К счастью, столь опасные «белые» сами пошли на перемирие, дав ему этот единственный шанс, который, как в рулетку, уже принес немыслимый выигрыш!
«А ведь „Старик“ все прекрасно понимает и уже начал ревновать меня к славе. Ведь недаром своего верного „Квазимодо“ ко мне соглядатаем приставил», — Троцкий скосил взгляд на молодого грузина в потрепанной шинели, что стоял рядом с ним.
Лицо в оспинках по-азиатски бесстрастно, левая рука, немного искривленная, плотно прижата. Нарком по делам национальностей и одновременно председатель РВС Юго-Западного фронта Джугашвили, сменивший фамилию, как и многие другие большевики, на звонкую партийную кличку Сталин. Этот бывший боевик, поднаторевший в лихолетье первой революции на «эксах», явно чувствовал себя скованно на фоне блестящего оратора Троцкого, купавшегося в лучах славы.
Еще бы — ленинский протеже прекрасно видел и слышал, как реагировали тысячи собравшихся на площади людей на триумфальные выкрики Льва Давыдовича.
— Даешь!
— Ура!
Красноармейцы громко, хотя несколько вразнобой, поддержали призыв. Тут Троцкий машинально отметил, что ранее «на Варшаву или Берлин» кричали куда как задорнее. Видимо, русским мужикам, которые составляли большинство в полках, перспектива дойти победным маршем до Парижа стала несколько если не пугать, то напрягать изрядно.
— Хох!!!
— Хайль!!!
Зато на его искренний выкрик яростно и хрипло, на одном вздохе грянули немецкие колонны. Лица солдат, одетых в «фельдграу» внушали нешуточную надежду. Такие обязательно дойдут до Парижа, как и шесть лет назад. И не только — сейчас даже на зубах доползут, желая взять реванш за все унижения и нищету.
— Да здравствует мировая револю…
Договорить Троцкий не смог — страшный удар в живот не только перехватил дыхание до потемнения в глазах, но и отбросил председателя РВС на стоящих за спиной адъютантов.
Впервые в жизни он почувствовал себя так странно. Словно среди белого дня смотрит синематограф, в аппарате заело пленку, которая стала медленно тянуться, чуть ли не по кадрам. Полностью пропал слух, установилась давящая, мертвящая сердце тишина.
Стоявший рядом с ним главком Каменев медленно, очень медленно повернулся ко Льву Давыдовичу — тот, будто впервые в жизни, с отчетливой пронзительностью видел каждую черточку на его лице, чуть ли не любой волосок в пышных и длинных, истинно шляхетских усах. И тут лоб главкома словно взорвался, как переспелый арбуз, выбросив массу красной и теплой мякоти прямо в лицо Троцкого.
— А-а!
От собственного крика, пропитанного болью и ужасом, председатель РВС очнулся, время снова убыстрило свой ход, на разум и все чувства обрушились звуки.
— Что такое, товарищи?!
— Главкома убили!!!
— Твою мать!!!
Адъютант с исказившимся лицом прыгнул вперед и прикрыл Троцкого собственным телом, а его неожиданно крепкие и сильные ладони буквально пригнули к дощатому помосту. Лев Давыдович хотел возмутиться, но тут же к нему вернулась способность размышлять.
«В меня целили! Но панцирь выдержал. А вторым выстрелом Каменеву голову разнесли». — Троцкий сжался в тугой комочек, представив, как неведомый стрелок ищет его в прицеле.
Захотелось жить как никогда, до боли каждой клеточки тела. Он чуть ли не заскулил, стараясь сделаться как можно меньше и вжимаясь всей грудью в начищенный до блеска сапог.
— Товарища Сталина ранило!!!
— Да не ори ты, и так вижу! Руку выше перетягивай, напрочь ведь снесло!!!
— Дайте бинта!
— Ремень снимай, стягивай туго! Врачей сюда!
«Вот оно как?! Кроме Каменева еще и в грузина попали», — от мысли, что неизвестный злоумышленник подстрелил ленинского соглядатая, Троцкий повеселел, к нему вернулось привычное хладнокровие. Но вскакивать на ноги не стал, к чему изображать героя, и продолжил вслушиваться в царящий кругом кавардак, сопровождаемый криками, стонами и руганью, которые, однако, не помешали председателю РВС расслышать еле слышный звук далекого выстрела.
— Из того дома бьет, сучий потрох!
— Пять выпалил, магазин пуст!
— Сволота!
