Золотая, украшенная красной эмалью коробочка с ароматическим шариком, висевшая у него на шее, качалась прямо у меня перед глазами. От запаха мужественности и мускуса голова моя кружилась. Глаза, взгляд которых жег меня, казались знакомыми — это были… это были глаза моей матери, какими я видела их во сне, темно-коричневые, как сахарная патока, при другом освещении совсем черные, и сверкающие, сверкающие, как у голодного волка.
Я вся дрожала, и у меня уже не было сил вынести его взгляд. К своему стыду и бешеной ярости, я услышала его смех.
Еще шаг, и он подошел совсем близко.
— Миледи? — Он потянулся за моей рукой.
Отступи!
Отступи!
Как, я могла отступить, если все мое существо рвалось к нему!
От дверей послышался крик: «Дорогу королеве! Приветствуйте королеву!»
Я присела в глубоком реверансе, склонив голову, чтобы спрятать пылающее лицо. Моя юбка расплылась по полу черным озером, в котором мне хотелось утопиться.
— Милорд? — послышался голос королевы. — Где милорд Садли?
— Я здесь, ваша королевская милость, — всегда к вашим услугам.
И Томас Сеймур, он же лорд Садли, удалился, оставив меня в тоске и печали.
Потом все было очень странно. Вечер за вечером он добивался меня, как не добивался ни один мужчина после него. Ведь я тогда была не королевой, а всего лишь зеленой девчонкой, не представляющей особой ценности, а он был в силе, власть принадлежала ему. В тридцать с небольшим, он был почти вдвое меня старше и уже успел изведать мир. Я возмущалась его слишком уж дерзким наступлением, но он в ответ отрубил:
— Я солдат, мадам, и твердо знаю — женщинам нравится, когда их завоевывают.
Завоевывают? Да, он научил меня сражениям любви, бесконечной игре в наступление и отступление. Я отвоевывала позиции, я флиртовала, как тигрица. Но только до тех пор, пока не появлялась королева, после этого он безраздельно принадлежал ей. «Она королева, — говорил он. — И для каждого мужчины долг служить ей превыше всего».
Слушая его разговоры о любви, о том, как он сделает меня своей, я снова пришла к мыслям о замужестве — мне хотелось узнать, как это происходит, и еще интереснее было узнать, как это с ним…
Мое любопытство разгоралось все сильней и сильней по мере того, как он разогревал мою холодную девственную кровь своей странной алхимией. И вся та весна прошла в пустых грезах о любви.
Однажды в апреле весь мир, стряхнув в одночасье смертельную зимнюю спячку, воскрес для жизни и любви. Поля вокруг Челси пестрели лютиками и ромашками, а я танцевала на них, и радость переполняла мое сердце, душу и тело. В ту ночь королева не сошла в Большой зал, и мой лорд безраздельно принадлежал мне одной. Он был молчалив, даже мрачен, и новое чувство к нему заполнило все мое существо. Вполне возможно, что скоро он будет принадлежать мне, а я — ему. Ни разу в жизни я не была так счастлива.
Вечером, в спальне, Парри восторгалась:
— Никогда еще вы не были так хороши, как сегодня, мадам. Платье, убор, драгоценности, цвет лица…
— Вашими заботами, — отозвалась я не слишком любезно, потому что устала и мечтала поскорее улечься в постель. — Вот, возьмите это и это. И потрите мне голову.
Ее пальцы умело делали свое дело.
— Все лорды вами восхищались, мадам. И больше всех лорд Садли, барон Том… Я улыбнулась про себя.
— Что вы о нем думаете?
— Он вполне подходит… Ее ногти судорожно впились мне в кожу. Она вдруг замолчала на полуслове.
— Для чего он подходит? Говорите, Парри, не бойтесь.
Он ей определенно нравится. Она считает его подходящим мужем для меня. Это хорошо.
— Думаю, он подходит на роль брата вашего высочества или отчима, тут уж как судьба повернется.
Мне стало тошно. Я высвободила трясущуюся голову из ее рук и повернулась к ней:
— Брата? Отчима? Вы бредите, Парри! Скажите на милость, о чем это вы?
В ее больших глазах застыла тоска, как у больной коровы.
— Простите меня, принцесса. Я только сегодня об этом услыхала от своего брата. Мой брат Томас как ваш казначей при дворе сейчас занимается наследством, которое вы получили по завещанию своего отца…
Голова у меня раскалывалась.
— Да, я помню. И что же он? Парри уловила мой страх и ее голос дрогнул:
— Обычные придворные сплетни, леди, не больше. Говорят, лорд Том просил у своего брата, лорда-протектора, позволения жениться на принцессе Марии…
Марии?
О, мое сердце!
