— Они ловят рыбу, мой майор!
— Ловят?!
— Не удивляйтесь, они ее глушат!
— Как это глушат?!
Граната негромко ухнула, и на синей речной глади подлетел вверх небольшой столбик взбаламученной воды, и всплыли несколько крупных серебристых тушек, за которыми ринулись два нагих солдата.
Вояки шустро хватали оглушенную взрывом рыбу и выкидывали ее на берег. Фельдфебель спокойно скидывал улов в мешок, покуривая при этом папиросу. Чеченцы стали одобрительно размахивать руками и снова принялись делать крайне непочтительные жесты.
— Какие милые варвары! Я говорю не о детях гор, капитан, а о солдатах! И вы говорите, что нужно считаться со страной, где солдаты вынуждены добывать себе пропитание столь неприглядными способами! Да у нас бы любой ажан мигом бы запретил подобные развлечения, вздумай кто-нибудь добывать вот таким способом рыбу в Луаре, Сене или Роне. Нет, какие милые варвары! А знаете что, капитан?! Давайте им немного поможем, а заодно заключим с вами пари!
— Я что-то не пойму вас, мой майор! — Григулеску посмотрел на француза, совершенно искренне недоумевая, что тот ему сказал. — Кому мы поможем? И какое заключим с вами пари?
— Это все просто, мой дорогой друг, — быстро затараторил Пишон, энергично жестикулируя. — У вас в окопе бомбомет — выпалим ровно на середину реки, напротив туземцев. Пусть русские собирают свою рыбу — бомба ведь мощнее ручной гранаты, там ведь килограмм десять шнейдерита. А кавказцы будут нашим пари.
— Они-то при чем, мой майор? И как, позвольте узнать, я объясню генералу выстрел?
— Вы сказали, что эти туземцы хорошие воины, а я считаю, что они разбегутся после взрыва, — майор хищно улыбнулся. — А вашему генералу я сам скажу, что бомбомет был заряжен, но выстрел произошел непроизвольно, совершенно случайно, такое сплошь и рядом происходит. Это всего лишь милая шутка, чисто в парижском духе, капитан, и ничего больше. А пари мы заключим на две бутылки коньяка. Согласны вы на это небольшое развлечение, капитан?
— Принимаю, — после недолгой паузы отозвался Григулеску. Действительно — оправдание есть, да и сами русские только что гранатою рыбу глушили. Им и такое будет в развлечение. Совершенно невинная шутка в истинно французском стиле, никак не больше.
И, повернувшись к окопу, капитан негромко отдал приказ фейерверкеру, продолжая стоять рядом с майором, и с растущим нетерпением ожидая выстрела.
Шва-х!!!
Бомбомет оглушительно рыкнул, и большой оперенный заряд взлетел в воздух. К великому изумлению Григулеску, бомба пошла по совершенно пологой, а не крутой траектории, как он ожидал.
«Фейерверкер ошибся, или порохового заряда засыпали много», — машинально отметил капитан, и тут же с ужасом, от которого волосы встали дыбом, осознал, что сейчас произойдет. Оттого продолжал стоять молча, без звука разевая рот, словно вынутая на берег рыба.
Швам-с!
Посредине коней и гогочущих горцев взметнулся султан черного дыма и багрового пламени, взлетели на воздух комья земли, разорванная лошадиная требуха и людские ошметки.
— Прах подери!
Капитан не обратил внимания на веселое ругательство жизнерадостного француза только потому, что остолбенел от увиденного, проклиная ту секунду, в которую он отдал столь необдуманный приказ.
— Я выиграл пари, мон шер ами, — как ни в чем не бывало произнес майор, указывая рукой на противоположный берег. — Никчемные вояки, ничем не лучше курдов, которых мы стреляли в Сирии. Они бегут за лошадьми следом и кричат от страха!
— Они бегут за винтовками, остолоп, — впервые капитан дал волю своим истинным чувствам, с ужасом глядя на обезумевших от гнева горцев, — и орут в ярости. Ой, что сейчас начнется… что начнется…
Последнюю фразу Григулеску уже не выкрикнул, а прошептал, бросаясь в окоп и стремясь поплотнее прижаться к земляной стенке. А сверху донесся раздраженный, полный негодования голос Пишона:
— Вы кого осмелились назвать остол…
Слово оборвалось на первом выстреле, а затем стрельба началась просто бешеная, но пока из винтовок. И тут сверху в окоп на румынского капитана свалилось тело легкомысленного француза с размозженной головой. Светлая ткань кителя была окрашена густыми кровавыми пятнами.
— Идиот! И я… Какой же я болван!
Попрощавшись с союзником напутственным словом, а заодно выругав себя, капитан стал вслушиваться в разгорающуюся не на шутку перестрелку.