Суматоха на трибуне продолжалась, но уже принимая упорядоченный характер. Да и сутолока на площади прекратилась, лишь раздавались звонкие и строгие команды на немецком и русском языках. Лев Давыдович так ничего и не видел, да и не собирался, но зато все прекрасно слышал. Чей-то властный и знакомый голос громко приказал:
— Живьем брать, суку!!! Быстрее, мать вашу! Весь парад мне испортил, поганец!
«Тухачевский! В наполеоны метит, выкормыш, парад ему испортили. Ничего, я ему это припомню». — Троцкий мысленно сделал зарубку в памяти, и только сейчас решился встать, благо сильные руки адъютанта сами стали приподнимать его на ноги…
Тирасполь
(2 октября 1920 года)
— Какие дикари! Я видел их в Сирии. Наши зуавы в сравнении с этими варварами вполне цивилизованные и приличные люди! У них воинственный вид, у всех этих мусульман, но они плохие воины. Я дал очередь из пулемета по курдам, и те сразу же разбежались, как крысы!
— Хм… Позвольте с вами не согласиться, месье Морис…
Капитан чуть хмыкнул, искоса глянув на жизнерадостного французского майора, что неделю назад прибыл в Констанцу и вчера был назначен советником в полк.
Морис Пишон совершенно не знал румынского языка, впрочем, как и других, но совершенно искренне считал, что все люди на земле должны понимать французскую речь. Вот только таких среди румынских офицеров в пехотном полку оказалось всего трое, более или менее говорящих на нем свободно. Лучшим среди них был Григулеску, которого и назначили персональным гидом.
— Вы считаете этих грязных и вонючих дикарей, что моются раз в год, хорошими воинами, мон шер ами?
Майор искренне изумился, продолжая с нескрываемым интересом разглядывать стоящих на том берегу на удивление рыжеволосых бородатых горцев в потрепанных и грязных черкесках.
Чеченцы игнорировали колодцы, не желая работать воротом или «журавлем», и гоняли своих коней на водопой прямо к реке, не обращая ни малейшего внимания на пушечные и пулеметные стволы, которыми щетинился противоположный берег.
Да еще громко орали при этом, презрительно посматривая на румын, которым такая наглость очень не нравилась. Но поневоле приходилось терпеть столь вызывающее поведение, так как на этот счет имелось весьма строгое указание из военного министерства.
— Я думаю, русские просто испытывают острую нужду в настоящих солдатах, оттого и набрали эти типажи. Их даже обмундировывать не стали, ходят как оборванцы! И никакого понятия о культуре! Сопли пальцами вытирают, фи, какая мерзость и мерде… О! Мой дорогой друг, они снова делают нам неприличные жесты!
— Такие у них нравы, месье майор! Очень опасные враги. Я видел в бою «Дикую дивизию», эти туземцы боготворят русского царя. — Григулеску, хотя и ненавидел русских, но относился к ним с опаскою и не стеснялся выказывать, как офицеру надлежит, уважение к врагу. За что подвергался насмешкам со стороны сослуживцев.
И осторожно добавил:
— Мы должны с этим считаться…
— Да бросьте вы, мой дорогой друг, — бравый майор покровительственно хлопнул Константина по плечу, которого несколько покоробило от такой бесцеремонности.
— Никто с ними сейчас не считается. Это ж азиаты, так про…ть собственную победу могли только русские! Так что нынче в Версале с ними никто не считается, я это повторю еще раз! Несерьезно!
Григулеску не стал возражать, хотя его и подмывало это сделать. Политики из Антанты могут не считаться с Россией, но он здесь, на берегу Днестра, не может такого позволить. Как и генералы, которые презрительно хмыкают, но почему-то держат против трех русских дивизий девять. Увеличили бы армию еще, желательно вдвое, но очень подозрительно завозились венгры с болгарами, передвигая свои куцые войска поближе к румынской границе. А это наводило на грустные мысли…
— Я же говорю — у них нет хороших солдат! Смотрите на этих вояк, капитан! Нагими ходят! Наверное, пропили свое обмундирование?! Мне говорили, что русские весьма склонны к пьянству!
Чуть в стороне от чеченцев на берег реки вышла странная троица — один был в черной униформе с черно-красными погонами корниловской дивизии, судя по широкому желтому галуну — фельдфебель, а двое других щеголяли в одних только синих, до колен, трусах.
Новоявленные нудисты бросили на бережок мешок и живо залегли за бугорки. То же самое сделал и заслуженный унтер, но предварительно бросил в воду некий черный предмет, похожий на бутылку, сделав перед этим с ним какие-то манипуляции.
Григулеску сразу догадался, что произойдет, благо три года назад видел подобное на Пруте — русские неисправимы. А потому голосом всезнающего знатока произнес: