Калли подумал и предложил:
— Иди-ка ты в самом деле к Вяйнемейнену и всё ему расскажи. Он глянет вещим взором, скажем, на ту же воду, или на небо, или в миску с кашей — и увидит, что за ведьма тебя хочет погубить и зачем…
— Если бы все было так легко! Я ведь не корову ищу, а колдунью. А если сильная колдунья не хочет, чтобы ее нашли, так ее и не найдешь.
— Ты знаешь в наших краях хоть одного колдуна сильнее Вяйно? Просто ты на него обижен. Он тебя в ученики не взял, а ты к нему за помощью побежишь, да?
— Хоть бы и так.
— А если боги скажут идти за помощью к Вяйно — пойдешь? Давай-ка их спросим!
Ильмо молча отвязал от пояса и протянул холопу мешочек с костяными гадательными рунами.
Обычай рунного гадания пришел с юга вместе с торговцами из Саксы и стремительно завоевал северные земли, где разнообразных богов обитало немногим меньше, чем людей. И вскоре уже суеверные карьяла, особенно промысловики и купцы, ни одного нового дела не начинали, не посоветовавшись с высшими силами.
— Не хочешь слушать людей — послушай богов, — сказал Калли, встряхивая кости. — Доставай!
Ильмо закрыл глаза и засунул руку в мешочек.
— Смотри, — сказал он, разжимая кулак.
На ладони у него лежала «Чаша» — руна Унтамо, перевернутая вверх ногами.
— Что-то я не пойму, — сказал Ильмо после долгого молчания. — Руна Унтамо означает «священное тайное знание». Как это связано с колдуньей, желающей моей гибели? Да еще и перевернутая…
— А если взглянуть на нее проще? — предложил Калли. — Унтамо — Спящий Бог, значит, перевернутая руна означает «не спать».
Ильмо принужденно усмехнулся.
— Как это — «не спать»? Совсем не спать? Никогда?
— Вытяни-ка вторую руну. Если предсказание туманно, это допускается.
Ильмо снова запустил руку в мешочек и вытянул еще одну костяшку.
— Вот теперь всё ясно, — мрачно сказал он, разжимая кулак. — Яснее некуда.
На ладони у него лежала крючковатая «Мана» — руна смерти.
— Видишь, как всё сразу стало понятно? «Не спать — иначе умрешь».
Оба они надолго умолкли.
— Ложись-ка сегодня в каменном круге, — сказал Калли. — Пусть будет и от него польза — хотя бы чародейка не приснится. Я уж ночью постерегу.
— И на том спасибо. А дальше что?
Глава 3 ЛЕТИ НА ЮГ
Зимнее родовое гнездо Лоухи издревле занимало лучший утес на солнечной стороне главной похъёльской гавани. Внизу шумело море, волны грохотали, разбиваясь о прибрежные скалы, белые от птичьего помета. Вдоль побережья на узкой полоске ровной земли теснились длинные приземистые дома под земляными крышами. Луотола, единственный порт в Похъёле, где разрешалось временно жить людям. По большей части здесь селились варги-мореплаватели, купцы и воины, наемники тунов.
А над крышами, в зеленых и бурых пятнах лишайников темной громадой нависал отвесный утес, испятнанный черными точками пещер. Настоящий скальный дворец, уходящий под облака, продуваемый всеми ветрами. Он не был рукотворным — туны никогда не занимались строительством, только кое-где пробили ходы из зала в зал. В нем не было ни дверей, ни лестниц. Пещеры, лазы, трещины и отнорки, и в каждом — гнезда рода Ловьятар. Десятки, сотни гнезд. Род Ловьятар — самый многочисленный в Похъёле. А последние двадцать лет — с тех пор как Лоухи добыла сампо, — и самый сильный. И с каждым годом его сила возрастала.
Кто такая была эта Ловьятар, в Похъёле уже никто толком не помнил. Легенды говорили, что она была человеческой женщиной, забеременевшей от северного ветра. Ловьятар пришла в Похъёлу с юга, из карьяльских земель, откуда ее изгнали местные боги. Она не могла разрешиться от бремени и мучилась, пока Калма-Смерть, Алчущая Хорна, не согласилась стать ее повитухой. Она и нарекла ее Ловьятар — «Дева боли». Ловьятар родила пятнадцать крылатых дочерей, от которых и пошли все остальные кланы Похъёлы.
«А в землях карьяла наших матерей-прародительниц считают демонами болезней», — злобно подумала Лоухи.
О чем бы она в последнее время ни думала, ее мысли все время возвращались к племени карьяла.
Лоухи сидела на пороге своего холодного одинокого гнезда и смотрела с высоты, как искрится в утренних лучах гавань и уплывает вдаль полосатый парус. Слепящий свет северного солнца отражался в ее немигающих глазах, ветер холодил сухую кожу, костистые руки, унизанные перстнями, перебирали дорогие бусы из заморского золоченого стекла. Снизу и сверху, из невидимых впадин, время от времени доносилось хлопанье невидимых крыльев и лязг металла. Не было в Похъёле гнездовья, которое охранялось бы строже утеса рода Ловьятар.
