Сашка посмотрел на часы — было два сорок пять.
— Рановато идем, — сказал он. — Будем на месте часа через три, а темнеет сейчас в восемь. Придется подождать.
— Здесь?
— Там посидим, у костра. Ты же хотела привал.
Лес начинался сразу за школой. Мы пошли по одной из просек, разделявших лесной массив на квадраты. Ближе к опушке он был лиственным, светлым, а чем дальше от дома, тем сильнее менялась картина, и километрах в трех, за высоковольтной линией начинался уже темный бор, дремучий и мертвопокровный — без подлеска, один мох под ногами, — изрытый вдобавок блиндажами и землянками. Но пока в просветы листвы светило солнце и со всех сторон доносились птичьи голоса.
— А знаешь, почему поют птички? Они свили здесь гнездо и не хотят, чтобы другие его заняли.
— Какое гнездо, сейчас осень. Это они нас прогоняют.
Лес завораживал. Под ногами шуршали бурые листья. Чтобы было легче идти, я выбрала палку покрепче и приспособила ее под посох. Сашка от посоха отказался, он шел и громко насвистывал мелодию из «Шербурских зонтиков» — их только что показали в нашем клубе.
— Тебе кино понравилось?
— Не-а… глупое какое-то, — ответил Сашка.
— А чего свистишь?
— Так просто. Привязалось.
Довольно быстро мы добрались до небольшого лесного оврага под названием Лисьи Горки. Никто точно не знал, какого он происхождения, одни считали, это огромная воронка со времен войны, другие говорили, раньше здесь была усадьба с прудом (и правда, иногда среди леса вдруг попадались грядки с одичалой клубникой).
— Тут есть одно грибное место, давай посмотрим, — предложил Сашка. — Времени полно. Может, белые найдем.
Белых на Сашкином месте не оказалось, вернее, прямо перед нами их кто-то собрал — во мху белели свежие срезы. Обидно. Сашка даже свистеть перестал.
— Может, в березняке поищем?
— Не-а, они только тут, под этой вывороченной сосной. Ой, смотри, бледная поганка, — Сашка указал на небольшой молочно-белый, словно фарфоровый гриб. — Можно с сыроежкой перепутать: съешь и умрешь.
— Серьезно? — Я присела на корточки, чтобы лучше разглядеть бледную поганку. Гриб как гриб, красивый даже. Пелеринка под шляпкой, ножка тонкая.
— Она из луковицы растет, видишь, — Сашка указал мыском ботинка, — а сыроежка сразу из земли.
— А если просто сорвать? — спросила я.
Сашка посмотрел на меня, потом на поганку и на мгновение задумался.
— Тоже умрешь, — сказал он, впрочем, не вполне уверенно. — Через руки.
И добавил:
— Пойдем?
За Лисьими Горками мы свернули с просеки на узкую, почти незаметную тропинку. Продираясь сквозь бурелом и заросли бересклета, мы шли дальше на северо-запад. По дороге Сашка рассказывал о животных и травах. На это он был мастер, даже письма в передачи о природе писал от имени пенсионеров — развлекался.
— Видишь, олень грыз, — ствол молодой осинки основательно обглодали в метре от земли. — Они привередливые: если один кору сожрал, второй уже не подойдет.
— Откуда ты знаешь?
— Читал.
— А это что, дикий чеснок?
— Осока. Берешь так, — Сашка выдернул стебель из устья, — и эту мягкую белую сердцевину можно есть.
Он покусал соломинку.
— Вкусно?
— Ну… средне. А это папоротник.
Я тронула порыжевшую ветку-опахало с изящным завитком на конце.
— А эти штуки я ела.
— Они же ядовитые!
— Ну, может, не эти… как же его… орляк. Мамка с папкой жарили. Наверное, то что надо собрали — геологи все-таки. Никто не отравился. Ой, а это что за гриб на дереве?
— Это не гриб, нарост. Попала какая-то дрянь в ранку, и стало вырабатываться много волокон — как защита.
— А чага — то же самое?
— Чага? Нет. Здесь дерево справилось с инфекцией, а там не смогло.
— Как думаешь, звери здесь есть?
— Осенью проще всего на кого-нибудь нарваться. Например, на мишу… Но если сныкаешься, то не тронет.
— На дерево?
— Можно за дерево. Или в кусты. И молча сидеть, пока не уйдет.
— Они же вечером спят.
— Мишки вообще не спят. Они зимой отсыпаются.
— А если кабан?
— Громко орешь и идешь на него — сразу убежит. А вот и они… звери… где-то рядом… Осторожно, не наступи!
Прямо на тропинке лежала кучка.
— Чьи это какашки, оленьи?
— Это был лось молодой.
— Похоже на черносливины…
— Лучший калифорнийский чернослив. Хочешь попробовать?
