У нас убивают по вторникам - Слаповский Алексей Иванович страница 4.

Возле церкви он говорит:

— Останови-ка.

Миша, не задавая вопросов, останавливается. Быстров входит в церковь.

Он беседует с отцом Иннокентием, молодым священни­ком, который годится ему в сыновья.

— Сомнения одолевают, батюшка, — говорит он.

— В чем они, сын мой?

— Понимаете... Сегодня с утра бежал в парке... И вдруг — солнце в глаза. И меня как ударило. Я все увидел по-новому. Я понял, что не обращал внимания на обычные вещи. А они прекрасны. И вообще. Вот я говорю, произношу слова — это прекрасно. Дышу — прекрасно. Вижу — прекрасно. Неуже­ли ничего этого не будет?

— Грешные словеса речешь, сын мой. Излишняя при­верженность к миру земному — соблазн. Радуйся, что тебя, возможно, ждет юдоль чудесная, без суеты и мелких волнений.

— А если не ждет? Я же не сам умру, убьют.

— Тем паче, сын мой. За мученическую смерть Бог многое простит. Ты не об этом думай, а о покаянии, скорби о грехах своих, пока есть время.

— Нет, но обидно. Я не хуже других. Даже лучше.

— Это гордыня, сын мой.

— Хорошо. Не хуже и не лучше. Но — за что? Ведь это произвол! Это безумие власти, батюшка!

— Сказано, сын мой: всякая власть от Бога. Не в том смысле, что она божественна, а в том, что удостаиваемся мы той власти, которая дается нам по грехам нашим.

— А как же «не убий», батюшка? Разве не можете вы пой­ти к ним и сказать — нельзя? Ведь я ваш сын духовный, по­чему вы сына не защитите?

— Во-первых, не могу нарушить тайну исповеди. Во-вторых, в мирские дела церковь принципиально не вмеши­вается.

— Да какие же они мирские? О смерти речь идет! Это разве только мирское дело?

— Ну, не знаю. Можно, конечно, с епархиальным управ­лением посоветоваться. Митрополит рассмотрит дело, ре­золюцию соизволит наложить, потом оно пойдет, вероятно, еще выше. Чайку не желаешь, сын мой?

— Можно.

В доме батюшки попадья подает чай. Малолетний сын Иннокентия сидит за компьютером и играет в какую-то игру.

— Тешишься, чадо? — спрашивает Иннокентий.

— Я их всех убил! — кричит чадо. Иннокентий садится за стол, закуривает. Быстров тоже достает сигареты.

— Ох, грех, грех! — качает головой батюшка.

— Сами-то курите.

— Большая разница, сын мой! Неверующий курит и этим наслаждается, а верующий курит и страдает. Бранит себя, ка­ется. Я просто до слез себя покаянием довожу иногда! — ба­тюшка вытирает слезы, выступившие у него от дыма. — Да и сигареты стали делать — такая мерзость! А стоят все доро­же! Вы-то что курите?

Быстров показывает.

— Не угостите? А то я все больше дешевенькие.

— Так что же мне делать, батюшка? — томится Быстров.

— Молиться, сын мой. Бог всемилостив, в печали утешит, в отчаянии спасет. Только уповай на Него безраздельно.

Батюшка ввинчивает в пепельницу окурок и отпивает чаю. Говорит попадье:

— Опять сахар забыла положить, матушка?

Быстров входит в свой кабинет. Оттуда уже выносят ме­бель.

— В чем дело? — спрашивает Быстров.

— Освобождаем.

И он, тихий и спокойный, вдруг начинает кричать:

— Поставь на место! И не трогать тут вообще ничего, пока я жив!

— А мы чего? Нам сказали.

— Кто сказал? Пока я тут распоряжаюсь, ясно? Вон! Вон отсюда!

Два чиновника, идущие по коридору, слышат этот крик.

— Надо же, как орет, — говорит один.

— Когда и орать, если не напоследок. Я бы всем всю правду сказал.

— Будто никто правды не знает. Особенность момен­та, брат: все всё знают. Никакого лицемерия, всё открыто. Мне нравится. Я вот, например, знаю, что ты под меня ко­паешь.

— Это правда. Подкапываюсь помаленьку. Собеседники добродушно посмеиваются.

Быстров тупо сидит за столом. Несколько раз поднимает руку, чтобы взять трубку телефона, на котором традицион­но нет диска. И опускает руку.

Встает, подходит к окну. Видит, как голуби расхаживают по карнизу. Вот сорвались, полетели.

Видит, как дальний самолет прочертил небо белой поло­сой.

Быстров, что-то решив, направляется в комнату отдыха, где у него туалет, умывальник и т. п. Собирает пасту, щет­ку, пену для бритья, бритву, прочие принадлежности, берет пару рубашек в упаковке. А из сейфа достает пистолет. Все складывает в портфель.

В машине, то ли от спешки, то ли от волнения, он несколь­ко раз подряд чихает, а потом вытирает платком покраснев­ший и мокрый нос.

