Чудно, они совсем не берут денег, подумал Дин. Будто деньги им и не нужны, будто, если б они у них были, Воспителлы не знали бы, что с ними делать. А может, деньги им и вправду не нужны - ведь они не покупали провизии, вели один и тот же образ жизни и ни разу не болели, во всяком случае, этого никто не замечал. Может быть, временами они мерзли, хотя никогда не жаловались, но и топлива не покупали, а для уплаты налогов Леймонт Стайлс оставил им определенную сумму - так, может, деньги им и вправду ни к чему?
Было время, когда в городе ломали голову над тем, как это Воспителлы обходятся без пищи или, во всяком случае, не покупают еды. Потом об этом перестали судачить - жители решили, что насчет чужаков никогда ничего не узнаешь, не надо и пытаться.
И это, конечно, было правильно.
Внезапно Дин осознал, что дом Стайлса был даже старше его собственного. Он был построен не по единому плану - такие дома были в моде задолго до того, как стали делать все комнаты этажа на одном и том же уровне.
Окна была занавешены тяжелыми портьерами, но в щелки пробивался свет, и Дин понял, что Воспителлы у себя. Ведь они никуда не отлучались из дома, разве что нужно было присмотреть за младенцами; но в последние годы они совсем редко выходили, потому что у людей вошло в привычку оставлять детишек в их доме. Ребята у них никогда не плачут, даже самые крошечные. Им всем очень нравится бывать у Воспителл.
Он сделал еще несколько шагов, поднялся на крыльцо, позвонил.
Подождав немного, он услышал какое-то движение в доме.
Дверь отворилась, и на пороге, загораживая свет, показалась фигура одной из Воспителл, Дин уже совсем забыл их облик - ведь он их видел много лет назад.
Дин припомнил, что вскоре после того, как Леймонт Стайлс вернулся домой, он встретил всех трех и потом время от времени то одну, то другую видел на улице издалека. Но воспоминание о них и удивление при виде их изгладились из памяти, и сейчас как будто заново, с прежней силой его поразили волшебная грация, неожиданное ощущение, будто столкнулся лицом к лицу с нежным цветком.
Лицо это, если его вообще можно было так назвать, светилось добротой, оно было слишком нежным, таким нежным, что в нем совсем не чувствовалось характера и даже индивидуальности. Удивительная кожа, румяная, словно лепестки цветка, а тело стройное до неправдоподобия, и все же оно настолько исполнено грации и гармонии, что при виде его забываешь о хрупкости. От ее фигуры веяло милой простотой, такой наивностью, что все остальное перед этим меркло.
"Нет ничего удивительного в том, что дети так любят их", - подумал Дин.
- Мистер Дин, - произнесла Воспителла, - пожалуйста, войдите. Это для нас большая честь.
- Спасибо, - ответил он, снимая шляпу.
Он сделал несколько шагов и услышал, как закрылась дверь. И вот Воспителла вдруг снова оказалась рядом с ним.
- Пожалуйста, в это кресло, - предложила она. - Оно у нас специально для особо почетных гостей.
Все было очень просто и по-дружески, однако в этом чувствовалось что-то чужое, пугающее.
Где-то в доме послышался детский смех. Дин повертел головой, чтобы понять, откуда он доносится.
- Это из детской, - сказала Воспителла. - Я закрою дверь.
Дин погрузился в кресло, положил старую, мятую шляпу на свое костлявое колено и принялся поглаживать ее костлявыми пальцами.
Воспителла вернулась и села на пол перед Дином, села единым движением, без малейшего усилия, и у Дина создалось впечатление, будто взметнулся яркий подол, хотя на самом деле никакого подола не было.
- Да, - произнесла Воспителла так, словно хотела сказать, что теперь все ее внимание приковано к Дину.
Но он молчал, потому что в комнате все еще слышался смех. Даже когда дверь в детскую закрыли, все еще слышался детский смех. Он заполнял комнату, это был по-настоящему счастливый, веселый, непринужденный, искренний, беспечный смех ребятишек, которые упиваются игрой.
Но мало того. Искорка детства сверкала в воздухе, и у Дина возникло давно забытое чувство, что он вне времени, что день никогда не кончится, что о конце его даже подумать невозможно. Легкий ветерок из несбыточной страны принес с собой запах ручья, что влечет по течению флотилии опавших осенних листьев, и чуть слышное благоухание клевера и ноготков, и аромат пушистого, только что выстиранного одеяла, какие бывают на детских кроватках.
- Мистер Дин, - сказала Воспителла.
Он виновато вскинулся.
- Простите, - сказал он. - Я заслушался.
- Но ведь дверь закрыта.
- И все же в этой комнате - дети, - проговорил Дин.
- В комнате нет детей.
- Совершенно верно, - ответил он. - Совершенно верно.
