Опять весна на белом свете, а кажется, только что была предыдущая весна, и в этой серой череде как будто невыспавшихся, тревожных дней особенно ощущается скоротечность времени.
Опять весна, а вот же только что уже была весна, и скоро будет еще одна весна, и так пройдет вся жизнь, и ничего не останется, никаких шансов что-то поправить, изменить, прожить заново!
Почему весной особенно тревожно?..
– …и при этом совершенно необходимо, – продолжал бубнить Павел Петрович где-то очень далеко, за поворотом сознания, – сохранить лидирующие позиции…
Тата знала, что он ее отпустит, но не откажет себе в удовольствии провести краткий лекторий, цель которого сводится к одному – тебе, матушка, в отгулы захотелось, а у нас тут работы невпроворот, ты это прочувствуй, прочувствуй хорошенько!
И как это она забыла про то, что вчера был Чистый четверг, а сегодня, следовательно, уже пятница?! Куличи нужно печь как раз в четверг, но Тата не придерживалась строгих православных традиций. Самое главное, чтоб куличи были и чтоб накануне Пасхи!
Конечно, начальник ее отпустил, и, чувствуя себя отчасти изменницей родине, отчасти предательницей корпоративных интересов, Тата вернулась к себе в кабинет и стала рассеянно собираться, прикидывая, что именно нужно купить по дороге. Получалось что-то очень много, а денег у нее было маловато.
В этот момент позвонил Тёма.
– Ма-ам?
– А-а?
– Здорово! Ты когда приедешь?
– Сынок, я сегодня пораньше. Меня отпустили с работы, я буду куличи печь. У нас в субботу гости.
– Вот е-мое! А какие гости у нас в субботу?
Тата вздохнула и завела:
– Родственники. Бабушка с дедушкой, прабабушка…
– С прадедушкой? – перебил непочтительный Тёма. – Наша прабабушка наконец-то завела себе прадедушку?
– Тём, – сказала Тата педагогическим голосом, – ну что ты говоришь?
– Я шучу, – пояснил сын. – Это такая шутка. Ты что, не въезжаешь?
– Еще тетя Шура, Аня, Сашка, Машка, дядя Володя…
– Е-мое!
– Лера, Сережа…
– Вот е-мое!
– Тём, мне надоело это дурацкое выражение!
– Мне тоже много чего надоело, – сказал сын угрюмо. – Особенно мне надоел этот придурок Тюпка! Мам, зачем он все время лезет в мой компьютер?
– Наверное, хочет поиграть.
– Не, а почему в мой-то?
– А потому, что у него нет своего.
– Своего компьютера у него нет, а свои родители у него есть? – осведомился сын. – Эти родители могут, в конце концов, купить ему отдельный компьютер? Ну просто для смеха, чтобы он не лез в мой?!
– Тём, давай мы с тобой об этом дома поговорим. Мне сейчас нужно ехать и еще в магазин забежать…
– Не, а почему он в мой-то лезет?
– А своего у него нету!..
И тут ее сын заржал – радостным мальчишеским смехом. В этом он был похож на отца. Тот никогда не умел всерьез раздражаться по пустякам, мусолить обиду, дуться, злиться!..
Самая продолжительная ссора с мужем длилась, помнится, пятнадцать минут. Из них минут пять они препирались, потом разошлись по разным углам, а потом он пришел из своего угла и сказал, что так невозможно, что он так не хочет и не умеет, давай скорей мириться!..
– Ма-ам!
– А-а?
– А может, ты, наоборот, сегодня попозже приедешь? У тебя на работе нет заседания или совещания? Или этого, как его, педикюра?
– Нет, – сказала насторожившаяся Тата, – а что такое? Ты опять назвал полный дом дружбанов и не предупредил меня?
– Назвал, – покаялся Тёма. – И не предупредил.
– Артём! Сколько раз я тебя просила!..
– Вообще-то я папе сказал, – сообщил сын делано безразличным тоном. – А он заявил, что будет тебе звонить и все передаст.
– Когда ты ему сказал?! Как?!
– Очень просто, по телефону! Он звонил, спрашивал, какие у меня планы на жизнь, ну, я ему и сообщил, что сегодня все придут – и Димон, и Влад, и Женька!
Тата помолчала, собираясь с мыслями.
– Он тебе звонил… сегодня?
– Ну да. Как только я из школы приехал. Я ему сказал, чтоб он тебе сказал, а он сказал, что скажет…
– А почему ты сам мне не позвонил?
– Ну, ма-ам, – протянул Тёма, – я же знаю, что ты будешь ругаться! А папа никогда не ругается.
В общем, все это шито белыми нитками.
Ее сын, как и все остальные в семье, чувствует неладное и пытается как-то нащупать почву под ногами. Ну, если родители не разговаривают, может, их хитростью заставить?!. Пусть отец скажет матери про дружбанов, что ли!.. Тёма его попросит, отец позвонит матери, и они о чем-нибудь поговорят, и болотная зыбкость, опасная для всякого, кто в нее наступает, станет чуть потверже и не такой страшной?..
