— Ах да! — спохватился он. — Только что по телевизору видел!
— Ну и как тебе программа?
— Я не стал смотреть, — с готовностью признался он, и она моментально поняла, что телевизор был упомянут специально ради того, чтобы сказать ей, что он «не стал смотреть» — переключил на футбол.
— Ну и как тебе футбол?
— А? — переспросил бывший муж, немного растерявшись. — А, ничего. Все в порядке. Слушай, Иннуль, а где мой костюм? Ну, знаешь, с жилеткой? Что-то я его не могу найти, а Анька, зараза, смылась.
«Зараза Анька» — домработница — смылась неспроста.
«Я его если увижу, Инна Васильевна, — чуть не плача сказала она, перед тем как Инна уехала в „Останкино“, — я ему в рожу вцеплюсь! Вам же хуже будет. Отпустите меня, а?!»
Инна ее отпустила, и бывший муж собирал теперь свою часть «совместно нажитого имущества» в полном одиночестве.
Нелегко ему, бедняге, подумала Инна.
Всю жизнь за ним ухаживали — сначала мать с бабкой, потом первая жена, потом она, Инна, а теперь вот «новая счастливая семейная жизнь» подключилась. Но так как «новая счастливая» не могла ухаживать за ним в Инниной квартире, пришлось ему самому трудиться, и, как видно, от непосильного труда он уже изнемог. Собирать вещи, когда ни разу за всю жизнь не поинтересовался, где они лежат, — вот, черт побери, задача!..
Зато Инна все хорошо знала — про костюмы, май-юг, шорты, двухтомничек Мандельштама, бритвенный прибор, коробку с компакт-дисками — джаз, разумеется! — про два десятка шелковых галстуков и пяток сложных концептуальных фильмов Вуди Аллена и Питера Гринуэя.
Больше от мужа ничего не осталось.
«Давайте я все соберу и у двери поставлю, — с ненавистью предложила Аня. — Он тут нам все перебуровит, если сам собираться станет!»
Но Инна не желала облегчать его и без того веселую жизнь.
«Перебуровит — разберем», — мрачно ответила она домработнице и уехала на съемки.
— Иннуль, где костюм?
— В гардеробе с правой стороны. За твоей зимней курткой, — автоматически ответила она. Продюсерша за спиной разговаривала с кем-то из группы, голос был недовольный.
— Куртку я уже упаковал, — радостно сообщил муж, — а костюм что-то… Подожди, я сейчас посмотрю.
И она стала ждать. Он сказал: «Подожди, я посмотрю», — и она послушалась. Как всегда. Не положила трубку, не отключила телефон, не послала его к чертовой матери.
Ему нравилось, что она так от него зависит. Так слушается. Так переживает.
В последнее время ему еще очень нравилось собственное положение — умница, красавица, начальница, интеллектуалка Инна умоляла его не уходить, «подумать», «попробовать еще раз», обещала, что «все теперь будет по-другому», плакала, не спала, курила, даже подурнела, вот как убивалась!..
А он вовсю и от души играл — разочарованного мужа, задавленного непониманием и неприятием «родной жены», которой давно опостылел холодный семейный очаг, которая «пустилась во все тяжкие», «растоптала», унизила, оскорбила, собственноручно убила «большое светлое чувство» — и получила по заслугам! Он ушел «к другой», которая понимает, разделяет, у которой правильная «система ценностей», и вместе с этой «другой» и ее подходящей системой он вволю наслушается джаза и этнической музыки и с утра до ночи сможет декламировать из Мандельштама — «другая» поймет!
Кларк Гейбл, черт возьми!.