— Кто это сказал? — спросил я.
— Марк Аврелий, — ответил Валера. — Вообще интереснейшая личность. Император, кстати. Но умный.
— Ты любишь серьезные книги?
— Да нет, — ответил он, немного смутившись. — Просто решил повышать свое образование именно таким образом. Чтением философов. Все выдающиеся изречения стараюсь осмыслить. У меня специальная тетрадь.
— И так все свободное время? А гости на «Онеге» бывают?
— Да не особенно… Правда, Карен с Машуткой приходят часто. Их три сестры — старшая, Ирина, замужем за Кэпом. Они цыганки. Кочевали с табором. А теперь… Ирина — врач, плавает на «базе». Машутка очень славная…
Валера неожиданно помрачнел.
— Ну ладно, отдыхай, скоро придет Кэп, — и он уткнулся в книгу.
— Смотри не переусердствуй с философами. Сказано ведь: не будьте более мудрыми, чем следует, но будьте мудрыми в меру.
— Кто это сказал? — торопливо спросил Валера и достал блокнот в коленкоровой обложке.
— Апостол Павел. Мой тезка.
— Я запишу. Этого Павла в нашей библиотеке не достать…
Так началась моя матросская жизнь. С тех пор прошло десять дней…
2
Был вечер, горели огни, и белый борт теплохода слегка покачивался на поднятой буксиром волне. В рубке «Онеги» торчала круглая голова Ленчика — он сегодня был вахтенным и коротал скучные часы на мягком кожаном диване. Из капитанской каюты долетали девичьи голоса. Карен и Машутка снова пришли в гости к Ивану Захаровичу, Кэпу. Вовсе не родственные чувства привели сегодня сестер на «Онегу». Машутка была влюблена в механика Васю Ложко, вот она и взяла Карен в качестве прикрытия. Последние дни Машутка и Вася были в ссоре.
Я уже подошел к каюте, когда услышал дробный стук каблучков по железной палубе.
— Подождите, — сказала Карен.
Она присела на леер, словно на качели. Карен была ловкой — худощавой, подвижной и гибкой, и каждое движение выдавало в ней цыганку.
— Машутка притворяется, что ей безразлично, — сказала она. — Но все-таки почему этот Ложко разыгрывает Чайльд-Гарольда?
— Он не Чайльд-Гарольд, — ответил я. — А просто современный паренек и обожает джаз или делает вид, что обожает.
Из каюты механика доносились резкие синкопы, изредка перемежаемые кашлем. Ложко в гордом одиночестве вертел настройку своего приемничка. Он тоже старался показать, что его не интересует Машутка.
На каком-то буксире зажгли прожектор, и дальний луч вдруг мягко осветил лицо Карен — ее тонкий, с небольшой горбинкой нос и темные с настойчивым блеском глаза. Легкий, нежный запах духов «Изумруд» пробивался сквозь нефтяные испарения.
— Уж эти мне влюбленные! — сказала Карен. — То целуются, то ссорятся. Ух, этот мне механик! Ненавижу просто.
— Давайте утопим Васю, — предложил я.
Она вздрогнула и скрестила руки, обхватив худенькие плечи и как бы запахивая несуществующую шаль. За элеватором загудела сирена. Звук был, как всегда, неприятный.
— Не надо так шутить, — сказала Карен. — У меня плохие предчувствия.
— Какие предчувствия?
— Не знаю. Только я чего-то боюсь.
Над фортом взлетела ракета — приветствовали китобойцев.
Я увидел на миг зубчатые башни и над ними зеленые легкие дымки берез.
— Ну вас! — сказала вдруг Карен. — У Кэпа хоть есть гитара. Пойдемте?
— Не могу.
— Скучный вы народ.
— Позвать механика?
— Не надо. Пусть сами разбираются.
Она легко взбежала наверх — только ветром пахнуло. Зазвучала гитара. «Три сестры, три цыганки, чудно! — Я улыбнулся темноте. — Три сестры, как диковинные ростки в лесу».
Валера Петровский был окружен темными пластмассовыми бачками. В каюте гудел вентилятор, играя, кинопленками.
— Готово, — сказал Валера. — Фильм — люкс.
Он принялся закладывать пленку в маленький кинопроектор. Мне давно уже хотелось посмотреть этот фильм, снятый Валерой во время последней «загранки», точнее, хотелось посмотреть на Маврухина.
Пока Валера налаживал фокус, я прислушивался к звукам, доносившимся из-за тонких перегородок. Вернулся ли из города Маврухин?
Наверху застучали каблучки. Наверно, Карен отплясывала, как раз над головой Васи Ложко. Но механик продолжал демонстративно носиться по эфиру.
