— Вы совершенно правильно сделали. Что-нибудь случилось?
— Ммм… — на другом конце провода замдиректора Пушкинского музея пребывал в явной растерянности. — В некотором роде. Думаю, вам лучше подъехать самой.
Маша быстро завязала волосы в хвост, мельком взглянув на себя в зеркало в прихожей, и крикнула в сторону кухни:
— Мам, я в Пушкинский музей. Это срочно.
«Пушкинский музей звучит нестрашно», — думала она, закрывая за собой дверь. У мамы сегодня будет приподнятое настроение: ее дочка в кои-то веки окажется в кругу достойных людей. Искусствоведов, а не маньяков.
Но в лифте все равно набрала телефон Андрея: искусствоведы — это, конечно, отлично, но один маньяковед ей точно понадобится. Да и без маньяков ей очень хотелось его увидеть.
И еще — что-то подсказывало, что разговор с Комаровским выйдет серьезный, и хорошо бы, чтобы Андрей при нем присутствовал.
Андрей
Они сидели напротив Комаровского, и Андрей держал Машину руку под столом. Замдиректора все равно ничего не заметил — так был расстроен, а им с Машей — приятно.
— Лев Александрович, я так и не поняла. Получается, эскизы — подлинные? — переспросила Маша, потому что объяснение Комаровского звучало слишком витиевато.
— В том-то и дело, что да! То есть я вчера, конечно, был уверен, что это просто удачная копия на бумаге эпохи. Но анализ дал положительный результат! Это невероятно! Немыслимо! — Рука, держащая на отлете золотую оправу очков, чуть дрожала.
«Старик и правда очень взволнован», — подумалось Андрею.
— Эскиз подлинный, и мы даже знаем, к какой картине!
— «Турецкие бани»? — тихо спросила Маша, и Андрей бросил на нее вопросительный взгляд.
— Вы разбираетесь в живописи? — Комаровский, в свою очередь, вперил в Машу близорукий взгляд.
— Ну, для того чтобы знать «Турецкие бани», вовсе не обязательно разбираться в живописи, — светски ответила Маша и чуть пошевелила пальцами в Андреевой руке. «Нет, ну какова нахалка!»
— Это верно, — почти успокоился Комаровский. — Картина знаменитейшая.
Ну конечно, иронично поднял бровь Андрей. Вы уж тут побеседуйте меж собой, меж культурными людьми, а я пока выйду — покурю.
— Можно сказать — эквивалент «Джоконды» во французской живописи, хотя я бы, конечно, Энгра с Леонардо не сравнивал, — продолжал Комаровский, а Андрей чуть-чуть приободрился: про «Джоконду» он слыхал-таки кое-что краем уха.
— И что же вас смущает? — Маша нахмурилась. — Думаете, при экспертизе была допущена ошибка?
— Исключено, — отрезал Комаровский. — Смущает же меня следующее: все подлинники набросков к «Турецким баням» должны храниться во Франции. А именно — в городке Монтобане, на родине художника. А не лежать, прости господи, рядом с трупами неизвестных девиц!
* * *— Это международный скандал! — возбужденно говорил Андрей Маше, спускаясь бегом по лестнице. — У Анютина будет инфаркт! А у меня — головомойка! — Он кинул взгляд на ее сосредоточенный профиль: — Ты о чем думаешь?
— Я думаю о том, как это в принципе возможно, — тихо зашептала ему Маша, потому что по лестнице уже поднимались любители прекрасного: москвичи и гости столицы. — Это же обожаемый французами Энгр! Они его как зеницу ока…
Маша вдруг остановилась и несмело улыбнулась.
— Маня! — услышал Андрей и обернулся на оклик. На ступенях, возглавляя группу товарищей в солидных костюмах, стоял веснушчатый парень.
— Петя! — Маша подошла и замялась на секунду, но все-таки поцеловала веснушчатого в щеку.
Тот же, не будь дураком, сграбастал ее в объятия. Андрей аж побледнел от злости — что это, черт возьми, еще за Петя?! Но Маша сразу же повернулась к Андрею и представила:
— Это мой одногруппник, Петя. Это мой… — Маша замялась и чуть покраснела. — Начальник. Капитан Яковлев.
— Очень приятно. — Петя протянул ладонь. — Вы ж небось с Петровки?
— Небось, — мрачно подтвердил Андрей.
— Ну, Каравай, добилась-таки своего! — хохотнул Петя и похлопал Машу панибратски по плечу. Андрей напрягся. — Хотела работать на Петрах — и вот!
И веснушчатый бегло улыбнулся Андрею, и по этой быстрой оценивающей улыбке Яковлев понял: Машина заминка не ускользнула от Пети.
— А ты? — быстро перевела разговор Маша.
Петя с наигранным смущением развел руками:
— Ну, Маня, ну ты ж меня знаешь! Мы ж с тобой одной породы — упрямцы. Хотел свою контору — открыл.
— Где? — улыбнулась она, а Андрей чуть зубами не заскрежетал — от раздражения! «Одной породы»! Да что он о себе возомнил, конопатый?!
