– Из серебра, вероятно, – пожал плечами Птенцов. – Но, может быть, это глубокое серебрение или даже плакирование[2].
– Вы сейчас скажете, что это может быть и мельхиор, и «бланк металл», изделие фабрики Фраже[3], родом из Бердичева! – с обидой воскликнула Марина. – Видно ведь с первого взгляда, что это изумительная авторская работа, а не какая-нибудь дешевка, рассчитанная на вкусы мелкого чиновника!
– Да, пожалуй, мелкому чиновнику, с его скромным жалованьем и вечно рожающей женой, было бы не по карману украшать стол подобными собачками, да еще и есть из них трюфельные паштеты, – со снисходительной улыбкой заметил Птенцов. – Для чего, судя по надписи на обороте, этот красавец-пес и служил.
– Так зачем же вы меня дразните? – упрекнула Марина. – Ведь вы сами впечатлены, признайтесь!
– Ну, пожалуй… – неохотно согласился коллекционер и повернулся к Александре: – Откуда к вам попал снимок, нельзя ли узнать?
– Мне его дал заказчик, который просил найти паштетницу, – просто ответила художница.
Мужчина кивнул:
– Коротко и ясно. С вами приятно иметь дело.
– Саша ни за что не назовет заказчика, – снова вмешалась Марина. – Это ее принцип.
– Люди с принципами в наше время – чуть ли не такая же редкость, как подобные вещицы. – Птенцов улыбался, но смотрел пристально, в его серых глазах не было и тени веселья. – Мне они давно не встречались. Жаль, что мы не познакомились, пока я еще жил в Москве. Вам я показал бы свое небольшое собрание всяких мелочей.
Александра понимала, что эти слова, скорее всего, простая дань любезности, но все же была приятно ими взволнована. Она знала, что коллекций Плюшкина не видел никто. «Он из тех, кто ест свой кусок под одеялом!» – как-то метко выразился о легендарном коллекционере один знакомый Александры.
– Мне самой ужасно жаль, – сказала она. – Но хорошо, что мы все же встретились!
– Я настоятельно предлагаю вам остаться с ночевкой, – церемонно произнес мужчина и даже сопроводил приглашение легким полупоклоном. – Нет, не возражайте, а послушайте! Может быть, я соберусь с мыслями и что-то вам скажу насчет этой любопытной вещицы. Меня она тоже заинтересовала!
– Соглашайся! – воскликнула Марина.
В ее голосе звучала такая горячая мольба, словно именно она и была главным лицом, заинтересованным в нахождении серебряного пса. Александра уже не знала, радоваться ли подобному участию или тяготиться им. С одной стороны, она не прилагала никаких личных усилий: поиск целиком повела за нее приятельница. С другой… «Я выпустила инициативу из своих рук, и куда меня это заведет? Смогу ли я отделаться от этих добровольных помощников, когда пес будет найден? Ведь они явно стараются не ради моих прекрасных глаз, а ради своей выгоды. Марина помешана на серебре. Она даже не жалеет о рухнувшем браке, настолько для нее важна возможность беспрепятственно собирать дальше коллекцию. Птенцов… Он себе на уме и невероятно цепок, если верить рассказам о нем… Не упустит возможности поживиться. Вцепился в снимок, вон, как пальцы дрожат!»
В самом деле, узловатые темные пальцы коллекционера, сжимавшие картон с наклеенной фотографией, заметно подрагивали. Только это и выдавало охватившее его волнение: Птенцов выглядел даже равнодушным, говорил как будто с ленцой.
– Я бы с удовольствием… – начала Александра.
Тут вмешалась хозяйка. Всплеснув руками, она напевно протянула:
– Да куда же вы поедете на ночь глядя в такую даль? Осталось только три электрички, у нас же тут не все останавливаются. Вот! – Она указала на расписание, висевшее на стене, под выключателем. – Через час одна, потом в одиннадцать с минутами и в двенадцать… Но последнюю могут отменить.
– А если взять машину? – спросила художница, все больше смиряясь с мыслью, что ей придется остаться в этом чересчур гостеприимном доме с ночевкой.
– Какую машину?! – Елена даже испугалась. – Знаете, сколько с вас сдерут до Москвы?! Да никто и не поедет.
– Разве тут нет такси?
– В поселке? Нет. Это надо вызывать из ближайшего города, и еще поедут ли… И когда приедут…
– Перестань, что тут такого? – присоединилась к уговорам Марина. – Останемся, утром уедем. Позвони своим, предупреди, чтобы не волновались.
И художницу как будто вновь подхватила волна чужой воли.
Ей только оставалось покориться этой силе, не сопротивляясь, дивясь тому, как рьяно все за нее взялись. Елена отвела подруг сперва в баню, где можно было умыться, затем в комнату, где им предстояло ночевать.
