— Полагаю, общественность вашей школы просто мечтает хоть немного отдохнуть от Люсинды, так что тебя не столько наградили, сколько принесли в жертву, — успокаивая встревоженную Ольгу Павловну, проницательно предположил сам упомянутый супруг.
Для пущего спокойствия Оли он предложил заплатить за ее пребывание на курорте из своего кармана.
Так Оля с подружкой оказались в пентхаусе с двумя отдельными спальнями, тремя совмещенными балконами и джакузи такого размера, что в ней запросто могла бы разместиться и комфортно проживать семья дельфинов.
— Всегда буду ездить только с тобой! — ликовала Люсинда, все более ужасая Ольгу Павловну.
Ее активность была убийственна в принципе и уже фактически покалечила Ольгу. Если бы неутомимая и неугомонная Люсинда не продержала подружку до утра в ночном клубе, та не уснула бы на пляже и не нуждалась бы теперь в кисломолочных обертываниях!
Где искать это самое мацони, Оля не знала, а Люсинда и не хотела узнавать, потому что получала большое и искреннее удовольствие от блуждания по закоулкам, компрометирующим Сочи как курортную столицу страны.
Глинобитные хаты и кособокие деревянные домики, пыльные улочки с потрескавшимся асфальтом или вообще без него, смешанный запах вялящихся на солнце фруктов, дикой мяты, разноцветных астр, вьющихся роз, виноградного сока, сочащихся битумом толевых крыш и уличных уборных — Люсинде все это ужасно нравилось.
— Ах, какой колорит! — восхищалась она, собственноручно добывая переспелый инжир с дерева, пыльные ветки которого опрометчиво не остались в очерченных забором пределах двора.
— Ах, какой темперамент! — восторгалась она, слушая иноязычную ругань бабки, законно пребывающей на одной территории с инжиром.
— Ах, какое гостеприимство! — растрогалась она, когда выяснилось, что вызванный крикливой бабкой волосатый дядька в семейных трусах притащил их не в зиндан, а к водоразборной колонке — мыть руки, инжир, сливы и яблоки из бабкиного сада.
— Аф, какой фкуф! — мычала она, набивая рот дарами щедрой сочинской природы и доброй армянской бабки.
— Если ты еще раз ахнешь, я тебя укушу! — не выдержала Оля.
Бедняжку знобило, мутило и неудержимо тянуло к земле. От падения на придорожную траву-мураву страдалицу удерживало лишь понимание того, что лежать на спине она никак не сможет. А валяться в лопухах на брюхе Оле было стыдно и странно.
Она же не пластун-разведчик на задании! Она респектабельная молодая дама, благородная училка, верная супруга и добродетельная мать.
Так она Люсинде и сказала.
— Вот, кстати, Романчикова, все хочу спросить тебя, почему ты и после замужества работаешь в школе? — по привычке назвав подружку девичьей фамилией, спросила Люсинда.
Могла бы и не спрашивать!
Олин новый и пока единственный сын Димка Громов по прозвищу Фантомас первого сентября пришел к Люсинде во второй «А», хотя никогда нигде не учился в первом.
Раньше Димке было не до школы, он серьезно болел, и когда он только начал адаптироваться в нормальном детском коллективе, Оля сочла своим долгом находиться поблизости.
— Потому что приглядываю за Димкой, — коротко объяснила она любопытной Люсинде.
— Не доверяешь мне? — подружка сделала попытку обидеться, но тут же передумала, учуяв новый запах.
В симфонию ароматов мощным крещендо ворвался слаженный дуэт жаренного на открытом огне мяса и маринованного лука. Подсознание подсказало Ольге Павловне, что для пущей гармонии песни жизни не хватает мажорного журчания красного вина, и к черту кислое молоко любого происхождения!
Не сговариваясь, Оля с Люсиндой повернулись и с ускорением пошли на запах, взволнованно потягивая носами.
— Не вижу кепок, — предупредила Оля подружку на ближних подступах к неказистого вида харчевне под вывеской «У Самвела». — И вообще, Самвел — это армянское имя, а не грузинское.
— Я абсолютно чужда национализма! — непоследовательно заявила Люсинда и первой ворвалась в виноградную беседку с простыми деревянными столами.
Они устроились так, чтобы видеть мангал, но не коптиться в дыму, в ожидании появления кого-то вроде официанта раскрыли иллюстрированное меню, и на первом же блюде Ольга Павловна зависла, испытав филологический оргазм.
«Люляки баб» — было старательно выведено под фотографией фирменного блюда.
— Хотела бы я увидеть тех баб, чьи это люляки! — в очередной раз восторженно ахнула Люсинда и беззастенчиво огляделась.