— В Лондоне, где я отучился весь дипломный год, — обезоруживающе улыбнулся Петя. — В самом что ни на есть Вестминстере! В основном, конечно, корпоративное право, но…
И тут Петя перешел на английский, Маша закивала, а Андрей потерял нить беседы и взъярился еще пуще.
— Мне кажется, — вкрадчиво сказал он на ухо Пете, — вас заждались.
И он кивнул на иностранцев и правда переминающихся с ноги на ногу за Петиной спиной.
Тот обернулся и, взяв Машу за руку, снова залопотал по-английски, но уже фирмачам: Андрей разобрал что-то про «юниверсити бест френд».
— Ладно, — перешел вновь на русский Петя, так и не отпустив Машиной руки. — Пошел нести культурку в массы: обещал сводить коллег в Пушкин музиум. Очень был рад тебя видеть! Ты ж здесь, — и Петюня чуть пренебрежительно, как показалось Андрею, кивнул в его сторону, — наверняка начальству не картины демонстрируешь, а по делу…
Маша опять замялась, а конопатый поднял руки:
— Молчи-молчи, ничего не хочу знать! Не буду выпытывать ваши сыщицкие тайны. Но телефон-то у тебя не изменился?
— Нет, — улыбнулась Маша.
— Вот и отлично! — прямо-таки залучился радостью Петя. — Жди звонка! — Он повернулся к Андрею, подал руку: — Было приятно познакомиться.
Капитан с трудом удержался, чтобы не продемонстрировать навязчивому парнише крепость мужского рукопожатия, но вовремя понял, что только еще раз покажет веснушчатому свое пролетарское нутро. «А хочешь выпендриться, — сказал он себе, нежно пожимая Петину руку, — валяй, открывай свою контору. В этом, как его? О! Вестминстере!»
Они спустились вниз и уже сели в машину, а Маша так и не прокомментировала появление своего бест-френда. Тогда решился Андрей.
— Вестминстер, — спросил он как можно более небрежно, — это же — аббатство?
— Это еще и квартал, — задумчиво ответила она. И добавила: — Думаю, тебе нужно позвонить во французскую полицию.
Андрей с облегчением выдохнул: значит, все это время она думала совсем не про Петю.
— Легко! — светски пожал он плечами и резко тронулся с места.
Маша
Стол Андрея окружили дружной толпой. На нее, впервые пришедшую на Петровку после месячного перерыва, слава богу, никто особенно не обращал внимания. Только кивнули приветственно — и все. А вот Андрею не повезло: он набрал номер и ждал, замерев, гудков. Вид у него был очень озабоченный — ну это и понятно.
— Тихо там! — гаркнул он.
— Мне в Париж, по делу срочно! — ерничал сидящий напротив Хмельченко. Андрей показал ему кулак. Слышно было, как на другом конце взяли трубку: Яковлев судорожно дернул кадыком.
— Бонжур, — раздалось в трубке. Окружающие беззвучно заржали.
Андрей уже был в испарине.
— Э… Хеллоу, — сказал он. — Кен ай спик ту комиссар (тут капитан, нахмурив лоб, заглянул в бумажку) Перрен? Итс комиссар Яковлев. Ай… Ви… Биг проблем! Биг! — В кабинете притихли: лингвистические муки Андрея вызывали уже всеобщее сочувствие. — Ви фаунд дроуинг. Оф Энгр. Ё… ё…
— Пейнтер! — подсказал кто-то из окружающих.
— Да, — подтвердил в трубку Андрей. — Пейнтер.
На другом конце установилось молчание, которое принято называть подозрительным.
Наконец там кто-то кашлянул и произнес, жутко грассируя:
— Диар комиссэр… Ай донт андерстанд.
Маша не выдержала — решительно забрала трубку из влажных от волнения Андреевых ладоней:
— Cher comissaire, ici mademoiselle Karavaille de la police criminelle de Moscou, nous avons trouvй deux esquisses de Dominique Ingres sur le lieu de crime. Je pense, que vous devriez jeter un coup d’œil[3].
Маша послушала, что ответил ей комиссар, стараясь не замечать обмена взглядами всех присутствующих в «полис криминель», и, положив трубку, отдала бумажку с адресами и телефонами нависшему над ней Андрею.
— Ты почему не предупредила, что так хорошо говоришь по-французски? — зарычал он, пытаясь за строгостью скрыть смущение.
— Ну, — улыбнулась Маша, — я ж не знала, что ты так плохо говоришь по-английски, мон комиссэр!
Раскат хохота, за этим последовавший, привлек любопытных аж из курилки в коридоре, и Хмельченко рассказал еще раз всем на бис о страшных лингвистических страданиях Яковлева, пока сам Андрей, с горящими ушами, сканировал рисунки, чтобы послать их в Париж, усиленно делая вид, что не обращает ни на кого внимания. И слава богу, что никто, и правда не обращал внимания на стажера Марию Каравай, смотревшую на своего босса с плохо скрытой нежностью.