— Да ну тебя! Фу! — Я пихнула Сашку локтем.
— Слышала когда-нибудь, как олени свистят?
— Нет. Видела, как гадят.
— Ха-ха! А свистят они коротко так. Фьить. Фьить. Смотри, вот это вороний глаз. У него ягоды бывают. Некоторые их кушают, а потом в туалет бегают. Очень сильное слабительное, можно вообще коньки отбросить. Там много серомона, приводит к летальному исходу. Когда идешь в лес, всегда надо знать, чем можно питаться. Заячья капуста, например, съедобная, типа щавеля, только помногу лучше не есть.
— Почему?
— Да тоже пронесет. Но если чем-то отравишься, то надо, наоборот, съесть побольше.
— Саш, — спросила я, — тебе не страшно?
— В смысле?
— Здесь, в лесу.
— Смеешься?
— Ладно, расскажи еще что-нибудь.
— Люцеферия есть растение. Съешь такую штуку и через полтора часа коньки двинешь: там синильная кислота в очень большом количестве — в одной шишечке около четырех граммов. Она, собака, вкусная, такой, знаешь, у нее аромат, на кокос похож.
— Ты что, пробовал?!
— Попробовал.
— Она же смертельная.
— Выплюнул сразу, — ухмыльнулся Лифчик, — видишь, живой.
— А мой папа мухоморы ел, — вспомнила я.
— Красные?
— Нет. Серые. Жемчужные. В подлеске нашем собирал.
— Шаманы тоже мухоморы едят, — отозвался Сашка, — а потом с духами разговаривают. Твой папа не разговаривал?
— Кто ж его знает, он лег на диван и уснул, — ответила я, а сама подумала: надо будет папика-то расспросить, ага.
— Мухоморы что! Вот есть в лесу одно растение, на Руси называли блядолют. Такой кустик, напоминает мать-и-мачеху, там тоже ягодка, большая, розовенькая, похожа на морошку, и в ней огромное содержание мышьяка. Скушаешь, сразу первые симптомы отравления: глаза краснеют, сопли текут, мандраж, холодный пот — а потом происходит заворот кишок, и готов.
— А почему блядолют?
— Б…дей им кормили, чтоб те сдохли. Давно, при царе…
— А это что за цветок?
— Обычный лютик луговой. Можешь сорвать, не бойся.
Вот такие беседы вели мы с Лифчиком по дороге. Слышала бы наша ботаничка! Ну хоть разок бы послушала. А то скажет: «А сейчас, ребята, Саша объяснит вам новую тему. Я приду через десять минут, посидите тихо, хорошо?» — и сваливает на пол-урока к библиотекарше чаи гонять.
Мы пересекли лужок, углубились в лес и вышли к Черному ручью, окруженному зарослями молодых елочек. Это была половина пути. За ручьем обогнули военное стрельбище и двинулись в направлении железнодорожной станции. Километра через три-четыре начинались болота. В позапрошлом году мы с мамой однажды ходили туда за клюквой, а заодно и калины набрали по дороге. Я только собиралась рассказать об этом Лифчику, как вдруг послышался далекий звон колокола.
— Тс-с… слышишь?
— Ага…
— Это с Поповки, там церковь есть, — предположила я.
— Поповка в другой стороне, — ответил Сашка.
Мы прислушались, но звон больше не повторился. Нам стало не по себе.
— Показалось, наверное, — пробормотал Сашка.
— Не показалось, я точно слышала.
Мы еще немного постояли и помолчали. Тишина, только ветви скрипят от ветра.
— Из-за туманов такое бывает — кажется, что слышно отсюда, а источник звука совсем в другой стороне.
Успокоившись, мы двинулись дальше. Да и был ли на самом деле этот звон?
Как и предсказывал Лифшиц, на болота мы добрались задолго до темноты. Самыми большими были Клюквенное и Моховое. Поразмыслив, мы взяли левее, на Клюквенное, — туда лучше тропинка. Через каких-то пятнадцать минут оно раскинулось перед нами как поле — только вместо колосьев заросли камышей.
— Знаешь, чем камыш от рогоза отличается?
— Чем?
— У рогоза такие шишки сверху, а у камыша — нет. Их путают часто.
— Я тоже раньше путала.
— В прошлом году здесь три человека утонули. Вот прямо тут, в этом болоте, — Сашка указал на его середину, где торчал одинокий остов почерневшей мертвой ели.
— А зачем они туда поперлись?
— Клюквы много на островке. До этой коряги вообще-то можно пройти, здесь брод есть, просто знать надо. Мы туда не полезем, на берегу посидим. Время… без пяти шесть. Я уже есть хочу.
— Я тоже.
— Сейчас костер разведем. Вон там, — Сашка махнул рукой в сторону небольшого сухого пригорка. — Пошли хвороста наберем на растопку.