— Или жениться на принцессе Клевской, третьей жене вашего отца и, следовательно, вашей мачехе, и на богатой вдове здесь, в Англии, и стать таким образом вашим отчимом.
Уши, лицо, внутренности — у меня все горело. Ну и дура я была, когда думала, что ему нужна я, а он в это время ловил рыбку в другом пруду! В двух других прудах! И добро бы они были красивые и молодые, как я, а то две уродливые старухи!
Я была в ярости и готова была рыдать, нет, визжать от горя. Он любил меня! Меня, а не Марию и не эту скелетину — Анну Клевскую. Анну! Да она и в молодости была страшилой — сущая ведьма (разве что слишком глупа даже для этого). Как он мог — пусть даже из-за денег — так поступить со мной?
Но тут, как вспышка молнии, пришла другая мысль: и все-таки я — та, кого он любит, чья любовь нужна ему сейчас, та, кого он искал всю жизнь.
Он ухаживал за ними лишь напоказ, ради протокола, чтобы освободить себе путь ко мне, хотя я и не такая выгодная партия, как они.
Наконец-то в голове у меня прояснилось. Мы будем вместе.
Я люблю его, он любит меня, все складывается удачно. Стыдная и непозволительная мысль завладела мной: у нас будут такие замечательные детки, высокие, рыжеволосые, красивые, и все отчаянные драчуны…
Я так ясно себе это представила, что глаза мои сами закрылись и в голове не осталось никаких других мыслей.
Слова Парри доходили до меня медленно, как шум жизни доходит в подземелье:
— Ходят слухи, что его светлость получил новое назначение, и поэтому его свадьба состоится через несколько дней…
…его свадьба состоится через несколько дней… наша свадьба состоится…
— ..и не будет в мире женщины, счастливей той, что пойдет от алтаря женою Сеймура. Ведь она, бедняжка, так долго этого ждала.
…той, что пойдет от алтаря…
О ком это?
— Кто эта бедняжка, Парри? О ком ты говоришь?
— Как о ком? О нашей вдовствующей королеве, бывшей мадам Парр. О ком же еще, миледи?
Глава 4
Тогда у меня случился самый первый из приступов мигрени, от которых я потом страдала всю жизнь. Боль слепила меня, лишала сил и способности двигаться. Я лежала в затемненной спальне, и в голове у меня работали сотни кузнечных молотов, вспыхивали огни, как метеоры, гулкие барабаны отстукивали похоронные марши, отдаваясь невыразимой мукой. Наконец кровососные банки и полное воздержание от пищи сделали свое дело: из меня вышла кровь вместе со всеми дурными соками и я снова стала сама собой, хотя и сильно ослабевшей.
Так, по крайней мере, мне сказали, но сердце мое было полно тоски, злобы и черной желчи, ибо на этой неделе он женился.
Да, он на ней женился! Я была в бешенстве, а Кэт негодовала еще пуще меня. Ее ярость была бы очень забавна, если бы не была столь сильна. Она, гак же как и я, чувствовала себя обманутой и униженной. Она, конечно, была влюблена в него — как все женщины без исключения, — но, будучи чиста сердцем и не помышляя об измене любимому мужу, она мечтала о нем для меня.
Эшли, как я потом узнала, предупреждал ее, что лорд-адмирал никогда не женится по любви, ему лишь бы набить свой кошель потуже. Мое наследство было невелико, в то время как Екатерина, пережив трех мужей, один из которых был королем, стала самой богатой женщиной в Англии — кто мог с ней сравниться?
А сама королева? Соблазн был слишком велик даже для добродетельной Екатерины. Рыдая от ревности в теплых объятиях Кэт, я наконец увидела то, что все это время было у меня прямо перед глазами.
— Вовсе не была она безутешной вдовой! — жаловалась я. — Она мечтала о нем с той самой минуты, как умер король. Она всегда на него зарилась.
Конечно, все, что говорил Ризли о «вдове Парр» и о ее неравнодушии к «гордому Тому», было правдой. Она и раньше его любила и собиралась выйти за него, когда умер ее второй муж. Но тут появился мой отец, и она не стала противиться королевской воле, решив, что так будет лучше и для нее, и для Сеймура.
Да, я знала, сколько она вынесла, как страдала она от тирании и жестокости короля, как едва не лишилась жизни по его прихоти. А лечь в постель с этой громадной мерзостной тушей, этим гнойным мешком зловонного сала, коснуться этой гниющей ноги — да легче взять в руки слизняка!
Как я могла злиться на нее после этого? На нее, лишь в тридцать шесть впервые в жизни познавшую любовь мужчины?
— И какого мужчины! — всхлипывала Кэт в горьком восхищении. — Высокого, статного, прославившегося подвигами на поле брани и на ложе страсти!