— Ждете, что утром бедлам начнется?
— Да. Неясно, по какому пути эта публика пойдет.
— Да уж, путей много.
— Нет, тут вы не правы. Путей мало. Всего три.
— Мало?
— Конечно. Вот послушайте, это еще Гумилев написал.
И толстяк-повар с чувством декламирует:
— Собственно Гумилев тут во-первых сказал, что мы все умрем. И что дальше? Смысл-то декламировать?
— Смысл как раз глубокий. Человечество выживает уже много тысячелетий — и принципы выживания не изменились с древних времен. Три способа поведения для того, чтобы выжить.
— Не маловато получается — для всего-то человечества?
— В самый раз. Только три — и вы не сможете упомянуть четвертый.
— Тогда перечисляйте!
— Запросто. Первый — Конструктивный. Для выживания люди организуются в общество, создают себе защиту, обеспечивают себя продуктами, создавая их, созидая себе жилье, обеспечивая будущее своему потомству — и давая себе спокойную старость, завязывая торговые и родственные отношения с соседями.
— Ну, предположим.
— Второй — Деструктивный. Создается банда, для того, чтоб — не созидая своего отбирать чужое и жить за счет бедолаг, оказавшихся рядом.
— Так. А третий?
— Изоляционистский. Удрать подальше и жить отшельником. Выживать не в группе, а в одиночку.
— Это как Сергий Радонежский?
— Отнюдь, как говаривала незабвенная графиня. Он не выживал в отшельничестве — он Веру искал. В смысле — постигал религию и самосовершенствовался. Постиг — вышел к людям. Если уж вам так нужен живой пример — так больше подходит семейство Лыковых.
— Ну да, ну да… Живой пример тому — ныне покойный Иван Иванович…
— Вы можете добавить четвертый способ?
— Я должен подумать.
— Бьюсь об заклад — ничего нового не придумаете.
— Ладно. Пока больше голова болит, чтоб эвакуировать всех тяжелых… Да, и еда, конечно… Еда, вода…
Ботан — радист радует — скоро прибудут еще группы — в том числе и из Крепости.
Наши обстоятельства сообщены, так что возможно и ремонтники будут и водилы. Ильяса точит, что две коробочки так и стоят брошенные. На его осунувшейся физиономии это как маркером написано.
— Ты пока тут побудь, мы все-таки железячки дернем, не могу, чтоб они там оставались — бурчит Ильяс.
— А тут кто останется?
— Вот ты и останешься. Мы только часть народу возьмем. Давай, действуй!
— Ильяс, зря ты это — припрется кто — угонит железяки уже наши отсюда.
— Вот и охраняй. БТР сейчас — акче[6]!
Мне не удается выразить в звуке все свое неудовольствие, а наш батыр уже слинял, на двух броневиках, забрав большую часть личного состава. И Филя урыл и саперы. Прошу Сашу максимально приглядывать за стоящей техникой. Взять пару человек — и приглядывать. Техника стоит сплошным черным массивом. Только антенны торчат сверху в посеревшем уже небе. Подобраться можно со всех сторон — тут эти железяки друг друга загораживают. У нас так из охраняемого часовыми парка пропало несколько танковых катков. Все расположение обыскали — пропали катки. А ведь не иголка — каждый за сто кило весит…Блинчик зеленый.
Потом на КПП девушка-пионервожатая пришла. У них был в школе сбор металлолома…
Ну, дальше понятно? Точно, пионеры ухитрились с ремонтируемых танков четыре катка увести. Как — одному богу известно. Семикласcнички… И три километра до их школы — специально померяли — как то перли. По тропинке. Над речным обрывом.
А тут — если проморгаем — кончиться все может куда хуже. Боезапас-то в каждой машине.
Собираюсь позвать ближайший к нам патруль — но он отирается у кухонь, вроде и близко, да не очень. Второй пары вообще не видно.
— Скорее! Ты — врач? Да? Скорее — там моя жена рожает!
Молодой парень, неприятно землистая кожа, глаза какие-то снулые. Но возбужден сильно. Жена рожает, это не фунт изюму, тем более в таких условиях.
Делаю, не подумав, вместе с ним несколько шагов, потом останавливаюсь, начинаю разворачиваться. Нужна горячая вода, теплое помещение, подмога. Куда это я поскакал?