Люляки на фото были крупные, темно-коричневые и бугристые, наводящие на мысли об упитанной целлюлитной мулатке.
Впрочем, расизм и тут был неуместен. Ровный бронзовый колер в здешних краях легко приобрести на пляже, если не спать, как дура, кверху попой, а регулярно переворачиваться, поджаривая свои бледные славянские люляки до готовности.
Оля тоже огляделась и убедилась, что гражданок — потенциальных доноров поджаристых люляков (или люляк?) вокруг предостаточно.
Несмотря на то что харчевня находилась вдали от туристических троп, меню грешило орфографическими ошибками и никто из персонала не щеголял в кепке фасона «Аэродром», дивный запах — лучшая реклама! — приманил из цивилизованной части Сочи немало курортников.
Правда, обратный путь их заранее страшил. Оля услышала, что посетители, подошедшие после подружек, едва устроившись за столом, вызывают по телефону машину.
Простаки! Они не знали, как долго будет кружить их по здешним трущобам коварный таксист и в какую сумму им выйдет эта познавательная автомобильная экскурсия.
Добрая Ольга Пална с жалостью посмотрела на наивных курортников и благосклонно — на принесенную им с Люсиндой еду.
— А руки помыть? — ворчливо, с интонациями мамы, напомнил ей внутренний голос.
Люсинда, самозабвенно жмурясь, уже вгрызалась в люляки и даже не заметила, что Оля отошла.
Облупленный жестяной умывальник на впечатляющем основании из речных валунов смотрелся компактным рыцарским замком на стратегической высотке. Рядом высился деревянный сортир, талантливо стилизованный под швейцарское шале. Шедевр ландшафтного дизайна с трех сторон укрывали занавески из лиловых плетей глицинии.
Оля вдохнула густой цветочный запах, задорно чихнула и услышала вежливое:
— Будьте здоровы!
Она оглянулась: за ней — не иначе, в очереди к удобствам — стоял хрупкий блондинчик с незабудковыми глазами, приезжий простак из той компании, которой по окончании обеда предстояло пасть жертвой алчного сочинского таксиста.
Оля этого белокурого юношу запомнила, а он ее, видимо, нет, иначе знал бы, что она сидит в кафе с подружкой, а не с ребенком, и не стал бы спрашивать:
— Это не ваш ли сынок потерялся?
Олин сынок в этот момент находился в трехстах километрах к северо-западу, если мерить по прямой, и в будний день начала октября имел минимальные шансы потеряться, потому что из школы и в школу ездил на машине с охраной.
— Не мой, — ответила она ненаблюдательному блондинчику, но против воли прислушалась.
— Мама, мама! — кричал ребенок во дворе. — Мама, где ты? Мамочка! Мамоля!
— Димка?
Оля не поверила своим ушам.
Конечно, голоса у малышей похожи, а на детские крики «Мама, мама!» по неистребимой привычке реагируют даже те родительницы, чьи потомки давно уже разговаривают басом и бреют бороды. Оля и не подумала бы бежать на зов, если бы не самолепное слово «мамоля». Мамоля, а не мамуля — так иногда называл ее младший Громов, изящно сливая слово «мама» с Олиным именем.
— Мамоля, где же ты?!
Невозможно, но это действительно был Димка!
Ольга уронила в пыль скользкое мыло и побежала на голос.
Кота звали Робертино, и кто угодно согласился бы, что это неподходящее имя для раскормленного мурзика без намека на итальянскую живость и грацию.
Однако Варвара знала своего кота лучше всех.
Названный в честь кумира хозяйки — некогда знаменитого певца Робертино Лоретти, кот тоже обладал незаурядным голосом, просто не подавал его до тех пор, пока был доволен течением жизни.
Почитающая счастье хвостатого друга своей кармической задачей, Варвара заботливо следила за тем, чтобы гармония мироздания в понимании Робертино не нарушалась, и поэтому окружающие крайне редко имели сомнительное удовольствие насладиться кошачьим вокалом. Зато, уж если это случалось, равнодушных не оставалось. Даже многолетние наслоения грязи и серных пробок в ушах не приглушали сокрушительный звук, и даже запущенные случаи рассеянного склероза не спасали от воспоминаний о диком вопле, способном обратить в позорное бегство орду голосистых индейцев-команчей.
Если бы Робертино хоть раз услышал умный армейский генерал, его тут же приняли бы на службу отдельным антитеррористическим подразделением. Варварин кот, включенный на максимальную громкость в центре вражеского города, в случае необходимости обратил бы в паническое бегство и мирное население, и вооруженного противника!