Но они были здесь. Он слышал их смех и топот их ног.
Здесь были дети или, по крайней мере, такое ощущение, будто они здесь есть, и будто здесь много цветов, которые на самом деле давным-давно засохли и погибли, по ощущение осталось. И ощущение красоты, красоты в разных ее проявлениях - и в цветах, и в ювелирных поделках, и в маленьких картинах, и в веселых разноцветных шарфах - вещах, которые на протяжении многих лет давали Воспителлам вместо денег.
- Эта комната, - запинаясь, смущенно сказал он. - До чего же приятная комната. Мне здесь так хорошо.
Он почувствовал, что окунается в юность и веселье. Если б он мог, подумалось ему, если б он только мог, он бы влился в течение этой жизни и был бы таким, как они.
- Мистер Дин, - произнесла Воспителла, - вы очень чувствительны.
- Мне очень много лет. Может быть, в этом причина, - ответил Дин.
Комната была и старой, и старомодной, словно двухсотлетней давности, - небольшой кирпичный камин, отделанный белым деревом, и сводчатые дверные проемы, и окна, от потолка до пола, скрытые тяжелыми черно-зелеными занавесями с золотой нитью. Здесь царили прочно обосновавшийся комфорт и ощущение нежности, которого современная архитектура - алюминий и стекло никак не могла дать. В комнате кое-где виднелась пыль, было шумно, может, и грязновато, но возникало чувство, что ты дома.
- Я человек старого склада и, видимо, скоро совсем впаду в детство, сказал Дин. - Боюсь, что для меня опять настало время уверовать в сказки и волшебство.
- Это не волшебство, - ответила Воспителла. - Это наш образ жизни, только так мы и можем жить. Согласитесь, что нам тоже хочется выжить.
- Конечно.
Он снял мятую шляпу с колена и медленно поднялся.
Теперь смех казался слабее, а топот - тише. Но ощущение юности свежести, кипучей силы, радости - все еще наполняло комнату. Оно озарило своим сиянием всю эту старую ветошь, и сердце Дина внезапно защемило от счастья.
Воспителла все еще сидела на полу.
- Вам что-нибудь нужно, мистер Дин?
Дин мял в ругах шляпу.
- Больше ничего. Кажется, я получил ответ.
Даже произнося эти слова, он не мог поверить, он знал, что невозможно поверить, будто он когда-то, стоя перед дверью этого дома, твердо считал, что до правды докопаться нельзя.
Воспителла поднялась.
- Вы придете к нам еще? Мы будем очень рады видеть вас.
- Может быть, - сказал Дин и повернулся к двери.
Вдруг на полу, вертясь, возник волчок, золотой волчок, искрящийся драгоценностями; он вбирал свет и разбрасывал вокруг себя тысячи цветных бликов, и его кружение сопровождалось мелодичным свистом - чем-то вроде музыки, запрятанной внутрь и расплавлявшей человечью душу.
Дин почувствовал, что надо уходить, хотя, сидя в кресле, он думал, что уйти невозможно. И снова донесся смех, и реальный мир куда-то уплыл, и внезапно комната наполнилась волшебным светом рождества.
Он быстро сделал шаг вперед и уронил шляпу. Он больше не знал ни своего имени, ни того, где он сейчас, ни как он попал сюда, - все это было ему безразлично. Он почувствовал, как счастье в нем бурлит и переливается через край, и он наклонился, чтобы достать волчок.
Дина отделяло от него лишь один-два дюйма, и он, наклонившись, сделал еще шаг, протянул руку - и попал ногой в дыру на старом ковре и рухнул вниз.
Волчок пропал, и рождественские огни погасли, и опять перед ним возник реальный мир. Ощущение бурлящего счастья исчезло, и в этой комнате - убежище для всех - остался лишь старик, который силился встать с пола, чтобы оказаться лицом к лицу с чужаком.
- Простите, - сказала Воспителла. - Вы почти дотянулись. Может быть, в другой раз.
Дин покачал головой.
- Нет! Только не в другой раз!
Воспителла мягко ответила:
- Мы не могли предложить вам ничего лучшего.
Дин неумело водрузил шляпу на голову и, дрожа как в лихорадке, повернулся к двери. Воспителла открыла ее, и Дин, пошатываясь, вышел на улицу.
- Приходите еще, - произнесла Воспителла очень мягко. - В любое время.
На улице Дин остановился и привалился к дереву.
Он снял шляпу и вытер лоб.
Если раньше Дин был просто потрясен, то теперь в его душу вполз страх - страх перед существами, устроенными иначе, которые едят не как люди, а по-другому, которые высасывают юность и красоту, которые пьют воду из высыхающего букета, которые отщипывают по кусочкам радость у веселящегося ребенка и даже заедают смехом.