— Погоди, надо носилки взять, ребят еще — даже если рожает, в палатке с печкой это лучше де…
В голове грохает гулкий колокол, я как-то нелепо падаю, потеряв по дороге ориентацию в пространстве, и потому шмякаюсь, сбив дыхание. Что-то рвет у меня ухо.
— Эй, э… Что…
Еще раз гулко по башке. Ухо больно очень и голову крючит набок. И еще раз колокол…
Прихожу в себя с трудом, кто-то дергает меня за плечо. А я сижу в какой-то нелепой и неудобной позе. Руки подламываются, но я вроде ухитряюсь на них опираться. Меня кто-то ритмично и очень нежно трогает за кончик носа — быстрыми легкими касаниями.
Фокусирую глаза. Голова не моя. Руки вижу. Между ними серый грязный наст и по нему проявляются темные точки. До меня, наконец, доходит, что это такое.
Капельки крови капают из носа — и словно кто-то тихонько трогает тебя за нос — организм не может понять, что это из него утекает, не положено такому, вот нервы и сигналят, как умеют…Получается странно. Цвет крови на темно сером — какой-то неправильно веселенький…
Что это я опять отчебучил?
А вообще хрен его знает.
Кто-то подхватывает меня под руку, помогает встать. Ноги тоже не мои. Нет, так-то внешне — мои, в бахилах озкашных, не отказываюсь, и расположены правильно — правая — справа, левая — слева, только слушаются плохо. И голова не моя… Вокруг несколько человек, что-то спрашивают наперебой.
Наконец начинает доходить. А еще у меня нет сумки с медикаментами на боку. Башка гудит. А ухо болит. Трогаю — да и там мокро.
— Этот урод у тебя сумку сорвал! И по каске настучал — у него то ли фомка, то ли монтировка. У вас каска криво сидит! Да не слышит он вас! Ну, давай оклемывайся, Жёппа!
Ага, по последнему, что я выловил из кучи разноголосых реплик — и братец тут.
— Куда он побежал?
— Не знаю. На вот тампон, прижми ухо, а то кровит.
— Я видела — за ним двое патрульных погнались.
— Знаете, мне бы присесть, а?
— Пошли в медпункт!
В медпункт — это я с радостью…
Ввалившись в палатку, сгоняем дремавшего сидя мальчишку-санинструктора с его насеста. Это тот, который истерику закатил и был подвергнут рукоприкладству. А сидел он оказывается на сложенных стопкой касках. Вона как нашими трофеями распорядился.
Мы копая немецкие окопы однажды нашли стопку из составленных друг на друга 8 касок — пулеметчик на них сидел…Откуда он каски надыбал при том, что рядом ни одного шкелета не было — а мы метров 50–60 по траншее все взрыли в полный профиль — неведомо. Причем и каски были какие-то разношерстные по окрасу и зимние и летние…И почему ему ящики не подходили — а там в траншее и снарядные и минометные и черт знает какие еще откопались — тоже непонятно. Мы вот на этих касках пробовали сидеть — так задница устает быстро…На ящиках лучше.
Но ящиков у нас нет. Сажусь на теплые каски. Неудобно, как в детстве — но очень приятно.
С меня снимают мою собственную, хотят кинуть в сторону. Не, так дело не пойдет, меня сегодня шлём спас — следы от ударов четко видны на шаровой краске. От души сволочь бил. Ничего, я его рожу запомнил, свидимся еще.
Нос затыкают ватой, даже кто-то из особо умных рекомендует запрокинуть голову, но с этим заявлением тут же сам оказывается заткнутым. Сижу, как положено — носом книзу, братец своими клешнями вату прижал к уху — видно пряжка от сумки зацепилась, вот и надорвало ухо-то. Ладно, сейчас кровь свернется — можно будет действовать дальше.
— Это уже совсем дело дрянь — громко заявляет братец.
— Вы о чем? — удивляется светленькая толстушка — медсестричка из приданных.
— Да о том — вон старшенькому по голове настучали, звон был как в Ростове Великом при большом церковном празднике — мы тут сидим на птичьих правах — дальше что? Мне тут не симпатично. Причем — ни разу!
— Давай на правах подлекаря, братец связывайся со штабом. И это — радиста спроси — наши еще будут когда. Вроде с Крепости должны были прибыть — у меня как — бы в ушах уже не так шумит, начинаю распоряжаться.