— Моя компания — Ноа, Генри Рид, Джон Рубин, Фрэнк Даймонд — иногда ходили просто посмотреть на брачные игры молодых парнишек. Слюни мы не пускали, но смотрели. Мы не сильно отличались от натуралов средних лет, которые ходят в Хутерс раз в неделю только за тем, чтобы посмотреть, как наклоняются официантки. Немного жалкое поведение, но не противоестественное. Или ты не согласен?
Дэйв покачал головой.
— Как-то вечером четверо или пятеро из нас были в танцевальном клубе «Хайпокетс». Думаю, мы как раз собирались по домам, когда вошел этот мальчик. Немного похож был на Дэвида Боуи. Высокий, в узких белых велосипедках и синей майке без рукавов. Длинные светлые волосы, завязанные в высокий пучок — это было и забавно, и сексуально в то же время. Яркий румянец — натуральный, не косметика — на щеках, и серебристые блестки. Губы как у Купидона. На него обратили взгляд все присутствующие. Ноа ухватил меня за руку и сказал: «Вот это да. Вот это Мистер Вкусняшка. Я бы тысячу долларов отдал, чтобы пойти с ним домой».
— Я засмеялся, и сказал, что за тысячу долларов его не купишь. В таком возрасте и с такой внешностью он хотел только быть желанным и обожаемым. И иметь классный секс так часто, как только возможно. А в 22 года это означает часто.
— Вскоре он присоединился к группе симпатичных парней — хотя и не таких симпатичных, как он — они смеялись, пили, и танцевали то, что тогда считалось танцами. Никто из них и взглядом не удостоил четверку мужчин среднего возраста, сидящих далеко от танцпола и пьющих вино. Возраста, в котором еще лет пять-десять отделяли их от того, чтобы наконец бросить пытаться выглядеть моложе, чем они есть. Почему бы ему смотреть на нас, если вокруг полно приятных мальчиков, жаждущих его внимания?
— И Фрэнк Даймонд сказал: «Он помрет в течение года. Посмотрим, насколько он тогда будет хорошеньким.» Только он не просто сказал это, а выплюнул. Как будто это был такой…я не знаю…странный утешительный приз.
Олли, который со времен глубочайшей скрытности дожил до дней, когда гомосексуальные браки легальны во многих шштатах, снова пожал худыми плечами. Как будто хотел сказать, что все это суета сует.
— Вот это был наш Мистер Вкусняшка, воплощение всего красивого и желанного и недостижимого. Я его не видел больше никогда до позапрошлой недели. Ни в «Хайпокетс», ни у Питера Пеппера, ни в «Высоком стакане», ни в одном другом клубе, где я бывал…хотя в клубах я бывал все реже и реже, когда началась эпоха Рейгана. К концу 80-х ходить в гей-клубы считалось дикостью. Как на маскарад в рассказе По о Красной Смерти. Знаешь, это как «Давайте, сбросьте оковы, выпейте еще шампанского и игнорируйте всех остальных как мошек». Это было не смешно, но не для тех, кому было 22, и кто считал, что его и пуля не возьмет.
— Тяжело было, наверное.
— Олли сделал свободной от трости рукой жест, говорящий comme ci, comme зa. «И да, и нет. Это было то, что завязавшие алкоголики называют жизнью в терминах жизни».
Дэйв подумал спустить всё на тормозах и понял, что не может. Подаренные часы вызывали ужас.
— Послушай дядю Дэйва, Олли. Коротко и ясно: ты не видел этого паренька. Ты видел кого-то, кто похож на него, но если Мистеру Вкусняшке тогда было 22, ему сегодня около пятидесяти. Если СПИД не подхватил, конечно. Это всего лишь твой мозг сыграл с тобой такую шутку.
— Мой старый мозг, — улыбаясь, сказал Олли. — Мой маразматический мозг.
— Я не говорю о маразме. У тебя его нет. Но твой мозг действительно старый.
— Без сомнения, но это был он. Он. В первый раз, когда я его увидел, он был на Мэриленд авеню, в футе от проезжей трассы. Несколько дней спустя он сидел на крыльце церкви и курил кретек. Два дня назад он был на скамейке позади приемного покоя. Все еще в синей майке и белых велосипедках. Движение должно было бы из-за него остановиться, но его никто не видел. Кроме меня, конечно.
Я не стану над ним подшучивать, — подумал Дэйв. — Он заслуживает большего.
— У тебя галлюцинации, старина.
Олли ничуть не волновался. «Сегодня он был в общем зале, смотрел телевизор вместе с ранними пташками. Я помахал ему, и он помахал мне». Усмешка, поначалу радостная и моложавая, сползла с лица Олли. «И он подмигнул мне».
— Белые велосипедные шорты? Синяя майка? Двадцать два, симпатичный? Я, конечно, натурал, но я бы заметил.
