Фаня рассказала Ире о том, как она попала в массажный кабинет, и ее история заставила Иру поплакать. Фаня, бедняжка, вовсе не любила мужчин. Она приехала в Израиль, когда ее квартиру в Чирчике сожгли националисты, пригрозив, что сожгут и ее, если она не уберется подальше. Фаня убралась. А в Израиле — обычное дело, ни работы, ни жилья приличного, изнуряющий никайон, приставания тучных, как дойные коровы, мужиков, и никакого просвета. Двадцать первый век, а живешь как в девятнадцатом. Или вообще в первом.
Если уж приходится, — решила Фаня, — то лучше за приличные деньги, чем просто так. И стала девушкой по сопровождению — во-время, кстати, еще месяц, и ее не взяли бы по причине профнепригодности, никайон, сами понимаете, женщину не красит…
А тут рави со своим предложением. Фаня готова была бежать куда угодно. В седьмой век? Пусть в седьмой. В Мекку? Пусть в Мекку. Да еще с таинственным заданием. И она почувствовала себя разведчицей в арабском тылу. Этакой Матой Хари.
Офра Мизрахи появилась в гареме пророка еще две недели спустя. Бойкая и сообразительная, коренная израильтянка и путана по призванию, она сразу выделила среди мухаммадовых жен Иру с Фаней и после первой ночи с пророком заставила девушек рассказать о себе все, что было, и желательно, чего еще не было. Русского она не знала, но иврит понимала с полуслова, а арабским пользовалась как родным — учила в школе.
— Здесь я Зибейда, — со смехом сказала Офра. — А рави такой оригинал, ни разу даже не… с вами тоже? Вот, что значит — праведник, хас вэхалила!
А через два дня прибыла Хая Дотан, и стало еще веселее.
Пророк призвал к себе младшую жену свою, Хаттубу, в неурочный час. Было раннее утро, и Ира только-только проснулась, лежала, глядя в потолок и думала странную философскую думу: чем араб седьмого века отличается от еврея века двадцать первого? Да ничем, по большому счету. Все они хороши, если не говорят о Боге или политике. С вечера, Ира слышала это от Хадиджи, а Офра подтвердила, Мухаммад впал в экстаз, бился в конвульсиях, кричал — верный, по словам старшей жены, признак того, что посетил опять пророка ангел Джабраил.
— Наверно, он возьмет кого-то из вас, — сказала Хадиджа Ире, Офре и Фане, собрав их вместе. — Вы новенькие, и он вас любит. Постарайтесь, чтобы ему было хорошо. Посещая Мухаммада, ангел Джабраил читает ему от имени Аллаха суры из священной книги Корана. Но любимый муж мой, придя в себя, не помнит ни одного слова!
— Бедняга, — вздохнула Офра, искренне пожалев Мухаммада. А Ира подумала: «Если он ни черта не запоминает из того, что болтает этот Джабраил, то что же тогда он записывает в свой Коран?» Она не задала этого вопроса вслух, но ответ, тем не менее, получила.
— Любимый муж мой Мухаммад, — продолжала Хадиджа, — после разговора с ангелом всегда берет женщину. О, величие Аллаха! Только он, единственный и всемогущий, мог придумать столь утонченный способ — ведь под видом Джабраила к Мухаммаду мог явиться сам дьявол. Как узнать, как отличить? И сказал Аллах: возьми женщину, спи с ней, и если потом, отлив семя свое, ты не вспомнишь слов посланника, то знай — то был дьявол. А если, познав наслаждение, ты вспомнишь сказанные им слова, немедленно повтори их, запомни и возвести всем, ибо это истинные слова Аллаха твоего.
— Записал бы сразу, и все дела, — пробормотала Фаня, а Ира прыснула: она-то знала, что Мухаммад был не силен в грамоте.
Речь Хадиджи открыла Ире глаза. Теперь она знала, что имел в виду рави, утверждая, что ей, Ирине Лещинской, предстоит спасти Израиль.
Мухаммад был очень плох. Собственно, как мужчина он никуда не годился. Естественно: человек только что пережил припадок. Что там ему виделось, Ира не знала, но что может привидеться эпилептику? Как могла, она постаралась привести Мухаммада в рабочее состояние, она умела растормошить даже паралитика, и пророк воспрянул телом и духом, и в результате излил-таки семя, как советовал Аллах, и все время повторял в полуэкстазе слова, то ли сказанные ангелом Джабраилом, то ли просто явившиеся в бреду:
— И убей их… потому что… евреи неугодны… нечистые… недостойны жизни… находи их везде… по всему миру… и убей… убей…
Не хватало, чтобы это стало текстом в Коране! У Иры душа ушла в пятки: что, если проклятый ангел шепнет Мухаммаду, что и она еврейка, и вообще чуть ли полгарема у пророка — из публичных домов Тель-Авива? Он должен забыть этот текст.
