Маша сказала Зеленцову:
-- Вы давно не были на "пятиминутках"... Поди, соскучились! -- И воспроизвела речь Липнина.
Зеленцов сделал попытку подняться с постели.
-- Я пойду к нему, -- произнес он так, что я понял: он может пойти.
-- Зачем? -- удивилась Маша.
-- Объясню ему...
-- Объяснить можно тому, кто хочет понять.
-- Я все равно скажу ему. Пусть не сейчас... Действительно, надо набраться сил. Но тут, в палате... -- Он оглядел стены, окно, тумбочку. --Здесь я и сейчас могу...
Маше показалось, что его доверительность распространяется лишь на меня.
-- Мне надо...
-- Нет, нет!... -- перебил Зеленцов. -- В моих жилах течет ваша кровь -- и у меня от вас нет секретов.
-- Обожаю секреты! -- призналась она.
-- Понимаете ли... Я всегда избегал выяснять отношения, объясняться, исповедоваться. Это требует нервного напряжения.
-- Вам нельзя напрягаться! -- напомнила Маша.
-- И все же я хочу исповедаться... Болезненный шок в тот день отключил на время мое сознание. А когда оно вновь включилось, то было уже иным. Рискую показаться банальным... Но не все, что часто повторяют, банально. Так вот, страдание, я уверен, очищает...
-- Чистого человека, -- вставил я, -- а скверного -- ожесточает.
-- Но по крайней мере, оно заставляет задуматься... Одно дело представлять себе, что такое врачебная самоотверженность, а другое --испытать на себе. Своя операция уж наверняка ближе к телу! И вот я понял, что быть врачами -- значит, действовать так, как вы. А свое хладнокровное врачевание я отныне отметаю. И осуждаю... Давным-давно я услышал: "Ездят на тех, кто позволяет себя оседлать". Каждый делает эпиграфом к жизни ту мудрость, которая его устраивает. Я не позволял "ездить" на себе ни больным, ни здоровым... Ни заботам, ни треволнениям. И так постепенно вообще стал ездить и ходить в одиночку. Но если только я поднимусь...
-- Пока что у вас поднялась температура. -- Маша положила руку ему на лоб. -- Я не ошиблась.
-- Еще несколько слов... Ты, Володя, знаешь, что когда-то я отказался совершить двухлетнее путешествие: оно казалось мне долгим и сложным. Даже опасным... И хотя обошлись без меня, я фактически предал своего благодетеля. Ты знаешь, кого я имею в виду... А предатели благодетелей караются девятым кругом "дантова ада". Это тоже общеизвестно...
-- Почему? Я, например, не знала этого, -- созналась Маша.
-- Тем более... Об этом надо кричать всем и каждому! Пока не запомнят. Когда я встану, пойду к нему на могилу. Буду искать прощения... -- Зеленцов раскашлялся тяжко, навзрыд. Но, превозмогая этот приступ, сказал: -- Я понял, что если ощущаешь врача своим благодетелем, значит, это врач. А все прочее -- чепуха!
"Инерция репутаций... -- думал я. -- Она безапелляционна, самонадеянна и часто вводит нас в заблуждение. "Чего от него ждать?" -- говорим мы. Но пока человек жив, надо ждать!"
Покидая палату, Зеленцов написал в "Книге отзывов":
Если мне когда-нибудь представится возможность отблагодарить своих благодетелей, я буду счастлив!
-- "Книга жалоб и восхищений"... продолжается, -- мрачно констатировал Паша.
***
Взгляд у Семена Павловича вновь был не просто открытым, а прямо-таки распахнутым. И опять столь приветливым, что от него хотелось уклониться, как от засады... Что-то замышлялось. Это мне было ясно.
Главный врач пригласил меня сесть.
-- Не было бы счастья, да несчастье помогло!
-- О каком несчастье вы говорите? -- спросил я.
-- Об истории с Виктором Валерьяновичем. Операция, потом воспаление легких...
О воспалении легких, которое произошло, как считалось, по вине хирургического отделения, он вспоминал при каждом удобном случае.
-- А какое же счастье?
-- Ремонт из-за этого перекинулся на верхние этажи -- и в результате мы с вами можем помочь очаровательному молодому человеку. Сделать ему операцию по поводу аппендицита.