Нет, Тёма взрослый и умный и прекрасно знает, что люди, бывает, разводятся, у них в классе половина родителей поразвелись, ну и что? Только к его, Тёминой, семье это не имеет никакого отношения. Не может иметь. У них все по-другому, и родители не такие, как все остальные, а особенные, молодые, красивые, продвинутые! И однажды Тёма видел, как они целовались. Он вышел на крыльцо позвать собаку и вдруг увидел их под падающим снегом – они стояли и целовались, как малолетние, и это продолжалось и продолжалось, и Тёма, улыбаясь тонкой улыбкой умудренного жизнью старца, вернулся в дом, аккуратно прикрыл за собой дверь и даже Тюпку не пустил на улицу, заманил своим драгоценным компьютером, чтобы ребенок не мешал родителям целоваться под снегом!
А потом все кончилось.
Отец все время в командировках.
Мать все время на работе.
Только Тюпка все лезет и лезет на компьютер, придурок!..
Пообещав, что будет ехать долго, как можно дольше, чтобы Тёма успел замести следы, Тата вышла на улицу и вдохнула немного весны.
Весна в Замоскворечье пахла талой водой, автомобильным выхлопом и чуть-чуть вербой, уже надувшей трогательные пухлые щечки. Одинокая захудалая вербочка как раз притулилась возле суперсовременного крыльца, выложенного темным мрамором и облагороженного с двух сторон голубыми елями в кадках. Тата спустилась с крыльца и понюхала вербочку.
Ордынка шумела машинами, копошилась людьми, сияла огнями магазинчиков и ресторанов, где рано зажгли свет, и во всем этом мире верба все равно пахла весной.
– Уже уходите, Татьяна?
Тата открыла глаза – оказывается, она их закрывала.
Он стоял у нее за спиной и улыбался.
Он пришел к ним на работу совсем недавно, встречались они всего раз пять, и он Тате… нравился.
Он хорошо улыбался, хорошо выглядел, кажется, много знал, и на Восьмое марта, праздник всех трудящихся женщин, неожиданно принес ей мимозы. Не те, что продаются в ларьках или даже роскошных цветочных магазинах вроде «Садов Семирамиды», а какие-то необыкновенные, невиданные, и вовсе не похожие на желтые метелки, а вправду похожие на цветы, пахнущие сладко и остро. Они никуда не помещались, эти необыкновенные мимозы, топорщились, вылезали из всех ваз, и их бархатные листочки деликатно цепляли Тату за ноги, когда она проходила мимо, наконец пристроив их в ведро, выпрошенное у уборщицы Марьи Сергеевны.
Они были похожи на весну, только не московскую, ордынскую, а на южную, победительную и самодовольную, сиявшую сотней желтых пушистых шариков!
И Олег был похож на весну.
– Вы уходите или только пришли, Таня?
Тата неожиданно сообразила, что рассматривает его почти неприлично.
– Я ухожу, Олег, – и она состроила официальную улыбку коллеги и старшего товарища. – Мне сегодня нужно пораньше домой.
Улыбку он не принял.
– А можно мне вас проводить?
Вот этого Тата не ожидала. В предложении «проводить» было нечто старомодное, из школьной жизни.
– Вы можете меня проводить только до машины, Олег. Вот, кстати сказать, и она.
Он посмотрел на ее машину, залитую с одного бока водой из лужи, и пожал плечами.
– Ну, можно ведь до нее дойти каким-то другим путем.
– Каким… другим путем?
– Вот так, – он кивнул головой куда-то в сторону. – Хотите, я вам покажу свой любимый магазин? Он здесь рядом.
– Магазин? – как попугай переспросила Тата.
Ей тут же представились ряды вешалок, а на них пиджаки и брюки. И еще, как она заходит, а Олег говорит ей – ну вот, это мой любимый магазин.
Или нет, нет, не так. Длинные прилавки с сосисками, колбасами и сырами в вакуумной упаковке, отдельно молоко и яйца в коробках. И Олег говорит – ну вот, это мой любимый магазин.
Ей, конечно, надо в магазин, и как раз, где продаются яйца, мука и масло, но Олег тут совсем ни при чем!..
– Олег, спасибо за предложение, но мне правда нужно ехать.
– Вы меня не поняли, – сказал он и засмеялся. – Вы простите меня, Таня, должно быть, я как-то неправильно выразился. Здесь, на Ордынке, есть чудесное место, где продается всякий хлам. Старинные светильники, абажуры, сталинские торшеры и прочая ерунда. Там работает мой приятель. Я иногда к нему захожу просто поболтать или посмотреть, что именно он нашел на очередной помойке. Давайте зайдем?..
Тату никто не приглашал на свидания, наверное, лет триста, а может, восемьсот. Последнее свидание – как раз восемьсот лет назад – закончилось полным фиаско, да и свиданием в полном, так сказать, всеобъемлющем смысле слова, это никак нельзя было назвать.