Должен — хорошо сказать.
И сделать тоже просто, — решила Ира. Она была профессионалкой. Когда Мухаммад, выжатый досуха, откинулся на подушках, он не помнил не только слов Джабраила, но даже имя свое, наверное, мог назвать с третьего захода. А Ира, лаская пророка, шептала ему на ухо иные слова, не имея ни малейшего представления о том, есть ли они в каноническом тексте Корана. Плевать ей было на Коран, одно она знала: Мухаммад не должен говорить о евреях ничего плохого. Ничего.
— Если придут к тебе иудеи, — шептала Ирина, — то рассуди между ними… А если отвернешься от них, то они ничем не навредят тебе…
— Не навредят… — пробормотал Мухаммад, переворачиваясь на живот.
— …А если станешь судить, — шептала Ирина, — то суди по справедливости: поистине, Аллах любит справедливых…
— …справедливых, — сказал Мухаммад, открыл глаза и посмотрел на Ирину.
— О Хаттуба, ты свет очей моих, — сказал Мухаммад. — Ты принесла мне радость. Я помню! Я помню каждое слово, сказанное ангелом Джабраилом!
И пророк произнес нараспев:
— Если придут к тебе иудеи, то рассуди между ними. А если отвернешься от них, то они не навредят тебе!
Ира впервые в жизни плакала от радости.
Я пришел к рави Леви на другое утро. Директор Рувинский нашел для себя более важное, по его словам, занятие: он хотел получить полные тексты, забытые Мухаммадом навеки и не вошедшие в окончательный текст Корана. Он хотел знать, насколько плодотворной оказалась миссия одиннадцати израильтянок. Я мог себе представить, сколько гадостей о евреях и их Боге мог наговорить пророку ангел Джабраил, и мне вовсе не хотелось копаться в компьютерных интерпретациях. Куда приятнее поговорить с достойным человеком.
— Я надеюсь, — сказал рави, ознакомившись с реконструкцией воспоминаний Ирины Лещинской, — что вы с директором Рувинским не станете публиковать эти тесты?
— Нет, — согласился я. — Ты был прав, мар Леви. Если бы не девушки, этот Мухаммад нагородил бы в Коране гораздо больше гадостей, чем получилось на самом деле. Подумать только: искать евреев по всему свету и убивать… Ира молодец. Кстати, то, что она нашептала Мухаммаду взамен, это ведь действительно вошло в Коран. Пятая сура. Я проверил.
— Да? — сказал рави. — Я не читал Коран, хас вэхалила.
— Послушай, — продолжал я. — Их там было одиннадцать. Они жили с пророком много лет. Они корректировали ангельские тексты как хотели, и Мухаммад повторял за ними как на уроке… Почему же в Коране осталось столько вражды к неверным? Столько нетерпимости?
— Ты хочешь, чтобы я ответил? — опечалился рави. — Сколько женщин было в гареме? Сорок? Наверняка больше. Разве все они были еврейками и мечтали спасти Израиль?
— Далеко не все, — согласился я. — Но я хочу сказать…
— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Что в Тель-Авиве много массажных кабинетов и что можно получить новое разрешение на пользование стратификатором… Если тебе и директору Рувинскому это удастся, я буду счастлив.
Что ж, приходится сознаться: нам это не удалось. Пока мы с Рувинским разбирали воспоминания Ирины, Офры, Фани и других девушек, пока мы по крупицам восстанавливали текст Корана, каким он был бы, если… В общем, мы опоздали: депутат кнессета Арон Московиц с подачи комиссара Бутлера провел закон о запрещении участия живых существ, включая человека, в экспериментах со стратификаторами Лоренсона. Закон был секретным, и никто не узнал о его существовании.
— Ты понимаешь, что создал интифаду? — спросил я у Романа, когда он зашел ко мне в шабат поговорить о футболе. — Если бы не этот закон, в Коране можно было бы записать, что каждый араб должен любить иудея как брата!
Бутлер покачал головой.
— Песах, — сказал он, — ты сам не веришь в то, что говоришь. Изменить историю можно в альтернативном мире. А здесь — что сделано, то сделано. И не более того.
Пришлось согласиться.
Вечерами я ставлю компакт-диск и вхожу в мир, реконструированный компьютером. Я вижу Иру Лещинскую, как она склоняется над спящим пророком и шепчет ему слова о том, что справедливость одна для всех, и что мусульмане с иудеями — братья, ибо ходят под одним Богом, у которого бесконечное число имен, и Аллах только одно из них…
Бедная Ира. Она могла говорить о любви часами, и эти суры стали лучшими в Коране. Она так и осталась младшей женой пророка.