Для Александры, вконец измотанной предыдущими тяжелыми днями, все здесь казалось простым и милым. Серая кошка, вопросительно мяукавшая на них с Мариной, пока они умывались из жестяного рукомойника в бане (кошка жила там с котятами, которые один за другим показывали свои острые мордочки из груды тряпья, наваленного в картонную коробку)… Остро искрящиеся, голубые звезды, усыпавшие чернильное небо, от которого художница, выйдя на крыльцо бани, не могла оторвать глаз… Она стояла, запрокинув голову, пока еще влажные щеки не оледенели от пронзительного ветра, пока озябшая приятельница силой не увела ее в дом.
И сам дом, жарко к позднему часу натопленный, пахнущий подсохшими за печкой дровами, старой мебелью, винным ароматом яблок, замоченных в холодных сенях в пластиковой бочке… «Вот, съешьте яблочка!» – Елена с улыбкой выловила одну антоновку, крупную, бело-желтоватую, свежую, и протянула ее Александре. И терпкий вкус мякоти, в которую погрузились зубы женщины, на миг вернул ей лето…
А потом постель, мягкая, холодная, в которой она долго ворочалась, согреваясь и кутаясь, слушая, как за тонкой дощатой перегородкой стрекочут угли в остывающей печи. Хозяева ушли спать в мансарду. Марина, которой постелили на широком топчане, на расстоянии протянутой руки, в этой же в тесной комнате за кухней, шумно вздыхала.
– Что с тобой? – спросила Александра, которой эти звуки мешали провалиться в сон, такой близкий, сладко манящий.
– Ты оставила ему фотографию…
– Ну да. Не съест он ее. Утром заберу.
– Но у тебя же нет копии… – Марина села в постели. – Мы все неправильно делаем!
– А чья была инициатива сюда ехать? – Александра тоже приподнялась на локте. – Ложись, сделай милость. У меня, может быть, первая спокойная ночь намечается.
И когда приятельница, поворочавшись, наконец затихла, художница стала смотреть в не занавешенное окно, откуда ей прямо в лицо светила полная луна, вдруг вышедшая из-за кромки леса. Обычно женщину тревожил этот призрачный голубоватый свет, морок, источаемый ночным светилом, но сейчас и он действовал на нее умиротворяюще. Она откинулась на подушку и закрыла глаза, ощущая на лице бесплотное прикосновение лунного света. Так, покоряясь этой далекой холодной ласке, женщина уснула.
Глава 4
Казалось, не прошло и нескольких минут, как ее разбудили, таким сладким и глубоким был сон без сновидений, в который она провалилась. Но, открыв глаза, Александра обнаружила, что в комнате стоит абсолютная тьма, хоть глаз выколи. Луна успела уйти, и было так темно, как бывает только ночью в деревне. Кто-то стоял рядом с постелью, Александра слышала близкое дыхание. Она не испугалась, но сердце забилось учащенно.
– Встаньте, – раздался шепот. Женщина узнала голос Птенцова. – Нужно поговорить.
Александра не стала задавать вопросов. Она и сама не хотела разбудить Марину, чье мирное посапывание раздавалось неподалеку. «И он тоже не хочет говорить при ней, очевидно!» – поняла художница.
Мужчина не уходил, ждал, пока она выберется из постели. Впрочем, стесняться было нечего, в кромешной темноте разглядеть он ничего не мог. Александра отыскала в изножье кровати джинсы и свитер, мгновенно оделась и шепнула:
– Я не вижу, куда идти.
– Дайте руку.
В темноте ее протянутой руки коснулись холодные пальцы. По спине у женщины пробежали мурашки. Она пошла вслед за провожатым, ступая осторожно, боясь наткнуться на что-нибудь.
В кухне было также темно, жарко и душно. Печь, остывая, отдавала жар в комнату. Они прошли через помещение молча и попали в сени. Тут было свежо, и Александру вновь передернуло.
– Одевайтесь, – уже не шепотом, а вполголоса сказал Птенцов, включая свет.
– Мы на улицу? – зачем-то уточнила Александра, отыскав среди одежды на вешалке свою куртку.
Мужчина не ответил и тут же погасил слабенькую лампочку. Сам он был полностью одет на выход, как заметила художница. Она вышла вслед за ним на крыльцо в валенках, которые выдала ей Елена. Во дворе было светлее от снега, источавшего слабое свечение. Они молча пересекли двор, Птенцов открыл разбухшую дверь бани и жестом пригласил Александру войти. Оказавшись в помещении без окон, где умывалась перед сном художница, он включил свет и с тяжелым вздохом опустился на скамью. Стоять, двигаться ему было, видимо, нелегко.