Вот только кто мог ожидать, что белые с красными опомнятся, заключат между собою перемирие ввиду внешней угрозы. А там большевики, при молчаливой поддержке своих вчерашних врагов, нанесут страшный удар по полякам, за три месяца раздавив их армию и полностью советизировав территорию. Франция всячески подталкивала Бухарест к тому, чтобы ударить в тыл большевистского Юго-Западного фронта. Такое коварное нападение могло бы привести к «чуду на Висле», если бы не одно но…
Пока шли транспорты с оружием и снаряжением от Марселя до Констанцы, пока шла нудная и долгая торговля по поводу будущих преференций, неожиданно выяснилось, что переправа румынской армии через реку стала совершенно бессмысленной.
Большевики и монархисты сговорились между собою, даром что те и те русские. Связываться же с белыми, что стали выдвигать свои дивизии на левый берег Днестра, в Бухаресте не желали абсолютно. Одно дело воспользоваться смутой у соседа, и совсем другое — сразиться один на один со страшным противником, которого даже красные, несмотря на чудовищное превосходство в силах, не смогли сломить.
Воевать не хотелось совершенно, несмотря на все заманчивые обещания Парижа. Но и отдавать обратно оккупированную Бессарабию румыны не собирались, несмотря на неоднократные требования русского царя. Потому-то и отрыли окопы на своем берегу, установив пушки и пулеметы и опутав все колючей проволокой. Оно так даже надежнее!
— Проклятые русские, — сквозь зубы прошептал Григулеску, с тоскою глядя, как на той стороне голубой реки вздымаются крыши и белеют стены домов столь близкого, но уже безнадежно далекого Тирасполя.
Ведь там ему обещали дать большое поместье с несколькими сотнями крестьян, которых он научил бы правильно жить, как рачительный хозяин, и сам бы вырвался с черной полосы долгого безденежья. Потому было особенно тяжело слушать в себе тягостный звон осколков мечты о «великой стране», от Дуная до Буга…
Берлин
(2 октября 1920 года)
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Никогда в жизни председатель РВС Лев Давыдович Троцкий не испытывал столь острого, пронзающего буквально все внутренности раскаленными иглами, приступа головокружительного счастья. Даже безумные афинские ночи с любимыми женщинами не приносили ему столь объемного чувства полного наслаждения.
Не прошло и трех лет, как он, тогда еще нарком по иностранным делам, молодой и никем не признанной Советской республики вел переговоры в Брест-Литовске с чванливыми германскими генералами и чопорными венскими дипломатами.
В те холодные дни, даже в горячечном бреду, Троцкий совершенно не рассчитывал, что придет время и Германия станет советской. И оно пришло в этот не по-осеннему теплый день!
Ныне и сейчас перед Бранденбургскими воротами и рейхстагом проходят торжественным маршем победоносные полки Красной армии, сверкая острыми жалами граненых русских штыков. И пусть шеренги бойцов в пропыленной защитной форме неровные, и даже иной раз не попадают в ногу, но это идут те, перед которыми уже сейчас трепещет до животных колик вся мировая буржуазия.
Уставшие лица скользили перед взором нескончаемым потоком, и одно их объединяло — нескрываемая радость. Ликование испытывали все — и красноармейцы, что три года назад, озверевшие вконец от окопного «сидения», под выкинутым большевиками лозунгом «война-войне» с охоткой поднимали на штыки своих командиров, и их офицеры, также испытавшие все ужасы мировой бойни. И хотя они стали ныне краскомами, но всего пять лет назад «их благородия» сами мечтали войти победителями в Берлин, особенно когда отступали по раскисшим и грязным дорогам Полесья.
И не разуверились в этой надежде!
Именно он, «красный маршал революции», как уже начали его называть, пусть пока и потихоньку, объединил всех русских людей на освободительную войну с поляками, вспомнив даже приснопамятный 1612 год. И ведь пошло офицерье под красные знамена, в охотку, и воевать принялось не за страх, как раньше, когда к каждому «военспецу» приходилось приставлять комиссара с маузером, а за совесть. Даже заслуженный генерал Брусилов обратился со своим воззванием и сам предложил РВС свои услуги.
