Камера лежала все в той же измятой сумке. Она вынула ее вместе с кабелем. У него в кабинете был маленький телевизор, и она присоединила к нему камеру. Включила воспроизведение, и они увидели парковую скамейку, а на ней женщину в шапке с козырьком. За ее спиной играли несколько детей. Еще дальше стояли мамаши, занятые обычной досужей болтовней: травяные ванны, спектакли, на которые они ходили или собирались сходить, новый автомобиль, очередной отпуск. Привычная картина.
Женщина поднялась со скамьи. Резко включился зум. Изображение слегка задрожало, потом опять стабилизировалось.
Нора нажала на «паузу». Это была идея Чада, и она с ней согласилась. Доверие — вещь хорошая, но лишняя осторожность не повредит.
— Деньги.
Уинни вынул из кармана своей теплой домашней куртки ключ от стола. Открыл центральный ящик — для этого ему пришлось переложить ключ в левую руку, потому что частично парализованная правая еще плохо его слушалась.
Там оказался не конверт, а средних размеров картонная коробка. Нора заглянула внутрь и увидела пачки сотенных банкнот. Каждая пачка была перетянута резинкой.
— Здесь все плюс небольшой бонус, — сказал он.
— Ладно. Проверьте, что вы покупаете. Надо только нажать вот эту кнопку. Я подожду на кухне.
— Вы не хотите смотреть со мной?
— Нет.
— Нора… Кажется, вы тоже слегка поранились? — Он коснулся своего рта справа, там, где уголок еще был чуточку опущен.
Неужели она и впрямь считала его похожим на овцу? Как глупо! Удивительная слепота! Впрочем, он не был похож и на волка. Скорее на что-то среднее. Может быть, на собаку. Из тех, что цапнут, а потом убегают.
— Наткнулась на дверь, — сказала она.
— Понятно.
— Ладно, я посмотрю с вами, — сказала она, садясь. И сама включила запись.
Они прокрутили ее дважды, в полном молчании. Вся съемка длилась секунд тридцать. Выходило примерно по 6600 долларов за секунду. Нора подсчитала это еще дома.
После второго раза он нажал «стоп». Она показала ему, как вынимается крошечная кассета.
— Это вам. Камеру надо отдать тому, у кого муж ее взял.
— Разумеется. — Его глаза блестели. — Я попрошу миссис Грейнджер купить мне другую для будущих просмотров. Или вы предпочли бы сделать это сами?
— Нет уж. Я у вас больше не работаю.
— Ага. — Похоже, это не стало для него сюрпризом. — Ну хорошо. Но если позволите высказать мое мнение… возможно, вам пригодилась бы другая работа. Чтобы никто не удивлялся, что вы так быстро гасите счета. Я забочусь только о вашем благополучии, милочка.
— Ну да, конечно. — Она отключила кабель и спрятала его в сумку вместе с камерой.
— И в Вермонт переезжать я бы не торопился.
— Мне не нужны ваши советы. Я чувствую себя грязной, и виноваты в этом вы.
— Но вас не поймают, и никто ничего не узнает. — Правый уголок его рта был по-прежнему опущен, левый — приподнят в отдаленном подобии улыбки. Получилось что-то вроде змеистой загогулины под его крупным горбатым носом. Его речь сегодня была на редкость четкой. Потом она не раз об этом вспомнит. Словно то, что он называл грехом, оказалось весьма эффективным лекарством. — И еще, Нора… разве чувствовать себя грязной всегда так уж плохо?
Она не нашла, что на это ответить.
— Я спрашиваю только потому, — сказал он, — что когда мы во второй раз прокручивали запись, я смотрел не на экран, а на вас.
Она взяла сумку с видеокамерой Чарли Грина и пошла к двери.
— Всего хорошего, Уинни. В следующий раз наймите себе настоящего физиотерапевта, и сиделку тоже. Это вам по средствам. И будьте поосторожнее с этой пленкой. Ради нас обоих.
— Вас по ней не опознать, милочка. Да и в любом случае, кто бы стал этим заниматься? — Он пожал плечами. — В конце концов, там же заснято не изнасилование и не убийство.
Она помедлила на пороге: ей хотелось уйти, но мешало любопытство. Все то же проклятое любопытство.
— Уинни, а как вы думаете оправдаться перед вашим Богом?
Он усмехнулся.
— Не волнуйтесь. Если даже такой грешник, как Симон Петр, стал основателем католической церкви, то уж я как-нибудь да выкручусь.
Перевод Владимира Бабкова.