Переборка была настолько звукопроницаемой, что казалось, будто приемник находится рядом с моим ухом. Кто-то постучал в каюту механика, и Вася, покашливая, недовольно сказал: «Я занят». Месть поссорившихся влюбленных принимает иной раз самые нелепые формы.
— Начинаем, — сказал Валера. — Первая серия «Странствий «Онеги», оператор Петровский.
На экранчике показался надвигающийся, украшенный белым фальшбортом нос «Онеги».
— Снимал с лодки, — пояснил мой друг. — Обратите внимание, чайки над гаванью. А это сутолока большого города.
Я увидел мелькающие у тротуара «фольксвагены», «мерседесы», «оппели», бойких пешеходов, витрины, полисмена в каске, ратушу и рекламу баварского пива. В эту минуту механик поймал какую-то из бесчисленных мелодий «ча-ча-ча», и ритм чужого города получил звуковое воплощение.
— Музыка Васи Ложко, — провозгласил Валера. — А вот и туристы.
Неузнаваемо подтянутые, открахмаленные и отутюженные парни с «Онеги» заполнили экранчик. Они держались торжественно и дружно, как слепые оркестранты. Группу возглавлял Кэп.
— Это вы так в каждом рейсе? — спросил я. — Молодцы! А где же Маврухин?.
— Он оставался на судне, вахтенным. А это публика у теплохода, любопытные.
Я увидел фрау Кранц, о которой мне рассказывал Шиковец. Она получала за нейлоновые рубашки анодированными часами. Это была полная спокойная немка, из тех женщин, что умеют управляться с коммерцией без мужчин.
В эту минуту механик оставил свое «ча-ча-ча» и, повернув верньер, наткнулся на изящную и тонкую музыку. Настоящую музыку. В ней были ясность и — религиозный наив семнадцатого века. Я невольно прислушался, забыв о том, что происходило на экране. Глубокий, мягкий женский голос словно бы скользил над облаками. Как родничок, прозрачно и чисто прозвучало чембало. Я успел уловить кокетливую мелодию менуэта, но, наверно, ошибся, потому что в арии звучала церковная строгость, которая не вязалась со светским танцем. «Et exultavit» — различил я два латинских слова, выплывшие из арии.
Казалось, еще минута, и я смогу разгадать имя композитора, но тут механик совершил новый бросок в эфир и менуэт сменился лошадиным ржаньем.
— Фрау Кранц повезло, — сказал я. — Ее выход механик озвучил блестяще.
На экране возникли развалины какого-то дома, потом готический собор.
Мелькнул Маврухин. За стенкой «битлзы» ударили ладошками, и Маврухин вдруг заулыбался.
— Блестяще! — сказал Валера. — Молодец механик.
Киноаппарат, нечаянный соглядатай, смущал Маврухина.
Он часто моргал. Нейлоновый бизнесменчик!.. Он начал свою предпринимательскую деятельность давно — еще «шпажистом». Был такой промысел в первые послевоенные годы. «Шпажисты» — холодные мародеры. Они бродили с железными прутьями — щупами и разыскивали в развалинах города всякое добро: фарфор, столовое серебро, картины, антикварную мелочь. Шиковец еще тогда предупредил Маврухина, и тот дал слово, что бросит шакалье занятие. Но, оставив один промысел, вскоре перешел к другому.
Проектор неожиданно моргнул и погас.
— Лампочка перегорела, — недовольно сказал Валера. — Пойду посмотрю, нет ли где двадцативаттки.
Несколько минут я просидел в темноте, развлекаясь джазами, которыми угощал механик. По тому, как Валера хлопнул дверью, я понял, что лампочки он не нашел.
— Маврухин не вернулся? — спросил я.
— Нет, — буркнул Валера, складывая проектор.
Отсутствие Маврухина начинало беспокоить меня. Шиковец предупреждал, что вести наблюдение за пределами теплохода не следует, но все-таки я пожалел, что не отправился за матросом в город.
Я вышел на палубу и заглянул к механику, чтобы спросить, нет ли у него подходящей лампочки. Вася Ложко отрицательно помотал головой. Он покашливал и отупело смотрел на свой приемничек. Вода шептала у бортов, на гофрированных крышках дрожали отблески. Невдалеке поскрипывали уключины.
Часть акватории, где стояла «Онега», была плохо освещена, кое-где на берегу сохранились разрушенные здания. Горсовет никак не мог приступить к перестройке этого клочка, потому что участок был болотистым, топким, а планы подземных коммуникаций и дренажа были уничтожены фашистами.
Внезапно дверь капитанской каюты открылась, и Карен выпорхнула на мостик. Платье ее белело над моей головой.
— Паша, вы не видели Машутку? — спросила она. — Нет? Ну, так и есть! Пока я спускалась в камбуз за чаем, она упорхнула. Бедная девочка, расстроилась из-за этой нелепой ссоры. Механик, видите ли, ее приревновал. Отелло чертов!