— На ту статью меньше дня ушло, — тихо сказал он. — Половину того, что я нашел на подозреваемого, просто не напечатали.
У нее в глазах появились искорки.
— Скажи, Ройбен… сколько тебе лет? Мне тридцать восемь. Достаточно этого для полной откровенности? Много ли ты знаешь женщин, которые по своей воле скажут, что им тридцать восемь?
— Ты не выглядишь на столько, — сказал он. Совершенно честно. «По мне, так ты просто совершенство», — хотелось сказать ему.
— Мне двадцать три, — сознался он.
— Я была бы разочарована, если бы ты этого не сказал, — ответила Мерчент. — Совсем молодой мальчик.
О да. «Солнечный мальчик» — так его всегда звала Селеста, его подруга. «Младший», как звал его старший брат, отец Джим. «Малыш», как продолжала звать его мать, даже при посторонних. И лишь отец всегда называл его Ройбеном и видел таким, какой он есть. Папа, ты должен увидеть этот дом! Мы же всегда говорили о месте, где можно писать, месте вдали ото всех, убежище, природе, пробуждающей творческие силы.
Сунув мерзнущие руки в карманы, Ройбен прищурился, прикрывая глаза от пронизывающего ветра. Они уже добрались до дома, где, возможно, их ждет горячий кофе и тепло огня.
— И уже такой рослый, — сказала Мерчент. — Думаю, Ройбен, ты очень восприимчив, если смог оценить этот мрачный и холодный клочок земли. Когда мне было двадцать три, мне хотелось в Нью-Йорк и Париж. И я побывала в Нью-Йорке и Париже. Мне хотелось посетить все столицы мира. Что, я тебя обидела?
— Нет, конечно же, — ответил он, снова начиная краснеть. — Я просто слишком много говорю о себе, Мерчент. Не беспокойся, мой мозг уже занят статьей. Узловатые дубы, высокая трава, влажная земля, папоротники. Я все записываю в память.
— О да, молодой ум и память свежие, что может с ними сравниться, — сказала она. — Милый, нам предстоит провести вместе два дня, не так ли? Так что не удивляйся, что я внимательна к тебе. Ты стыдишься своей молодости, так ведь? А не стоило бы. Ты потрясающе красив, сам знаешь, и, могу сознаться, ты самый очаровательный парень из всех, кого я встречала в своей жизни. Я серьезно. С твоими внешними данными можно добиться всего, и ты это знаешь.
Он покачал головой. Если бы она знала, как он ненавидит, когда люди называют его симпатичным, очаровательным, прелестным. До смерти ненавидит. «А как ты будешь себя чувствовать, когда тебе перестанут говорить такое? — как-то спросила его Селеста. — Просто задумайся. Знаешь, Солнечный мальчик, по мне, так это чистая правда».
Она любила дразнить его, подкалывать, эта Селеста. Видимо, в любом поддразнивании всегда есть скрытый укол.
— Вот теперь я тебя по-настоящему обидела, Ройбен? — спросила Мерчент. — Прости меня. Наверное, все обычные люди, простые смертные, склонны окружать мифами таких прекрасных людей, как ты. Но самое главное в тебе — не красота, а душа поэта.
Они дошли до края террасы, мощенной каменными плитами.
Что-то переменилось. Ветер стал еще более пронизывающим. Солнце померкло, скрытое серебристыми облаками, клонящееся к темнеющему морю.
Она на мгновение остановилась, будто чтобы перевести дыхание, но он не мог понять, зачем именно. Ветер трепал пряди волос по ее щекам, и она прикрыла глаза ладонью. Поглядела на высокие окна дома, будто что-то ища взглядом, и Ройбен увидел в ее взгляде невыразимую тоску. Одиночество, пронизывающее все это место, просто давила.
Они были в нескольких милях от города, маленького городка, в котором едва набралась бы пара сотен жителей. Он там останавливался по дороге и видел, что большинство магазинчиков на узкой главной улице закрыты. Гостиница типа «постель и завтрак» была выставлена на продажу «уже целую вечность», по словам администратора заправки, но, конечно же, тут повсюду есть мобильная связь и Интернет, об этом можно не беспокоиться.
Но в данный момент мир за пределами этой продуваемой ветрами террасы казался нереальным:
— Мерчент, а призраки тут есть? — спросил Ройбен, проследив за ее взглядом.
— В них нет нужды, — заявила она. — Место и так достаточно мрачное.
— Ну, мне нравится, — сказал он. — Нидеки были людьми прозорливыми. Что-то мне подсказывает, что ты найдешь весьма романтичного покупателя, такого, который сможет сделать из этого дома уникальный, ни с чем не сравнимый отель.