Вот с румынской стороны стали ответно палить из винтовок, солдаты что-то орали, затем захлопали бомбометы и несерьезно тявкнула, как собачка в руках пожилой графини, известной во всем Букарешти, что пережила уже двух королей, полуторадюймовая траншейная пушка.
С русской стороны басовитую трель начал пулемет, выпустив без паузы всю ленту. И тут же в смертельный хор включились другие, гоня свинцовый ветер на правый берег.
В ответ немедленно рявкнули 75-мм французские пушки. «Скорострелки» посылали снаряд за снарядом, желая задавить огнем поставленной на удар шрапнели многочисленные пулеметные гнезда русских. И им это удалось!
Капитан, слушая их хриплое смертоносное дыхание, с удовлетворением выдохнул воздух. Огонь корниловцев стал затихать, и это понятно — против пушек стрелковое вооружение как-то не тянет.
Шкун-с!
Но тут земля под Григулеску содрогнулась, и он, подкинутый на дне траншеи, прикусил язык. Затем мощные взрывы последовали один за другим, а шелестящий и знакомый до ужаса звук тяжелых «чемоданов», казалось, заполонил весь воздух и, ломая барабанные перепонки, стал безжалостно вламываться в застывший от ужаса ожидания смерти мозг.
«Шестидюймовые мортиры?! Когда же их поставили? Осталось только молиться!»
Капитан в диком страхе цепко припал к земле, как дите к материнской груди, при этом постоянно поминая молитвы и ругаясь самыми черными словами в адрес французского недотепы-майора, чья идиотская шутка в исполнении еще большего неумехи румынского фейерверкера привела к самой настоящей войне…
ГЛАВА ПЕРВАЯ ВОТ ХОЗЯИН ГАСИТ СВЕЧИ…
(3 октября 1920 года)
Одесса
— Ваше величество, мы сделали все, что было в наших силах, но такие раны очень тяжелые, зачастую с жизнью несовместимые…
Тихий, с толикой равнодушного профессионального сочувствия, голос лейб-медика стопудовой тяжестью обрушился на Михаила Александровича, и он чуть ли не рухнул на мягкий диван.
Император не раз видел смерть, командуя на фронте знаменитой «Дикой дивизией», и потому, хоть яростно надеялся на чудесное исцеление генерала Арчегова усилиями самых лучших врачей, которых только смогли собрать в городе, умом прекрасно понимал, что ранение сразу двумя пулями в голову почти всегда смертельно.
«Были друзья, честные, искренние, за два месяца обоих одним махом лишился. Вначале Семена потерял, теперь Костю следом! Словно самому две руки отрубили!»
От пронзительного приступа отчаяния Михаил Александрович заскрипел зубами и чуть слышно простонал.
Два его генерал-адъютанта были людьми абсолютно разными и по характеру, и по взглядам, но их судьбу объединяло мистическое, почти сказочное прошлое, вернее будущее. По какому-то невероятному или безумному, что зачастую одно и то же, стечению чудесных обстоятельств оба были «выдернуты» из своего времени.
Семен Федотович Фомин, ровесник века и, как ни странно, крестный сын самого царя, с того времени, когда тот был еще великим князем и получил в удел от своего старшего брата императора Николая II поместье Брасово, что на Брянщине.
В далеком 1943 году, спрятавшись в пещере под Поганкиным Камнем, что стоял посередине непроходимого болота, месте насквозь колдовском еще со времен седых волхвов, он очутился с друзьями в июне 1918 года в Перми. И спас там Михаила Александровича от расстрела, который уготовили последнему российскому императору местные чекисты. В последнюю минуту увез от расправы, хотя потерял в схватках всех своих людей, за исключением Шмайсера.
Последний, которому так безоглядно верили и Фомин, и сам Михаил, на самом деле оказался агентом германской разведки Абвера, изрядной сволочью и мерзавцем, но ставший флигель-адъютантом.
Воспользовавшись абсолютным доверием царя, он попытался устроить в мае военный переворот в Иркутске, с взятием под арест Сибирского правительства.
Именно за участие в этой совершенно ненужной, безумной затее заплатил самой страшной ценою, своей жизнью, Семен Федотович, которого второй генерал-адъютант монарха, Константин Иванович Арчегов, сибирский военный министр, прямо-таки заставил совершить жуткое самоубийство самосожжением.
Понятно, что огласки столь неприятное дело не получило, замяли самым тщательным образом. Во всех газетах поместили хвалебные некрологи в память погибшего от рук эсеровских боевиков генерала, благо на террористов, убивших в январе министра внутренних дел Яковлева, можно было списать многое, если не все.