— Он здесь из-за меня, так что только я его вижу. ЧТД. — Он поднялся на ноги. — Пойдем обратно? Я уже созрел для чашки кофе.
Они прошли через дворик, поднимаясь по ступенькам так же осторожно, как спускались. Когда-то они жили в эпоху Рейгана. Сейчас настала эпоха Хрупких Бедер.
Когда они дошли до плиток перед дверями в общий зал, остановились перевести дух. Когда Дэйв отдышался, он сказал:
— Итак, что мы узнали сегодня, класс? Что смерть — это не скелет с косой на плече, скачущий на бледном коне, а горячий парнишка с танцпола с блестками на щеках.
— Думаю, все видят разные воплощения, — мягко сказал Олли. Если верить тому, что я читал, большинство людей у врат смерти видят своих матерей.
— Олли, большинство никого не видит. И ты не умира –
— Моя мать умерла вскоре после того, как я родился, так что я бы ее не узнал.
Он двинулся к двойным дверям, но Дэйв взял его за руку.
— Я оставлю часы до Хеллоуина, идет? Четыре месяца. Буду хранить как зеницу ока. Но если ты все еще будешь с нами, ты возьмешь их обратно. Замётано?
Олли просиял.
— Абсолютно. Пойдем посмотрим, как там у Ольги дела с Эйфелевой башней.
Ольга была за карточным столом, уставившись на пазл. Это был невеселый взгляд.
— Я оставила тебе три последних кусочка, Дэйв. — Несчастная или нет, она, во всяком случае, снова сознавала, кто он такой. — Но еще четыре дыры осталось. После недельного труда это очень обидно.
— Бывает, Ольга, — сказал Дэйв, садясь. Он поставил оставшиеся фрагменты на места, с удовлетворением, какое испытывал в свое время в летнем лагере в дождливые дни. Там и общий зал был похож на этот, осознал он. Жизнь — короткая полка с подпорками, чтобы не падали книги.
— Бывает, — сказала она, рассматривая места недостающих четырех фрагментов. — Но что-то уж слишком многое бывает. Слишком, Боб.
— Ольга, я Дэйв.
Она повернулась к нему. «Я так и сказала».
Не было смысла спорить, и не было смысла убеждать ее, что 996 из тысячи — неплохой результат. Ей без десяти лет сотня, и она все еще убеждена, что заслуживает совершенства, подумал Дэйв. У некоторых людей весьма устойчивые иллюзии.
Он увидел Олли, выходящего из мастерской размером со шкаф, примыкавшей к общему залу. Тот держал кусок кальки и ручку. Он подошел к столу и положил кальку на пазл.
_Эй, что ты делаешь? — спросила Ольга.
— Один раз в жизни побудтерпеливой, дорогая. Ты всё увидишь.
Она надула нижнюю губу как ребенок. «Нет. Я пойду курить. Если вам нужна эта проклятая штука, пользуйтесь. Положите ее обратно в коробку или рассыпьте по полу. Как хотите. В таком виде она плохая».
Она вышла с такой скоростью, с какой позволял ее артрит. Олли опустился в кресло со вздохом облегчения. «Так намного лучше. Устаю как собака последние дни» Он обвел два недостающих фрагмента, которые были близко друг к другу, затем передвинул кальку и обвел остальные два.
Дэйв наблюдал с интересом.
— Думаешь, получится?
О да, — сказал Олли. — В комнате для почты есть картонные коробки из ФедЭкс. Возьму одну. Немного позанимаюсь вырезанием и рисованием. Только не позволяй Ольге впасть в ярость и уничтожить эту штуковину до того, как я вернусь.
— Если нужны фотографии — чтобы совпадало — я могу взять свой айфон.
— Не надо. — Олли постучал пальцем по лбу. — Моя камера здесь. Это, конечно, мыльница, а не смартфон, но даже в наши дни хорошо работает.
III
Ольга все еще пребывала в плохом настроении и действительно хотела разломать не-вполне-законченную картину, но Дэйву удалось отвлечь ее, помахав перед носом доской для криббиджа. Они сыграли три партии. Дэвид проиграл все три, причем последнюю всухую. Ольга не всегда соображала, кто он такой, и бывали дни, когда она считала, что снова живет в Атланте у своей тети, но когда доходило до криббиджа, она никогда не упускала пятнадцать или пару.
Она везучая, думал Дэйв, не без сожаления. Кому еще достаются двадцать очков за долбаный криб?
Около четверти восьмого (Фокс Ньюс сменился «Справедливой ценой», где Дрю Кэри раздавал призы), Олли Франклин вернулся и подошел к столу для криббиджа. Выбритый, в узкой рубашке с короткими рукавами, он выглядел почти как франт. «Эй, Ольга, девочка моя, у меня кое-что есть для тебя».
— Я не твоя девочка, — сказала Ольга. В ее глазах сверкнули маленькие веселые искорки. — Я искупаюсь в медвежьем дерьме, если у тебя когда-нибудь была девочка.