— А что, мысль хорошая, — согласилась она. — Но зачем кому-то понадобится сюда ехать, а, Ройбен? Пляж неширокий, спуститься к нему сложно. Секвойи прекрасны, но вовсе незачем ехать четыре часа от Сан-Франциско, чтобы поглядеть на прекрасные секвойи в Калифорнии-то. Здесь действительно ничего нет, кроме этого, как ты сказал, Мыса Нидека, Нидек Пойнт. Иногда у меня возникает ужасное ощущение, что этому дому совсем немного осталось стоять на земле.
— О нет! Даже не думай об этом. Никто ведь не посмеет…
Она снова взяла его за руку, и они пошли по вытесанным из песчаника плитам, мимо его машины, к видневшейся вдалеке входной двери.
— Будь ты мне ровесником, я бы в тебя влюбилась, — сказала она. — Если бы я встретила кого-то, такого же очаровательного, как ты, неужели я сейчас была бы одинока?
— Как вообще может быть одинока такая женщина, как ты? — серьезно спросил Ройбен. Он редко встречал у женщин такое восхитительное сочетание уверенности и изящества. Даже после долгой прогулки по лесу она выглядела собранной и ухоженной, будто всего лишь прошлась по бутикам на Родео Драйв. У нее на левой руке виднелся тонкий браслет из жемчуга, который придавал всем ее жестам оттенок гламурности. Хотя он и не мог понять, почему.
К западу от них деревьев не было, и открывался вид вдаль. Но ветер над океаном уже разбушевался не на шутку, и последние лучи солнца скрыла серая пелена. «Я обязательно передам это настроение, — подумал он. — Постараюсь передать суть этого странного мгновения, когда спускается мрак». И душу его окутала тень.
Он действительно хотел заполучить этот дом. Может, было бы лучше, если бы сюда послали кого-то другого. А может, ему очень повезло.
— Ради бога, холодает с каждым мгновением, — сказала Мерчент, и они поспешили в дом. — Я уж и забыла, как быстро тут холодает на закате. Хоть и выросла здесь, но это всегда заставало меня врасплох.
Однако она снова остановилась и подняла взгляд на возвышавшийся над ними фасад дома, будто пытаясь увидеть что-то или кого-то. Потом снова прикрыла глаза рукой и посмотрела на надвигающуюся пелену.
«Да, наверное, потом она будет очень жалеть, что продала дом», — подумал Ройбен. С другой стороны, возможно, ей надо сделать это. Кто он такой, чтобы заставлять ее с новой силой почувствовать боль, ту, которую она сама не желала осознать?
На мгновение ему стало очень стыдно за то, что у него-то есть деньги, чтобы купить это поместье; показалось, что стоило бы как-то это обозначить, но так, чтобы это не выглядело грубо. Не в силах сдержать себя, он продолжал мечтать и делать подсчеты в уме.
Облака темнели и опускались ниже, воздух стал очень влажным. Ройбен снова проследил за взглядом Мерчент, прикованным к огромному темному фасаду дома с едва поблескивающими ромбовидными окнами и громаде леса секвой вдоль берега, сравниться с которыми не могло ничто.
— Скажи мне, о чем ты сейчас думаешь? — спросила она.
— Так, ни о чем. Думал про секвойи, про то, какое ощущение они у меня всегда вызывали. Их не сравнить ни с чем, что их окружает. Будто они всякий раз говорят тебе: «Мы были здесь прежде, чем род ваш появился на этих берегах, и останемся здесь, когда вы и ваши дома канете в небытие».
В ее глазах появилось какое-то трагическое выражение, и она ему улыбнулась.
— Как ты прав. Дядя Феликс так их любил, — сказала она. — Они теперь под защитой, эти деревья, сам знаешь. Их нельзя спилить. Дядя Феликс об этом позаботился.
— Хвала небесам, — прошептал Ройбен. — Я каждый раз вздрагивал, когда видел старые фотографии лесорубов в этих местах в прежние времена. Они валили секвойи, простоявшие по тысяче лет и больше. Только подумай, тысяча лет.
— Именно это как-то раз сказал дядя Феликс, практически слово в слово.
— Он вряд ли хотел, чтобы этот дом снесли, так ведь? — сказал Ройбен и тут же устыдился своих слов. — Прошу прощения. Не надо было мне этого говорить.
— Нет, ты абсолютно прав. Он бы не хотел такого, нет, никогда. Он любил этот дом. Как раз начал заниматься его ремонтом, и тут исчез.
Она снова поглядела вдаль, с тоской, задумчиво.
— Но мы никогда этого не узнаем, полагаю, — добавила она и вздохнула.
— О чем ты, Мерчент?
— Ну, ты же знаешь эту историю, как пропал мой двоюродный дед. — Она насмешливо фыркнула. — Мы же такие суеверные создания, по сути. Пропал! На самом деле, я думаю, он действительно мертв, не только с юридической точки зрения. Однако для меня то, что я продаю этот дом, означает, что я сдаюсь, оставляю надежду, вот что я имею в виду. Мы никогда не узнаем, что с ним случилось, а он более никогда не войдет в эту дверь.