Лоухи размышляла.
За прошедшие двадцать лет она обрела верховную власть и стала Хозяйкой Похъёлы не только по имени. Но с тех пор у нее не было ни единого спокойного дня, — и все из-за сампо. Оно оказалось гораздо опаснее, чем предполагали они с Филином, затевая поход к Мировой Оси. Сампо приносило блага, но не всегда, а только тогда, когда, казалось, само этого хотело, и часто даровало своей владелице совсем не то, что она просила. Порой Лоухи казалось, что коварная и непредсказуемая мельница обладает собственной волей. Иногда она с тоской вспоминала о тех временах, когда ее орудиями в борьбе за власть были только ее собственное чародейское мастерство, ум, хитрость и поддержка клана. Тем не менее мельница исполняла желания, и главное из них — власть над всей Похъёлой — уже сбылось. Теперь главным стало второе желание — не утратить ее.
Лоухи прилагала все усилия, чтобы другие туны знали о волшебной мельнице как можно меньше. С помощью хитрой магии сампо было спрятано так, что самый ловкий вор не смог бы до него добраться. Но оставалось еще проклятие Филина: «Сампо пробудет в руках рода Ловьятар недолго».
— «От карьяла пришло, к карьяла и уйдет», — пробормотала Лоухи, глядя прямо в огненный глаз солнца. — Но когда? Как?
За прошедшие годы она перепробовала все способы уточнить проклятие. Ее придворные колдуны прибегали к сложным чарам, чтобы развеять недоговоренность и пройти дальше по туманным словам, как по гати через трясину. Другие снова и снова пробовали вызывать дух Филина, чтобы вынудить его объясниться самолично. Но видимо, старый тун предусмотрел такую возможность и, растворившись в Мировом Древе, на призывы не откликался. В южные хвойные леса, где под покровительством враждебных Похъёле богов мирно жил народ карьяла, было заслано множество шпионов-инородцев, большинство из которых даже не подозревали, для кого собирают сведения. Их многочисленные донесения лишь сбивали с толку. Была даже кровавая попытка разом избавиться от целого подозрительного рода, о чем Лоухи уже много лет вспоминала со стыдом и досадой — потому что злодейство привлекло внимание карьялских богов, а несчастный род оказался совершенно ни при чем…
Как же узнать истину? Оставался еще один, последний и самый верный способ, и Лоухи всегда о нем помнила. Но уж больно ей не хотелось снова расплачиваться собственной кровью. Она еще не выяснила, может ли сампо продлевать жизнь. Но, похоже, иного выхода не оставалось.
Хозяйка Похъёлы встала и ушла внутрь горы, в сумрак своей пещеры.
Личные покои Лоухи являли собой смесь крайней скудости и бестолковой роскоши. Заберись сюда какой-нибудь отчаянный варг, он без колебаний решил бы, что попал в пещеру тролля. Скверно пахнущее ложе из сухих водорослей в дальнем «теплом» углу, куда не забирался ветер, — и сияющие сокровища со всех берегов великого Закатного моря, развешанные по стенам, наваленные кучами на неровном полу. Туны ничего не производили сами, но обожали рукотворные сокровища и, как сороки, тащили себе в гнезда все яркое и блестящее. Нет, встречались среди скальных гнездовий Похъёлы и настоящие обустроенные дворцы, где наемные мастера из южных стран устраивали всё по изысканному человеческому вкусу. Но только не в доме Лоухи. Хозяйка Похъёлы строго придерживалась обычаев старины. Тунам нельзя разнеживаться. Тун, который пристрастился спать на пуховом ложе и разучился переносить мороз, который не может сам догнать и на лету убить альбатроса или выхватить жирную треску из морских волн, на севере долго не протянет.
На одной из стен пещеры висел вырезанный из кости и раскрашенный скромный идол саамской работы. В отличие от прочих предметов в гнезде Лоухи, он был не куплен, не отобран и не украден, а сделан по заказу. Идол изображал пожилую человеческую женщину в саамской парке, с маскоподобным узкоглазым лицом. На правую половину женщина выглядела обычной старой саами. Но левая ее половина была угольно-черной.
Лоухи встала перед идолом, тяжело вздохнула, закрыла глаза и вызвала в памяти воспоминание-видение Проруби.
Каждый человек знает, что умрет. Но только тун точно знает, как и где он умрет, если, конечно, не погибнет случайно раньше срока. Это подобно памяти наоборот. Как только юный тун начинает выходить из детского возраста, ему начинает сниться Прорубь. Сначала каждую ночь, потом реже, в мельчайших подробностях — чтобы через много лет (а туны живут гораздо дольше, чем люди), в старости, услышав Зов, тун не заблудился в своем последнем полете на север. Прорубь эта — Врата Хорна. Отдельные туны-колдуны, многознающие и твердые духом, могут обращаться к Той, кто ждет по ту сторону Проруби, и даже получают от Нее ответы на вопросы. Но этого нельзя делать безнаказанно.