Обычно Леший пил в двух случаях: за успех удачно проведенной операции или поминая погибших товарищей. Сегодня повод был как к первому, так и ко второму. Он выпил и за успех операции под названием «Служба», затянувшейся на четверть века, и за упокой своих погон, которым теперь место в склепе пыльного секретера. Лешин открыл небольшую бархатную шкатулку. Там хранилось то, во что оценила Родина его службу. Два ордена — Красного Знамени и Красной Звезды. Медаль «За Боевые Заслуги» — это Афганистан; еще «За БЗ» — Таджикистан, за операцию, в ходе которой погиб Голиков; орден «За Службу Родине» 3-й степени — по совокупности заслуг; куча юбилейных и министерских медалей; крест ордена «Мужества» — это уже Чечня; еще медаль, кубинская. Пуля и осколок гранаты, которые извлекли из его тела медики все в том же далеком Афганистане. Вот и все! Но что сейчас для него содержимое шкатулки? Личная память и личная боль. Реликвии, которые и по наследству передать некому.
Убрав шкатулку на дно дорожной сумки, пошел в штаб. Оформляться на убытие.
Возле штабной палатки его уже дожидался Горбунов, имевший поразительную способность неожиданно появляться и странным образом исчезать. Завидев Лешина, Денис разочарованно протянул:
— Э-э, майор, да ты никак пустой? И что за народ пошел? Ты ему приказ об увольнении, а он даже в мыслях не держит, что по этому поводу надо «выставиться».
— Ты на время посмотри. Самый рабочий день. Начштаба прижучит с запашком — очередные неприятности.
— Ну, ты за меня не переживай. Прижучит, не прижучит — это мои проблемы. Короче, тащи пузырь, иначе делов не будет. Я устрою такую бюрократию, что ты дня три здесь прокукуешь. Тебе это надо?
Лешин знал, что Денис шутит, ничего он не будет затягивать. Просто Горбунову хотелось выпить. Один он не пил, без повода тоже. Принципиально.
— Черт с тобой. Но в штабе не будем. Пойдем ко мне.
— Базара нет. Помощника предупрежу, и вперед. А ты иди, нечего нам на пару по части шастать. Иди, Володь. Не волнуйся, завтра же и свалишь отсюда.
Владимир вернулся к себе. Начал было готовиться к встрече Горбунова, как вновь зазвонил телефон. На связи был командир отряда, полковник Николай Егорович Санько:
— До тебя уже довели приказ?
— Совсем недавно.
— Да… Знаешь, я не хотел, но…
— Ладно тебе, Егорыч! Ты-то здесь при чем?
— Твоя правда, Володь! Зашел бы ко мне.
— Прямо сейчас?
— Если не занят.
— Да чем я могу быть занят? Иду.
На пороге встретил Горбунова. Тот спросил:
— Ты далеко?
— Командир вызвал. Думаю, ненадолго. Ты проходи, я скоро вернусь.
— Вот черт! Нет. Лучше зайду позже. Через час. Договорились?
Через пару минут Лешин открыл дверь командирского отсека:
— Разрешите?
— Входи. Присаживайся. Не знаю, поздравлять тебя с увольнением или соболезновать?
— Ничего, Егорыч, не надо. Говори, зачем звал?
— Да просто попрощаться. Поблагодарить тебя за службу не по-казенному, перед строем, а вот так — один на один… Сколько мы уже вместе воюем?
— Как Голикова убили, лет пятнадцать.
— Да… Летит время. Скоро и меня попросят…
— Всех попросят рано или поздно.
— Это точно. На гражданке-то что думаешь делать? Планы есть?
— Не знаю. По обстановке.
— Вот-вот. По обстановке. Отслужил свое и иди с миром. А куда идти? Вот тебе, например, куда податься?
— Не будем об этом! По сравнению с тем, что пройдено, все это пустяки. Главное, живой и не калека.
— Ты прав! Главное — выжил, уцелел в этой мясорубке. Отбываешь завтра?
— Да! Строевая предписание выдаст — и вперед!
— У соседей завтра борт в 18.00 на Ханкалу. Я договорился, тебя возьмут на «вертушку».
— Спасибо!
— Да ладно… Ну что, Володь, может, граммов по сто?
— Тебе же нельзя.
— Э-э, — махнул рукой полковник, — с тобой напоследок немного можно. Коньячку?
— Лучше водки.