«Наше теперь офицерье, с потрохами», — самодовольно подумал Троцкий, задорно тряхнув узкой, клинышком, бородкой, которую все связывали с обликом Мефистофеля, что, положа руку на сердце, председателю РВС нравилось. Еще бы — а то некоторые товарищи, что совсем не товарищи, а недруги, с козлиной даже сравнивали, что в корне реноме подрывало. А так приемлемо, и даже льстит…
— Товарищи! Мы разобьем гнилые оковы позорного и похабного Версальского мира!
Надрывая горло изо всех сил, Лев Давыдович выкрикнул очередной лозунг. Как раз для проходящих вдоль украшенной красными флагами трибуны стройных колонн солдат в серой униформе и характерных, легко узнаваемых стальных шлемах, что знала вся Европа.
Великое дело — интернационализм! Сейчас парадным чеканным шагом, в котором было что-то от гусиного, перед ним торжественно шествовал 1-й стрелковый полк германского пролетариата, наименованный в честь Розы Люксембург, замученной два года назад кровавыми империалистическими палачами в самом Берлине.
Но, как у Экклезиаста сказано — есть время разбрасывать камни, а есть время собирать. И, наконец, настал момент свести счеты, сторицей отплатить за погибших «спартаковцев».
Спешно формируемая германская Красная армия уже представляла собой весьма серьезную силу. Лев Давыдович не ожидал, что в Берлине будет такой наплыв добровольцев, даже мобилизацию объявлять не пришлось. Русским бы крестьянам подобную сознательность в феврале 1918 года, когда перед одной ротой немцев драпали полностью разложившиеся дивизии, а добровольцев под красные знамена пришло не просто мало, а совершенно ничтожное число.
А тут прямо девятый вал — комиссары и писари не справлялись с записью всех желающих, и если бы не помощь дотошных немецких товарищей, то хоть «караул» кричи!
Но ничего, разобрались быстро, благо у тевтонов привычка к дисциплине впитана с материнским молоком. Стоит любому пруссаку в строй стать, так мигом солдатом становится. И с командными кадрами проблем не встало, так что специально отобранные еще в Москве русские офицеры со знанием немецкого языка оказались невостребованными. А это даже к лучшему — не будут контрреволюционную агитацию среди них проводить, принцип «разделяй и властвуй» не вчера придуман.
Многомиллионная ранее германская армия благодаря усилиям Версальских «миротворцев», до ужаса боявшихся возможного возрождения рейха, сократилась до ста тысяч — как раз на семь пехотных и три кавалерийских дивизии с минимумом артиллерии и боеприпасов. Союзники бы еще подсократили, но тевтоны на переговорах уперлись намертво.
Их можно было понять и оправдать — загребущие соседи, особенно чехи и поляки, хорошо поживившиеся за счет побежденной Германии, останавливаться на достигнутом отнюдь не желали. Они принялись изыскивать новые возможности для дальнейшего приращения своих территорий, благо армии имели куда более многочисленные и всякими мирными договорами не стесненные.
Из огромного офицерского корпуса оставили на службе лишь четыре тысячи немцев, еще столько же защищали рубежи в рядах «черного рейхсвера», насквозь незаконного, но нужного. И все!
Подавляющее большинство служивых было выброшено на улицу без средств к существованию, лишь немногих наделили мизерными пенсиями. И к власти нищенствующие вояки испытывали отнюдь не симпатии, недаром все эти два года говорили о «красном рейхсвере».
Потому стоило Красной армии вломиться в Германию, как озверелому кабану в камыши, перешагнув через поверженную панскую Польшу, как все рассказы приобрели весьма осязаемые и насквозь неприятные для Веймарских заправил черты…
— Да здравствует социалистическая Германия! Смело вперед, товарищи! Даешь Париж!
Выкрикнув, Троцкий победно вскинул правую руку, ибо надетая под легкое пальто стальная кираса, которую он носил в последнее время под одеждой, обоснованно опасаясь покушения, не позволяла ему погрозить небу одновременно двумя кулаками.
Сейчас, с этой трибуны, он впервые ощутил себя вождем мировой революции!
Ведь Ленин, скрюченный страшной болезнью, уже не мог не то чтобы раздувать мировой пожар, но даже толком завершить переустройство России. Сдал Ильич, переложив все дела на него. А сколько стоило нервов убедить «Старика» и Дзержинского приложить все силы на мировую революцию, без которой существование диктатуры пролетариата в одной стране, пусть даже огромной, бессмыслица?!
К счастью, столь опасные «белые» сами пошли на перемирие, дав ему этот единственный шанс, который, как в рулетку, уже принес немыслимый выигрыш!