— Опять насморк разыгрался. Останови у аптеки, — просит он Мишу.

— Что купить, я схожу? — предлагает Миша.

— Не надо, я сам.

Быстров покупает лекарство и видит через стеклянную стену, как Миша с кем-то конспиративно разговаривает по телефону.

Он идет в служебное помещение.

— Сюда нельзя! — говорит девушка в белом халате.

— Я знаю.

Быстров выходит с обратной стороны здания. Через под­воротню попадает на другую улицу, ловит машину, уезжает.

Миша вбегает в аптеку, озирается. Чрез служебное по­мещение, как и Быстров, попадает во двор. Выбегает через подворотню. Крутит головой направо и налево. Быстров ис­чез.

А тот уже подъезжает к вокзалу. Идет к кассам.

— Один билет на ближайший.

— Куда?

— Все равно. Я же говорю: на ближайший! Кассирша берет паспорт. Смотрит на паспорт, потом

куда-то в сторону. И опять на Быстрова. И опять на паспорт, в сторону, на Быстрова.

Быстров резким движением вырывает у нее паспорт.

Кассирша хватает телефон, звонит кому-то.

События разворачиваются все стремительнее. Быстров едет в трамвае. Все люди кажутся ему подозри­тельными. Один тип особенно — в черных очках.

Быстров выскакивает из трамвая. Тип в очках тоже. Быстров идет мимо дома, сворачивает. Тип — за ним. Тип сворачивает за угол — на него смотрит ствол.

— Руки за голову, лицом к стене! — командует Быстров. Держа типа в очках под прицелом, он обыскивает его.

Достает документы. Скромное пропускное удостоверение.

— Это что?

— Там написано.

— Хочешь сказать, ты преподаватель музыкальной шко­лы?

— Да.

— Хорошая крыша! — одобряет Быстров. — А на чем ты играешь с такими плечами?

— На фортепиано. Честное слово. С детства как-то по­любил.

Быстров выкидывает удостоверение в мусорный бак. И ви­дит в баке выброшенное тряпье. Хватает что-то вроде рваной простыни, связывает сзади руки подозрительного типа. Тол­кает его, тот падает на землю. Быстров связывает ему ноги.

Уходит.

Теперь надо поменять внешность. Быстров в парикмахерской.

— Постричь. Наголо.

Парикмахер смотрит на него в зеркало. Быстров смотрит на парикмахера. Вскакивает, стаскивает с себя покрывало, уходит. Рука парикмахера тянется к телефону.

Быстров в каком-то дворе, в закутке за мусорными ба­ками. Он сидит на земле, перед ним осколок зеркала. Быстров сдабривает волосы пеной и, морщась, удаляет волосы бритвой-станком. Время от времени поливает голову водой из бутылки.

Преобразившийся Быстров останавливает машину.

— Командир, надо из Москвы уехать.

— Это запросто! — спрашивает пожилой, но бесстраш­ный водитель. — И куда надо?

— Чем дальше, тем лучше.

— От денег зависит.

Быстров показывает деньги:

— Этого на сколько хватит?

— Километров на триста.

— Годится.

Водитель везет странного пассажира. Деликатно осведом­ляется:

— А вы никого не убили?

— Нет. Это меня собираются убить.

— Да? Слушайте, где-то я вас видел?

— Вряд ли.

А большие люди собрались, чтобы обсудить положение.

— Ну что? Оконфузились? — спрашивает Капотин.

— Кто же его знал, что он такой фортель выкинет? — оправдывается Пробышев. — Был тихий, послушный чело­век.

— Жена, дочь — знают, где он?

— Вели с ними работу, — отвечает Пробышев. — Не знают.

И вправду — вели работу. Светлана уныло бродит среди разгромленной мебели.

Настя, вся в крови, пошатываясь, бредет в ванную.

— Кто у него еще есть? — спрашивает Капотин.

— Брат. С ним тоже поработали.

И опять не соврал генерал. Быстров-младший сидит с книжкой и берет чашку с чаем, чтобы отхлебнуть. Мор­щится. Открывает рот, в котором нет половины зубов. Вы­нимает шатающийся зуб.

— Розыск организовали? — продолжает выспрашивать Капотин.

— Сразу же. Его уже зафиксировали в нескольких ме­стах, но не успели задержать.

— Что ж. Нет худа без добра, — неожиданно говорит Капотин. — Раньше его было не за что убивать, только по необходимости. А теперь есть за что. В прессе и на телеви­дении организуйте ряд материалов о Быстрове как о кор­рупционере, политическом авантюристе. Можно сказать, что он хотел организовать переворот.

— Фашистский, — вставляет кто-то.

— Ладно, пусть фашистский. Ну и еще что-нибудь до­бавьте. В быту маньяк, хапуга. Детей обижал. И если, то­варищ генерал Пробышев, через три дня он не будет най­ден, а окажется в каком-нибудь Лондоне, убить придется вас.