобы продать дом в Висмаре и начать свой собственный проект. И какими мелкими клетушками казались после дедовского дома все съемные квартиры, когда то и дело втыкаешься носом в стену, и даже не открыть окно, иначе накроется кондиционер. Поэтому ты обречен нюхать запах китайского линолеума и гниющих отбросов из бачка. Однако и те съемные кубики выглядят дворцами по сравнению с хармонтским склепом без окон, в котором он теперь доживает век. Или назовем его жизнеутверждающе – шкаф… Всего лишь неделя съемок – и дедовские деньги кончились, не успев начаться. Потом появился Хаким Пачоли. И, так сказать, оказал содействие. Сколько он теперь должен этому липкому левантийцу с глазами-маслинами? Неохота считать. Влом даже подсчитать, сколько он уже сидит здесь, как моль в шкафу. А ведь пора на что-то решаться.