боль — вещь до крайности неприятная
от нее перехватывает дыхание и слезы наворачиваются на глаза
от нее хочется кричать
от нее хочется избавиться — и чем скорее, тем лучше.
Но избавиться от боли означало бы избавиться от Кинтеро, а он-таки сумел повалить Габриеля на землю — не без помощи Мончо и Начо, конечно. Саданув Габриеля под коленки и, совершив таким образом свое подлое дело, они отступили. И спокойненько наблюдают, как Кинтеро мнет в руках лицо противника, как тычет кулаком ему в нос и ухо, как закрывает рот ладонью. Солирует мизинец с кольцом — и оттого во рту Габриеля появляется привкус металла, призванный оттенить еще один привкус —
крови.
О крови в семье Габриеля не говорит никто.
«Занятно, — отстраненно думает он, — занятные ощущения, и не то чтобы очень неприятные, сопротивляйся, недоумок!»
— Ну?! Все еще хочешь быть с нами? — выдыхает Кинтеро.
Габриель молчит.
Во-первых, из-за кольца. Задняя его стенка нахально протиснулась между губами Габриеля и давит на зубы. Зубы — этот последний оборонительный рубеж — скрипят и потрескивают, как ворота готовой пасть крепости, и Габриель тут же представляет себя стоящим у ворот, в сверкающих латах и со щитом в руках. И латы, и щит выкованы из металла гораздо более благородного, чем кольцо Кинтеро.
Даже если рыцарю Габриелю суждено погибнуть — он погибнет непобежденным, сопротивляйся, недоумок!..
— Все еще хочешь?! Все еще хочешь?!.. — без устали лает за воротами варвар Кинтеро.
Между рыцарем и варваром — масса различий. Одно из них состоит в том, что варвару приходится надеяться только на себя. В то время как к рыцарю (в самых крайних случаях и невесть откуда) может прийти спасение. В виде обладающего волшебной силой артефакта. В виде оседланного, стоящего под всеми парами животного (то ли дракона, то ли единорога). В виде магического оружия — меча по имени Экскалибур, к примеру. Вот и сейчас, совершенно инстинктивно, Габриель нащупывает то, что могло бы ему помочь. Конечно, это не Экскалибур.
Но что-то очень близкое к нему.
Сигара отца, запаянная в металлический туб. Она должна была стать даром, принесенным Габриелем на алтарь будущей великой дружбы. И не его вина, что дар отвергнут, и что он, Габриель, лежит сейчас, пригвожденный к мостовой, с привкусом крови и металла во рту. Самое время действовать, недоумок и великий рыцарь, мысленно подбадривает себя Габриель и, извернувшись и вытащив из кармана сигару, сует ее под ребра Кинтеро. Удары в исполнении Габриеля неожиданно методичны и упорядочены, и с каждым разом становятся все сильнее.
Не такие уж они венценосные — ребра Кинтеро, и уж точно ненамного прочнее Габриелевых зубов. Скрип и треск — те же.
Поначалу Кинтеро еще старается держаться (слишком много вокруг заинтересованных в его победе зрителей), но хватает его ненадолго. Короткий всхлип, поскуливание, а затем и вой возвещают о преимуществе рыцаря над варваром. И оно могло бы стать неоспоримым, если бы Кинтеро не обхватил рукой голову Габриеля и не приблизил свои губы к его уху.
— Хватит, — шепот Кинтеро полон мольбы. — Хватит, слышишь…
Под латами из благородного металла не может не биться благородное сердце, и Габриель тотчас же прекращает атаку. Но не только в благородстве дело — шепот поверженного противника пьянит Габриеля. Шепот — тоже дар. Посильный вклад Кинтеро в обустройство алтаря будущей великой дружбы.
— Я хочу быть с вами, — шепчет в ответ Габриель.
— Хорошо. Хорошо…
* * *Ценность дружбы в исполнении Кинтеро явно преувеличена.
К тому же Кинтеро постоянно вымогает у Габриеля деньги на покупку сигарет: бесценная сигара MONTECRISTO не вызвала в нем никакого энтузиазма. После нескольких глубоких затяжек на висках Кинтеро проступил пот, а лицо позеленело. То же произошло с Мончо и Начо, а малыша Осито — так просто вырвало. И Габриель попробовал затянуться, и все прошло на удивление гладко, и отдающий пылью сигарный дым ему понравился, по дальше… Дальше он не пошел, ограничился тремя вдохами-выдохами (ровно столько сделал Кинтеро) — пойти дальше означало бы показать свое превосходство над Главным в компании.
А никто не потерпит превосходства только-только появившегося на горизонте чужака, даже неважно соображающий малыш Осито. Что уж говорить об остальных?
И о самом Габриеле тоже — ведь он прирожденный миротворец и конформист.
Впоследствии эти качества разовьются в нем сверх всякой меры, приобретут блеск и законченность; и почти болезненное пристрастие к сигарам и сигарному дыму останется навсегда. А малыш Осито умрет, едва дожив до семнадцати. Всему виной окажется пуля полицейского, застрявшая в круглой голове медвежонка. Пуля не была такой уж случайной — с мелкими уличными наркодилерами время от времени случаются подобные неприятности.
Но пока медвежонок жив-здоров и блюет в сторонке.
На его фоне кто угодно может показаться героем — оттого-то все с удовольствием подтрунивают и смеются над Осито, маскируя свое собственное минутное недомогание. Не смеется лишь исполненный сочувствия Габриель — он помнит, чем обязан малышу.
— Дерьмо твоя сигара, — выносит вердикт Кинтеро. — Давай-ка ее сюда.
Сигара снова перекочевывает в его руки — для того чтобы быть брошенной на землю и раздавленной безжалостным каблуком. Алюминиевый туб (все, что осталось от MONTECRISTO) Кинтеро забирает себе в качестве трофея. Чувство, которое испытывает при этом Габриель, трудно описать. Наверное, это все-таки боль, ведь
от нее перехватывает дыхание и слезы наворачиваются на глаза
от нее хочется кричать
от нее хочется избавиться — и чем скорее, тем лучше.
«Не мешало бы заодно избавиться и от компашки, — малодушно подсказывает Габриелю шкурка от карманного мечтателя, сброшенная где-то у основания черепа, — ты выбрал не тех приятелей, совсем не тех». Габриель старается не обращать внимания на вопли шкурки, он ведь почти получил то, чего хотел, дело сделано.
…Вымогательство денег — ничто по сравнению с остальными проделками компании, куда отныне входит Габриель. Мелкие кражи в магазинах и уличных кафе (задача Габриеля — отвлекать внимание потенциальных жертв, он все еще выглядит добропорядочным мальчиком); кражи покрупнее — из квартир с неосмотрительно распахнутыми окнами или форточками — тут солирует малыш Осито, способный просочиться в любую щель.
Количество обчищенных карманов у прохожих навеселе исчислению не поддастся.
Вся добыча, как правило, достается Кинтеро (при молчаливом попустительстве остальных) — и зачем, в таком случае, ему постоянно нужны деньги на сигареты?..
Ситуация проясняется в тот момент, когда Габриель и малыш Осито наблюдают за окном кухни в крошечном ресторанчике: окно приоткрыто, к нему приставлен стол с разделочными досками, а на столе стоит черная матерчатая сумка кого-то из обслуги.
— Америка, — говорит Осито, не сводя круглых глаз с сумки. — Мы хотим уехать в Америку.
— Кто это — «мы»?
— Я и Кинтеро. А еще Мончо и Начо.
Америка, надо же!.. Габриель никогда не думал об Америке, хотя знает, что она существует и что она очень далеко. Много дальше, чем Северный полюс, на котором живут пингвины. Добраться до Америки — все равно что слетать на Луну, а на Луну летали лишь единицы. И то — это были взрослые, хорошо подготовленные люди.
Осито и Кинтеро, а также Мончо и Начо чрезмерно обольщаются на свой счет.
— И каким образом вы доберетесь до Америки?
— Сядем на пароход, — тут же следует ответ. — В порту полно пароходов, и все они плывут в Америку.
— Так-таки и все?
— Конечно. Куда же еще плыть пароходам, как не в Америку?
Габриель мог бы поспорить с невежественным медвежонком, но, как обычно, предпочитает согласиться.
— И что же вы будете делать в Америке?
— Грабить банки. — Осито расплывается в мечтательной улыбке. — Что же еще делать в Америке, как не грабить банки? В Америке полно денег, а значит — полно банков…
— И вы будете их грабить?
— Будем, не сомневайся. А еще в Америке есть ковбои и индейцы, хорошо бы задружиться и с ними. Они подарят нам лук и стрелы и еще ружье…
— Чтобы грабить банки?
— Ну-у… да.
— Одного ружья маловато.
Малыш Осито куксится в недовольной гримасе: судя по всему, «ковбои и индейцы» — его собственная, персональная мечта, не до конца продуманная в силу возраста. Габриелю не составило бы труда посмеяться над ней и разбить ее в пух и прах, но он не делает этого. Он помнит, чем обязан малышу.